╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
Войдя, Глоссин низко поклонился сэру Роберту Хейзлпуду. Сэр Роберт,
который начал уже было подозревать, что сосед его, плебей, вздумал загребать
жар чужими руками, кивнул ему слегка головой, понюхал табаку и стал смотреть
в другую сторону.
- Честь имею кланяться, мистер Корсэнд, - сказал Глоссин, обращаясь к
другому судье.
- Честь имею кланяться, мистер Глоссин, - сухо отвечал Корсэнд, придав
своей физиономии выражение regis ad exemplar, то есть по образу и подобию баронета.
- Добрый день, мистер Мак-Морлан, - продолжал Глоссин, - вы неизменно
за делом, друг мой!
- Гм! - отвечал наш добрый Мак-Морлан, не обращая особенного внимания
на его любезные приветствия.
- Господин полковник (тут он низко поклонился, но Мэннеринг еле кивнул
в ответ головой), мистер Плейдел (он поклонился еще раз), я не смел
надеяться, что вы явитесь на помощь нам, бедным провинциалам, теперь, когда
у вас там идут заседания суда.
Плейдел понюхал табаку и взглянул на него одновременно и строго и
язвительно.
- Будет он у меня знать, - сказал он тихо Мэннерингу, - что значит
старое правило: ne accesseris in con-silium antequam voceris .
- Но, может быть, я пришел не вовремя, господа, - продолжал Глоссм,
который не мог не заметить, как холодно его приняли. - Это что, открытое
заседание?
- Что касается меня, - сказал Плейдел, - я далек от мысли, что вы
можете нам помешать. Уверяю вас, мистер Глоссин, я никогда еще не был так
рад вас видеть, тем более что вы мне, во всяком случае, еще понадобитесь
сегодня в течение дня.
- Ну, в таком случае, господа, - сказал Глоссин, придвинув стул и начав
перелистывать бумаги, - скажите, много ли вы успели сделать? Где показания?
- Передайте мне сейчас же все бумаги, - сказал Плейдел, обращаясь к
писцу. - Знаете, мистер Глоссин, у меня все документы разложены в особом
порядке, и, если кто-нибудь другой их будет трогать, я потом ничего не
найду. Но мы сегодня еще обратимся к вашей помощи.
Глоссин в своем вынужденном бездействии взглянул украдкой на
Хаттерайка, но ничего не мог прочесть на его мрачном лице, кроме злобы и
ненависти ко всему, что его окружало.
- Только справедливо ли это, господа, - сказал Глоссин, - что бедняга
закован в такие тяжелые цепи; ведь он вызван только для допроса.
Этими словами он хотел дать арестованному почувствовать свое
расположение.
- Он уже один раз бежал, - сухо сказал Мак-Морлан, и Глоссин был
вынужден замолчать.
Меж тем ввели Бертрама, и Глоссин, к своей досаде, увидел, что все
очень дружественно с ним поздоровались, в том числе даже сэр Роберт
Хейзлвуд. Бертрам рассказал о своих детских воспоминаниях так просто и
скромно, что в искренности его нельзя было сомневаться.
- Это, кажется, больше похоже на гражданское, а не на уголовное дело, -
сказал Глоссин, вставая, - а так как вы, господа, очевидно, знаете, что
мнимое родство этого человека с Бертрамом затрагивает и меня лично, я
попрошу вашего позволения удалиться.
- Нет, сэр, - сказал Плейдел, - без вас нам никак не обойтись. Но
почему вы называете права этого молодого человека мнимыми? Я не хочу
касаться ваших оснований, если они есть, но...
- Мистер Плейдел, - ответил Глоссин, - я всегда любил действовать в
открытую и, по-моему, смогу объяснить вам все дело сразу. Этот молодой
человек, которого я считаю незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна,
уже несколько недель странствует тут под разными именами, заводит какие-то
дела с полоумной старухой, которую, насколько я знаю, недавно застрелили во
время схватки, и с другими жестянщиками, цыганами и тому подобным сбродом,
да еще с этим грубияном фермером из Лидсдейла, а тот настраивает всех
арендаторов против лэрдов, как сэр Роберт Хейзлвуд из Хейзлвуда знает...
- Извините меня, мистер Глоссин, - сказал Плейдел, - а кто же,
по-вашему, этот молодой человек?
- Я вполне уверен, да и он может подтвердить (тут он взглянул на
Хаттерайка), что это не кто иной, как незаконнорожденный сын покойного
Элленгауэна и Дженнет Лайтохил; она потом вышла замуж за корабельного
мастера Хьюита, живущего близ Эннена. Зовут его Годфри Бертрам Хьюит, и под
этим именем он и был записан в матросы на королевскую таможенную яхту
"Каролина".
- Вот как? - заинтересовался Плейдел. - Это звучит очень правдоподобно!
Но не будем больше терять времени на разговоры о глазах, телосложении и
прочем. Допрошу вас, подойдите сюда, - сказал он.
К столу подошел молодой моряк.
- Вот настоящий Саймон Пьюр, вот Годфри Бертрам Хьюит собственной
персоной; он вчера вечером прибыл с острова Антигуа via
Ливерпуль. Он помощник капитана Вест-Индской компании, и, хоть он и не
совсем законно появился на свет, он сумел на этом свете пробить себе дорогу.
В то время как другие судьи о чем-то заговорили с моряком, Плейдел
вытащил из кучи лежавших на столе бумаг старый бумажник Хаттерайка.
Контрабандист вдруг переменился в лице, и наш зоркий адвокат сразу же
сообразил, что там должно находиться что-то интересное. Он положил бумажник
на стол и начал просматривать вынутые оттуда документы. Тут он заметил, что
арестант как будто успокоился.
"Должно быть, там есть еще что-то", - подумал Плейдел и снова стал
тщательно разглядывать бумажник, пока наконец не нашел узенькой прорези в
переплете и не вытащил оттуда три маленькие бумажки. Повернувшись к
Глосспну, Плейдел попросил его рассказать им, не ездил ли он сам искать
Кеннеди и сына своего патрона в тот день, когда они оба исчезли.
- Нет, не ездил.., то есть.., да, ездил, - отвечал Глоссин, которого
начинала мучить совесть.
- Странно, однако, - заметил адвокат, - вы были так близки с семейством
Элленгауэна, а я не помню, чтобы я вас допрашивал или даже чтобы вы являлись
ко мне в то время, когда я производил следствие.
- Меня вызвали в Лондон, - отвечал Глоссин, - по очень важному делу как
раз на следующее утро после этого печального события.
- Господин секретарь, - сказал Плейдел, - занесите его ответ в
протокол. И это важное дело заключалось, насколько я понимаю, в том, чтобы
дисконтировать три векселя, полученные вами от господ Ванбеста и Ванбрюггена
и акцептованные неким Дирком Хаттерайком в самый день убийства. С чем и
поздравляю вас; насколько я могу судить, они были оплачены сполна. Я этого и
предполагать не мог.
Глоссин побледнел.
- Это вещественное доказательство, - продолжал Плейдел, - подтверждает
все, что рассказал нам о вашем поведении некий Габриель Фаа, который сейчас
находится под стражей; он был очевидцем сделки, которую вы заключили тогда с
нашим уважаемым подследственным. Вы хотите что-нибудь сказать в свое
оправдание?
- Мистер Плейдел, - очень спокойно сказал Глоссин, - я думаю, что, если
бы вы были моим адвокатом, вы не посоветовали бы мне сразу отвечать на
обвинение, которое самый презренный из людей готов подтвердить ложной
клятвой.
- Мой совет, - ответил Плейдел, - зависел бы от моего убеждения в том,
виновны вы или нет. В вашем положении вы, вероятно, изберете лучший путь;
но, вы понимаете, мы должны вас арестовать.
- Арестовать? Как? За что? - воскликнул Глоссин. - По обвинению в
убийстве?
- Нет, только за содействие и соучастие в похищении ребенка.
- Это преступление допускает поруку.
- Извините, - ответил Плейдел, - это plagium,
a plagium - это уголовное дело.
- Вы ошибаетесь, мистер Плейдел, тому имеется всего лишь один
прецедент, это случай с Торренсом и Уолди. Как вы помните, там речь шла о
двух женщинах, похитительницах трупов, которые обещали украсть трупик
ребенка для неких молодых врачей. Чтобы сдержать свое слово и не сорвать
вечернюю лекцию по анатомии, они украли живого ребенка, убили и продали труп
за три шиллинга и шесть пенсов. Их действительно повесили, но за убийство, а
не за plagium. Вы чересчур увлеклись гражданским кодексом.
- Но все-таки, если только этот молодой человек подтвердит все, что мы
узнали, мистеру Мак-Морлану придется препроводить вас в тюрьму. Стража,
уведите Глоссина и Хаттерайка, только содержите их в разных помещениях.
Ввели цыгана Габриеля. Он подробно рассказал, как он бежал с судна
капитана Притчарда и присоединился к контрабандистам во время схватки, в
точности сообщил, как Дирк Хаттерайк поджег свой люгер, когда тот выбыл из
строя, как под прикрытием дымовой завесы он бежал оттуда со своей шайкой,
как он спрятался в пещере, куда втащил все товары, которые сумел спасти,
собираясь пробыть там до наступления темноты. Потом Хаттерайк, его помощник
Ванбест Браун и еще трое контрабандистов, в числе которых был и сам
Габриель, отправились в ближайшие леса, чтобы повидать там коекого из своих
сообщников. С Кеннеди они повстречались случайно, и вот Хаттерайк и Браун,
зная, что он виновник всех их несчастий, решили его убить. Цыган рассказал,
что видел, как они схватили его и потащили лесом, но сам он в стычке не
участвовал и не знал, к чему она привела. Потом он вернулся в пещеру уже
другой дорогой и снова встретил Хаттерайка и его сообщников. Хаттерайк
сказал, что они своротили сверху огромный камень и что Кеннеди уже лежит и
стонет на берегу. Вдруг среди них появился Глоссин. Габриель Фаа оказался
свидетелем того, какою ценой Хаттерайк купил его молчание. Цыган мог
сообщить все подробности о жизни молодого Бертрама до той поры, когда тот
попал в Индию, после чего он потерял его из виду, пока неожиданно не
встретился с ним в Лидсдейле. Габриель сказал, что немедленно известил об
этом свою тетку Мег Меррилиз, а также Хаттерайка, который был тогда как раз
на берегу. Старуха была разгневана тем, что Хаттерайк все узнал. В
заключение Габриель сказал, что Мег Меррилиз сразу же обещала сделать все
возможное для того, чтобы помочь молодому Элленгауэну вернуть свои права,
даже если ей придется ради этого выдать Хаттерайка, и что ей содействовали и
другие цыгане, считавшие, что все это ей ведено свыше какой-то таинственной
силой. Должно быть, именно поэтому она и отдала Бертраму принадлежавшие
табору ценности, которые у нее хранились. По приказанию той же Мег Меррилиз
в ночь, когда было произведено нападение на таможню, трое или четверо цыган
вмешались в толпу, с тем чтобы освободить Бертрама, и поручение это выполнил
сам Габриель. Он сказал, что, исполняя приказания Мег, они не задумывались
над тем, права она или нет; безграничное уважение, которым старая цыганка
пользовалась у себя в таборе, исключало всякие колебания по этому поводу.
Допрос был продолжен, и свидетель добавил еще, что тетка его всегда
говорила, что Гарри Бертрам носит на шее какое-то доказательство своего
происхождения. Она утверждала, что это талисман, изготовленный для него
одним ученым человеком из Оксфорда, и вселила в контрабандистов уверенность,
что стоит только отнять у него этот предмет, как судно их погибнет.
Бертрам достал тогда бархатный мешочек и сказал, что носит его на шее с
самого детства и хранил его сначала из одного только суеверного страха, а
потом в надежде, что когда-нибудь он поможет ему открыть тайну его
происхождения. Когда мешочек этот распороли, в нем оказался сшитый из
голубого шелка конверт, а в нем - гороскоп. Взглянув на этот лист бумаги,
полковник Мэннеринг сразу же признал, что все это написано им в период его
первого пребывания в Шотландии, когда он действительно увлекался
астрологией. Таким образом, появилось еще одно веское и несомненное
доказательство в пользу того, что владельцем этого гороскопа должен быть не
кто иной, как молодой наследник Элленгауэна.
- А теперь, - сказал Плейдел, - напишите приказ о содержании под
стражей Хаттерайка и Глоссина до тех пор, пока их не освободит суд. И
все-таки, - сказал он, - мне жаль Глоссина.
- Ну, а на мой взгляд, - сказал Мэннеринг, - из них двоих он меньше
всего достоин сострадания. Хаттерайк, хоть он и жесток как кремень, все же
человек храбрый.
- Вполне ведь естественно, полковник, - сказал адвокат, - что вы
интересуетесь разбойником, а я плутом - это же чисто профессиональное наше с
вами различие, но говорю вам, что если бы только все знания Глоссина не
пошли на плутни, из него вышел бы неплохой юрист.
- Злые языки сказали бы, что одно другому не мешает.
- И злые языки соврали бы, - ответил Плейдел, - как всегда и бывает.
Закон похож на опий; гораздо легче применять его, где надо и где не надо,
как какой-нибудь шарлатан, чем научиться прописывать его с осторожностью,
как это делает врач.
Глава 57
И жить негож и к смерти не готов,
Души в нем нет. Казнить его скорей!
"Мера за меру"
Тюрьма в главном городе *** графства была одной из тех темниц старого
образца, которые, к стыду Шотландии, существовали еще совсем недавно. Когда
констебли доставили туда арестованных, то, зная, какой силой и каким
упорством обладает Хаттерайк, тюремщик посадил его в так называемую камеру
осужденных. Это было большое помещение в самом верхнем этаже здания. Круглая
железная перекладина толщиной с руку проходила через всю камеру параллельно
полу приблизительно на высоте шести дюймов; концы ее были крепко вделаны в
стены с той и с другой стороны . На ноги Хаттерайку надели
кольца, соединенные цепью длиною фута в четыре с другим железным кольцом,
свободно передвигавшимся по этой перекладине. Таким образом, арестант мог
ходить взад и вперед от стены до стены, но не мог никуда отойти в сторону
дальше, чем позволяла цепь.
Заковав ему ноги, тюремщик снял с него наручники. Близ перекладины была
постелена солома, и арестант имел возможность, оставаясь в цепях, когда
угодно ложиться и отдыхать.
Вскоре вслед за Хаттерайком в тюрьму привели и Глоссина. Из уважения к
его образованию и положению нашего судью не стали заковывать в цепи и
поместили в довольно приличную комнату под надзор Мак-Гаффога, который, с
того дня как разрушили тюрьму в Портанферри, был переведен сюда на должность
младшего тюремщика.
Очутившись один в этой комнате, Глоссин мог воспользоваться досугом и
одиночеством, чтобы взвесить все "за" и "против" своего дела. Поразмыслив,
он все же не хотел признать, что проиграл игру.
"Имение так или иначе потеряно, - думал он, - ни Плейдел, ни Мак-Морлан
не обратят никакого внимания на мои слова. А мое положение в обществе... Но
только бы удалось сохранить жизнь и свободу, я все тогда наверстаю. Об
убийстве Кеннеди я ведь узнал уже после того, как оно совершилось, а если я
и нажился на контрабанде, то это не такое уж страшное преступление.
Похищение мальчишки - штука похуже. Но посмотрим, как обстоит дело: Бертрам
тогда еще был совсем ребенком, его свидетельство не может иметь силы, а
другой свидетель - сам дезертир, цыган, словом, человек бесчестный. Эта
проклятая старуха, Мег Меррилиз, умерла. Еще эти чертовы векселя! Хаттерайк,
как видно, привез их с собой, чтобы держать меня в страхе или выудить у меня
деньги. Я должен увидеться с этим подлецом, уговорить его вести себя так,
как надо, убедить его представить всю эту историю в другом свете".
До самого вечера он строил разные планы, чтобы только как-нибудь
прикрыть свои прежние преступления новым обманом. Наконец Мак-Гаффог принес
ему ужин. Мы знаем уже, что они с Глоссином были старыми знакомыми, и вот
тюремщику выпало на долю охранять своего бывшего начальника. Угостив его
стаканом водки и стараясь задобрить льстивыми речами, Глоссин попросил,
чтобы он устроил ему свидание с Дирком Хаттерайком.
- Невозможно! Совершенно невозможно! - ответил тюремщик. - Ни
Мак-Морлан, ни капитан (капитаном в Шотландии называют смотрителя тюрьмы)
никогда мне этого не простят...
- Да они ничего и не узнают! - сказал Глоссин, сунув Мак-Гаффогу две
золотые гинеи.
Тюремщик прикинул золотые монеты на вес и пристально посмотрел на
Глоссина.
- Эх, мистер Глоссин, вы же наши порядки знаете! Ну ладно, сначала я
запру все двери, а потом вернусь, и мы вдвоем с вами поднимемся к нему
наверх. Но тогда вам придется пробыть с ним до утра, я ведь на ночь отношу
ключи капитану и раньше завтрашнего дня вас выпустить не смогу. А завтра я
приду сюда часом раньше, вот вы тогда и вернетесь; и к тому времени, когда
капитан обход начнет делать, вы уже будете у себя в постели.
Как только на ближайшей башне пробило десять, Мак-Гаффог явился; в руке
у него был маленький тусклый фонарь. Он тихо сказал Глоссину;
- Снимите башмаки и идите за мной.
Когда Глоссин вышел за дверь, Мак-Гаффог, как будто исполняя свои
служебные обязанности, громко проговорил "покойной ночи, сэр" и запер дверь,
нарочно гремя засовом. Потом он повел Глоссина наверх по узкой и крутой
лестнице. На самом верху она кончалась дверью в камеру для осужденных.
Тюремщик снял засовы, отпер дверь и, дав Глоссину фонарь, сделал ему знак
войти туда, а сам с той же подчеркнутой тщательностью запер за ним дверь.
Войдя в большое темное помещение, Глоссин при свете своего тусклого
фонаря вначале ничего не мог рассмотреть. Наконец он еле-еле разглядел
проходящую через всю камеру длинную железную перекладину и постеленную возле
нее солому, на которой лежал человек. Глоссин подошел к нему.
- Дирк Хаттерайк!
- Donner und Hagel! Это же его голос, - проговорил Дирк, поднимаясь с
пола и гремя цепями. - Значит, сон в руку! Убирайся-ка ты отсюда
подобру-поздорову!
- Что с тобой, друг, - сказал Глоссин, - неужели ты уже пал духом из-за
того, что несколько недель просидеть придется?
- Да, - угрюмо ответил ему контрабандист. - Отсюда меня одна только
виселица освободит. Убирайся, говорю тебе, и нечего мне светить в глаза
фонарем.
- Слушай-ка, друг мой Дирк, ты, главное, не бойся, у меня есть отличный
план.
- Провались ты со своим планом! - закричал Хаттерайк. - По твоему плану
я потерял и судно, и весь груз, и жизнь. Мне сейчас вот приснилось, что Мег
Меррилиз притащила тебя сюда за волосы и дала мне длинный складной нож, что
всегда при ней был. И знаешь, что она мне сказала? Sturm und Wetter! Лучше
не вводи меня в грех!
- Послушай, Хаттерайк, будь другом, встань-ка сейчас и давай поговорим,
- сказал Глоссин.
- И не подумаю! - упрямо ответил разбойник. - Все зло от тебя идет.
Ведь это ты не позволил, чтобы Мег Меррилиз взяла ребенка. Мальчишка в конце
концов все бы позабыл, и тогда бы она его вернула.
- Хаттерайк, ты совсем, что ли, с ума спятил?
- Wetter! Ты будешь уверять, что эту проклятую аферу с таможней в
Портанферри не ты придумал, что не тебе она выгодна была! На ней я потерял
все - и судно и экипаж!
- Но ты знаешь, что товар...
- Черт с ним, с товаром! - сказал контрабандист. - Мы могли бы потом
еще больше всего раздобыть... Der Deyvil! Погубить и корабль, и всех моих
ребят, и мою жизнь ради какого-то мерзавца и труса, который все пакости свои
любит чужими руками делать! Молчи уж лучше! А не то смотри, худо будет!
- Что ты, Дирк Хаттерайк, да ты послушай только!..
- Hagell Nein!
- Два слова.
- Тысячу проклятий! Нет!
- Да подымись хоть, голландский ты бык тупоголовый, - сказал Глоссин,
╧Ёшъы■ўхэш 