╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
Это было тем смешнее, что в отношении
воспитания Люси он подобных прав уже не предъявлял. Но Люси выросла у него
на глазах и постепенно освобождалась из-под его опеки, по мере того как
становилась старше и образованнее и сама начинала в глубине души
чувствовать, насколько она лучше его знает, как вести себя в обществе. Что
же касается Гарри, то Домини представлял его себе таким, каким он его
когда-то оставил. И, почувствовав, что его утраченный авторитет возвращается
снова, он пустился в новые пространные излияния. А так как людям редко
удается говорить сверх меры, не выставляя себя напоказ, он ясно дал своим
собеседникам понять, что, невзирая на то, что он беспрекословно подчиняется
мнениям и приказаниям чуть ли не каждого встречного, он твердо убежден, что
во всем имеющем отношение к "у-че-но-сти" (так он произносил это слово) он
бесконечно выше всех остальных, вместе взятых. Сейчас это, правда, было
гласом вопиющего в пустыне, потому что оба, и брат и сестра, были так
поглощены беседой о своей прошлой жизни, что не могли уделить нашему
достойному должного внимания.
После разговора с Бертрамом полковник Мэннеринг отправился в комнату
Джулии и велел служанке выйти.
- Милый папенька, - сказала она, - вы забыли, до которого часа мы
просидели вчера, и даже не даете мне времени причесаться, а ведь должны же
вы понимать, что вчера вечером волосам моим было от чего стать дыбом.
- Сейчас твоя голова интересует меня только тем, что творится внутри
ее, Джулия, а волосами твоими через несколько минут снова займется миссис
Минсинг.
- Папенька, - отвечала ему Джулия, - подумайте только, как перепутались
сейчас все мои мысли, а вы хотите за несколько минут причесать их. Если бы
миссис Минсинг отважилась поступить так же решительно, я неминуемо бы
лишилась половины моих волос.
- Ну, раз так, то скажи мне, - сказал полковник, - где они всего
плотнее переплелись; я постараюсь распутать этот клубок поосторожнее.
- Да везде, должно быть, - ответила ему дочь. - Все это похоже на
какой-то загадочный сон.
- Если так, то я попытаюсь разгадать его смысл. И полковник рассказал
дочери о судьбе Бертрама и о его видах на будущее; Джулия слушала его с
интересом, который она тщетно старалась скрыть.
- Ну, а как теперь, - продолжал Мэннеринг, - яснее все стало или нет?
- Нет, папенька, все запуталось еще больше. Человек, которого считали
убитым в Индии, вдруг возвратился целым и невредимым, будто великий
путешественник Абулфуариз, вернувшийся к своей сестре Канзаде и
предусмотрительному брату Гуру. Я, кажется, напутала... Канзада это была его
жена, но Люси как раз может сойти за нее, а Домини - за брата. А этот
веселый сумасброд, шотландский адвокат, явился вдруг, как пантомима в конце
трагедии. Но до чего я рада, что к Люси вернется ее состояние!
- Но, по-моему, - сказал полковник, - самое загадочное во всей этой
истории то, что мисс Джулия Мэннеринг, зная, насколько беспокоится ее отец о
судьбе этого самого Брауна, или Бертрама, как нам теперь надо его называть,
видела его в ту минуту, когда он встретился с Хейзлвудом, и ни одним словом
об этом не обмолвилась; она допустила даже, чтобы его потом разыскивали
повсюду как человека подозрительного и как убийцу.
Джулия, догорая и так еле-еле собралась с духом, чтобы выслушать отца,
была теперь совершенно не в силах владеть собой; она невнятно пробормотала,
что не узнала в этот момент Брауна, но, убедившись, что отец ей не верит,
опустила голову и замолчала.
- Так ты молчишь? Хорошо, Джулия, - продолжал полковник серьезно, но в
то же время ласково. - А разве это был единственный раз, когда ты видела
Брауна после его возвращения из Индии? Ты опять молчишь. В таком случае мне,
естественно, остается только предположить, что это было не в первый раз?
Опять молчание. Джулия Мэннеринг, будьте добры, отвечайте отцу! Кто это
подъезжал к вашему окну и разговаривал с вами, когда вы жили в Мервин-холле?
Джулия, я приказываю тебе, я прошу тебя, будь откровенна.
Мисс Мэннеринг подняла голову.
- Я была, да, наверно, я и сейчас еще безрассудна; мне еще тяжелее
оттого, что я должна при вас встречаться с человеком, который был хоть и не
единственной причиной, но, во всяком случае, участником этого безрассудства.
- Тут она замолчала.
- Так значит, это он распевал серенады в Мервин-холле?
Тон, которым были сказаны эти слова, придал Джулии больше смелости.
- Да, это был он, но я потом часто думала, что, если я и была не права,
у меня все же есть кое-какое оправдание.
- Что же это за оправдание? - спросил полковник быстро и довольно
резко.
- Мне трудно говорить об этом, отец, но... - Тут она открыла маленькую
шкатулку и протянула ему несколько писем. - Прочтите эти письма, чтобы
знать, с чего началась наша привязанность и кто одобрял ее.
Мэннеринг взял из ее рук пачку писем и подошел к окну; гордость не
позволила ему уйти с ними куда-нибудь подальше. С волнением и тревогой он
пробежал несколько строк, и тут же на помощь ему пришел его стоицизм -
философия, которая корнями уходит в гордыню, но зато в плодах своих нередко
несет людям добро. Обуздав, как только мог, поток нахлынувших чувств, он
повернулся к дочери.
- Да, это верно, Джулия. Насколько я могу судить, эти письма
подтверждают, что одному из своих родителей ты, во всяком случае,
повиновалась. Последуем же шотландской пословице, которую еще недавно
приводил До-мини: "Что было - было, а наперед играй без обмана". Я никогда
не стану упрекать тебя в том, что ты не была откровенна со мной... Только
суди о будущих моих намерениях по моим поступкам, а на них тебе жаловаться
ни разу не приходилось. Оставь у себя эти письма. Они были написаны не для
меня, и больше того, что я прочел сейчас по твоему желанию и чтобы оправдать
тебя, я читать не стану. Будем же друзьями! Нет, лучше скажи, ты меня
поняла?
- Милый мой, добрый папенька, - воскликнула Джулия, кидаясь ему на шею,
- как могло случиться, что я вас раньше не понимала?
- Довольно о старом, Джулия, мы виноваты оба: тот, кто слишком горд для
того, чтобы стараться завоевать расположение и доверие других, и считает,
что и без этого имеет на них неотъемлемое право, неизбежно встретит в жизни
немало разочарований, и, может быть, заслуженных. Достаточно с меня и того,
что самый дорогой и близкий мне человек сошел в могилу, так и не узнав меня.
Я, не хочу потерять доверие дочери, которой следовало бы любить меня, если
только она действительно любит самое себя.
- Не бойтесь, папенька, не бойтесь, - ответила Джулия. - Если вслед за
вами и я сама смогу одобрить свои поступки, не будет ни одного самого
строгого вашего приказания, которому бы я не повиновалась.
- Ну, хорошо, милая, - сказал полковник, целуя ее в лоб, - я не
потребую столь героической жертвы. Что же касается твоих отношений с
Бертрамом, то прежде всего я хочу, чтобы все тайные встречи и переписка с
ним, - а молодая девушка никогда не может поддерживать их без того, чтобы не
уронить себя в своих собственных глазах и в глазах того, кто ее любит, - так
вот, я прошу, чтобы всякого рода тайные встречи и переписка прекратились и
чтобы за объяснениями ты направила Бертрама ко мне. Ты, конечно, захочешь
узнать, для чего все это нужно. Во-первых, я хочу изучить характер человека
более внимательно, чем обстоятельства, а может быть, и мое собственное
предубеждение мне раньше позволяли, и я буду рад, когда происхождение его
будет окончательно доказано. Дело вовсе не в том, что я беспокоюсь, получит
ли он поместье Элленгауэн, хотя безразличным это может быть разве только
герою романа. Но так или иначе, Генри Бертрам, наследник Элленгауэна,
невзирая на то, владеет ли он поместьем или нет, все же совершенно другое
дело, чем неизвестно чей сын Ванбест Браун. Плейдел говорил мне, что предки
Бертрама отличались под знаменами своих государей, в то время как наши
дрались под Кресси и Пуатье. Словом, я не даю тебе моего согласия, хотя в то
же время и не отказываю в нем; но я надеюсь, что ты исправишь свои былые
ошибки, и, так как, к сожалению, матери твоей уже нет в живых, ты с тем
большим доверием отнесешься теперь к отцу - ведь мое желание сделать тебя
счастливой обязывает тебя.
Начало этой речи сильно огорчило Джулию; когда же полковник стал
сравнивать былые заслуги Бертрамов и Мэннерингов, она едва сдержала улыбку.
Зато последние слова смягчили ее сердце, особенно восприимчивое ко всякому
проявлению великодушия.
- Нет, милый папенька, - сказала она, протягивая ему руку, - поверьте
мне, что с этой минуты я с вами первым буду советоваться обо всем, что
произойдет между Брауном, то есть Бертрамом, и мной, и что я не предприму
ничего такого, чего вы могли бы не одобрить. Скажите, Бертрам останется
гостить в Вудберне?
- Разумеется, - ответил полковник, - до тех пор, пока этого потребуют
его дела.
- В таком случае согласитесь, что после всего, что было между нами, он
захочет, чтобы я объяснила, почему я так переменилась к нему и лишила его
надежды: ведь прежде, надо признаться, я давала ему повод надеяться.
- Полагаю, Джулия, - ответил Мэннеринг, - что он отнесется с уважением
к моему дому и не забудет о тех услугах, которые я хочу оказать ему, а
поэтому постарается не делать ничего такого, что мне было бы неприятно. Да,
я думаю, что и ты дашь ему понять, как вам обоим подобает себя вести.
- Я все поняла, папенька, и буду теперь слушаться вас беспрекословно.
- Спасибо тебе, милая, а беспокоюсь я, - тут он поцеловал ее, - только
за тебя одну. Ну, а теперь вытри глаза и идем завтракать.
Глава 52
Послушайте, шериф, даю вам слово, Что завтра же я днем его пришлю, Чтоб
вам или другому, все равно, Теперь ответ он дал на обвиненья.
"Генрих IV", ч. I
После того как разыгрались эти, если можно так выразиться,
второстепенные сцены между отдельными обитателями Вудберна, описанные нами в
предыдущей главе, все общество собралось к завтраку, за исключением, одного
только Дэнди; ему больше пришлось по вкусу угощение, а может быть, даже и
общество миссис Эллен, и он выпил у нее чашку чая, куда она влила две чайные
ложки коньяку, и закусил все это говядиной, отрезанной от огромного ссека.
Он как будто чувствовал, что там, в обществе этой милой женщины и Барнса, он
может вдвое больше съесть и вдвое больше поговорить, чем в гостиной, где
собрались господа. И действительно, в этой неприхотливой компании завтрак
прошел веселее, в гостиной же едва ли не над всеми тяготела какая-то
принужденность. Джулия не решалась спросить Бертрама, не выпьет ли он еще
чашку чая; Бертраму, который все время чувствовал на себе взгляд Мэннеринга,
трудно было справиться с ломтиком поджаренного хлеба с маслом; Люси,
исполненная радости по случаю возвращения брата, начала вдруг думать об его
ссоре с Хейзлвудом; полковником овладело тягостное беспокойство,
свойственное человеку самолюбивому, когда он замечает, что присутствующие
обращают внимание на самые незначительные его поступки.
Адвокат старательно намазывал масло на хлеб, и на лице его была
необычайная для него серьезность, вызванная, очевидно, обстоятельствами
дела, которым он только что занимался. Зато Домини был в полном восторге! Он
глядел то на Бертрама, то на Люси, хихикал, мычал, ухмылялся и непрестанно
нарушал правила хорошего тона: он опрокинул полный сливочник, и весьма
кстати, в собственную тарелку с овсяной кашей, неизменно подававшейся ему
утром, потом, недопив чай, который он называл "украшением завтрака", вылил
остатки вместо полоскательницы в сахарницу и в довершение всего ошпарил
кипятком старого Платона, любимого пуделя Мэннеринга, который встретил эту
неожиданную ванну воем, отнюдь не делавшим чести ему как философу.
На этот раз спокойствие полковника поколебалось:
- Право же, дорогой мистер Сэмсон, вы забываете, что есть разница
"между Платоном и Ксенократом.
- Первый был главою академиков, а второй - стоиков, - отвечал Домини,
несколько задетый замечанием полковника.
- Да, но это как раз Ксенократ, а не Платон отрицал, что страдание -
зло.
- Я склонен думать, - сказал Плейдел, - что это почтенное четвероногое,
которое сейчас уходит из комнаты только на трех ногах, скорее принадлежит к
школе киников.
- Это хорошо сказано. Но вот и ответ от Мак-Морлана.
Ответ был неутешительный. Миссис Мак-Морлан свидетельствовала свое
почтение и сообщала, что минувшей ночью произошли тревожные события, которые
задержали ее мужа в Портанферри, где он должен будет вести следствие.
- Что же нам теперь делать, мистер Плейдел? - спросил полковник.
- Жаль, мне бы очень хотелось повидать Мак-Мор-лана, - сказал адвокат.
- Это человек рассудительный, и он стал бы действовать по моим указаниям. Но
не беда. Надо ввести нашего друга sui juris. Сейчас
он просто беглый арестант. Закон против него; он должен быть rectus in
curia, это главное. Для этого мы съездим с вами,
полковник, в замок Хейзлвуд. Это не так далеко отсюда. Мы предложим свое
поручительство, и я убежден, что легко сумеем доказать мистеру.., извините,
сэру Роберту Хейзлвуду необходимость наше поручительство принять.
- Я с радостью поеду, - сказал полковник. Он позвонил и отдал все
необходимые распоряжения. - А потом что мы будем делать?
- Надо будет увидеться с Мак-Морланом и поискать новых доказательств.
- Доказательств? - воскликнул полковник. - Но ведь дело-то ясно как
день; здесь находятся мистер Сэмсон и мисс Бертрам, вы же сами
подтверждаете, что этот молодой человек вылитый отец. Да и он сам помнит все
странные обстоятельства, связанные с его отъездом из Шотландии. Какие же еще
нужны свидетельства?
- Для нас с вами никаких свидетельств не требуется, но для суда их
нужно немало. Воспоминания Бертрама это всегонавсего его собственные
воспоминания, поэтому они никак не могут свидетельствовать в его пользу.
Мисс Бертрам, наш досточтимый Сэмсон, да и я сам - все мы можем подтвердить
не больше того, что подтвердил бы каждый, кто знал покойного Элленгауэна, то
есть, что этот человек его живой портрет. Но из этого еще не следует, что он
сын Элленгауэна и имеет право наследовать поместье.
- Что же еще нужно? - спросил полковник.
- Нам надо представить настоящие доказательства. Есть, правда, еще
цыгане, но, к несчастью, в глазах правосудия их показания ничего почти не
значат, их и в свидетели-то едва ли можно брать, а Мег Меррилиз и подавно;
когда-то ведь я сам ее допрашивал, и она бесстыдно заявила, что ничего не
знает.
- Ну, так как же нам поступить? - спросил Мэннеринг.
- Надо разузнать, - отвечал наш ученый адвокат, - какие сведения мы
можем почерпнуть в Голландии от людей, среди которых воспитывался наш юный
друг. Впрочем, страх перед наказанием за соучастие в убийстве Кеннеди может
заставить их молчать, а если они даже и заговорят, то ведь это будут или
иностранцы, или контрабандисты, которые вне закона. Словом, трудностей здесь
еще немало.
- Разрешите вам сказать, наш почтенный и ученый адвокат, - сказал
Домини, - что я верю, что тот, кто вернул маленького Гарри Бертрама его
близким, не оставит своего дела незавершенным.
- Я тоже в это верю, мистер Сэмсон, - сказал Плейдел, - но все же надо
найти способ это сделать. И теперь вот я боюсь, что добыть эти сведения нам
будет труднее, чем я думал. Но кто робок, тому красавицы не победить.
Кстати, - добавил он, обращаясь к мисс Мэннеринг, в то время как Бертрам
разговаривал с сестрой, - теперь-то уж Голландия в ваших глазах оправдалась!
Представьте себе только, каких молодцов должны выпускать Лейден и Утрехт,
если жалкая мидлбургская школа воспитала такого красавца!
- Пусть так, - сказал Домини, задетый за живое такой похвалой
голландской школе, - пусть так, но знайте, мистер Плейдел, что ведь это я
заложил основы его воспитания.
- Верно, мой дорогой Домини, - отвечал адвокат, - не иначе как этому
обстоятельству он обязан своими изящными манерами. Но вот уже подают карету.
До свидания, юные леди; мисс Джулия, поберегите ваше сердце до моего
возвращения и смотрите, чтобы никто не нарушал моих прав, пока я поп valens
agere .
В замке Хейзлвуд их приняли еще холоднее и церемоннее, чем обычно. К
полковнику Мэннерингу баронет всегда относился с большим почтением, а
Плейдел происходил из хорошей семьи и был человеком всеми уважаемым, да к
тому же и старым другом сэра Роберта. Но при всем этом баронет был с ними
натянут и сух. Он заявил, что "охотно принял бы их поручительство, несмотря
на то, что нападение на молодого Хейзлвуда было задумано, нанесено и
совершено, но этот человек самозванец и принадлежит к категории лиц, которым
не следует давать волю, освобождать и принимать их в общество, и поэтому..."
- Сэр Роберт Хейзлвуд, я надеюсь, что вы не станете сомневаться в
истинности моих слов, если я скажу вам, что он служил в Индии
кадетом-волонтером под моим командованием.
- Ни с какой стороны, никоим образом. Но вы называете его
кадетом-волонтером, а он говорит, утверждает и доказывает, что был капитаном
и командовал одним из соединений вашего полка.
- Он получил повышение уже после того, как я перестал командовать этим
полком.
- Но вы должны были об этом слышать.
- Нет, я вернулся из Индии по семейным обстоятельствам и не старался
особенно узнавать о том, что творилось в полку. К тому же имя Браун
встречается настолько часто, что, даже просматривая газету, я мог не
обратить на это сообщение никакого внимания. Но на днях должно прийти письмо
от его теперешнего начальника.
- А меня вот известили и уведомили, мистер Плейдел, - ответил сэр
Роберт, все еще раздумывая, - что он не намерен удовольствоваться именем
Брауна и что он претендует на поместье Элленгауэн, выдавая себя за Бертрама.
- Вот как, кто же это говорит? - спросил адвокат.
- А если бы даже это и было так, неужели это дает право содержать его в
тюрьме? - спросил Мэннеринг.
- Погодите, полковник, - сказал Плейдел, - я уверен, что ни вы, ни я не
станем оказывать ему поддержку, если обнаружим, что он обманщик. А теперь
скажите мне по дружбе, сэр Роберт, кто вам это сообщил?
- Ну, есть тут у меня один человек, - ответил баронет, - который
особенно заинтересован в исследовании, выяснении, доскональном разборе этого
дела; вы меня извините, если я не буду особенно распространяться о нем.
- Разумеется, - ответил Плейдел. - Так значит, он говорит...
- Он говорит, что разные цыгане, жестянщики и тому подобный сброд
толкуют о том, о чем я вам уже говорил, и что этот молодой человек, который
на самом деле является незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна и
который так удивительно похож на него, хочет выдать себя за настоящего
наследника.
- А скажите, сэр Роберт, у Элленгауэна действительно был
незаконнорожденный сын? - спросил адвокат.
- Да, я это точно знаю. Элленгауэн определил его не то юнгой, не то
простым кочегаром на таможенное военное судно или яхту; ему еще тогда
помогал в этом его родственник, комиссионер Бертрам