╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
чаной тропинке, которая, поднимаясь все выше и выше,
привела его к месту, откуда открывалась широкая панорама окрестностей.
Но Хейзлвуду, однако, было вовсе не до того, чтобы наслаждаться видом.
Не думал он и о том, что чуть ли не все расстилавшиеся перед ним земли
принадлежали его отцу и должны были потом достаться ему. Он продолжал путь,
не сводя глаз с вившегося над лесом дымка и продолжая поворачивать голову
назад в сторону Вудберна, хотя теперь это было уже трудно. Из этой
задумчивости его вывел чей-то голос, чересчур низкий для женщины и слишком
пронзительный для мужчины:
- Чего это ты так запоздал? Другие, что ли, должны за тебя дела делать?
Он поднял глаза: перед ним стояла женщина огромного роста; голова ее
была повязана большим платком, из-под которого змейками выбивались седоватые
волосы; одета она была в длинный красный плащ и в руках держала палку с
заостренным концом. Одним словом, это была Мег Меррилиз. Хейзлвуд видел ее
необыкновенную фигуру впервые. В изумлении он натянул поводья и остановил
лошадь.
- А я вот говорю, - продолжала она, - что тот, кому дороги Элленгауэны,
и глаз сегодня сомкнуть не должен; трое тебя сегодня искали и найти не
могли, а ты, оказывается, домой спать отправляешься. Ужели ты думаешь, что,
коль с братом что стрясется, сестре покойнее будет? Ну, уж нет, этому не
бывать!
- Я не могу понять, о чем ты, тетка, говоришь; если это о мисс.., я
хочу сказать - о ком-то из прежних Элленгауэнов, то скажи мне, что я должен
сделать.
- Как это из прежних Элленгауэнов? - резко переспросила старуха. -
Откуда это взялись прежние Элленгауэны? Разве были какие-нибудь Элленгауэны,
кроме тех, что зовутся славным именем Бертрамов?
- Но что же это все значит, милая моя?
- Никакая я не милая, вся округа знает, что я злая, и все могут только
пожалеть об этом вместе со мной. Но зато я такое могу сотворить, что ни
одной доброй на ум не придет, такое, что у тех, кто привык всю жизнь в
горницах сидеть, да люльки качать, да за детишками ходить, вся кровь
похолодеет. Слушай же, что я говорю! Твой отец приказал перевести караул из
таможни, что в Портанферри, в замок Хейзлвуд; он решил, что контрабандисты
собираются сегодня ночью напасть на замок. Никому это и в голову не придет.
Он человек благородный, обходительный, ну да все одно.., какой бы он ни был,
никто против него не пойдет, вот и весь сказ. Отошли-ка ты солдат назад на
старое место, только сделай это осторожно и шуму не подымай, и вот увидишь:
ночью им сегодня там работы хватит. Дай только луне взойти - и ружья запалят
и шпаги засверкают.
- Боже милосердный, что же это такое? И слова твои и твой вид говорят
за то, что ты рехнулась, но во всем этом есть какая-то странная связь.
- Ничуть я не рехнулась! - воскликнула цыганка. - Меня ведь и в тюрьму
сажали, говорили, что я не в своем уме, били за это же и потом в изгнание
отправили, да только ничуть я не рехнулась. Скажи-ка, Чарлз Хейзлвуд из
Хейзлвуда, осталось у тебя зло к тому, кто тебя ранил?
- Нет, боже сохрани; плечо у меня зажило, и я с самого начала говорил,
что выстрел этот был чистой случайностью. Я хотел бы сам ему об этом
сказать.
- Тогда делай все, как я тебе скажу, - сказала Мег Меррилиз, - и ему от
тебя больше добра будет, чем он тебе зла причинил. Ведь если он лиходеям в
руки попадет, так те живо его прикончат или совсем отсюда увезут. Но есть
господь над нами! Сделай же, как я тебе говорю: отправь солдат сегодня же в
Портанферри. Замку Хейзлвуд никакой беды не грозит.
И быстро, как всегда, Мег исчезла.
Весь облик этой женщины и смесь одержимости и воодушевления в ее словах
и жестах неминуемо производили сильнейшее впечатление на всех, с кем она
говорила. Речь ее, как бы дико она ни звучала, была слишком проста и
понятна, чтобы думать, что старуха сошла с ума, и вместе с тем своей
порывистостью и странностью была не похожа на речь обыкновенного человека.
Казалось, что она действовала под влиянием силы воображения, которое было до
крайности возбуждено, но отнюдь не расстроено. Просто удивительно, как эта
разница всегда бывает ощутима для слушателя. Этим и объясняется, почему ее
странные и таинственные вещания всегда выслушивались и выполнялись
беспрекословно. Во всяком случае, ее неожиданное появление и властный голос
произвели на молодого Хейзлвуда самое сильное впечатление. Он поспешно
поскакал домой. Тем временем уже стемнело, и, подъехав к тому, он увидел
нечто подтверждавшее слова старой сивиллы.
Под навесом стояло тридцать драгунских лошадей, связанных одна с другой
поводьями. Человека четыре солдат стояли на часах, а остальные в своих
тяжелых сапогах расхаживала возле дома взад и вперед; все они были вооружены
саблями. Хейзлвуд спросил у унтер-офицера, откуда он прибыл.
- Из Портанферри.
- А там осталась еще стража?
- Нет, все были отозваны оттуда приказом сэра Роберта Хейзлвуда для
защиты замка от контрабандистов.
Чарлз Хейзлвуд незамедлительно отправился к отцу и, поздоровавшись с
ним, спросил, зачем ему понадобилось посылать за военным караулом. Сэр
Роберт в ответ уверил сына, что "сообщения, донесения и сведения", которые
он получил, заставляют его с полным основанием "думать, считать и полагать,
что сегодня ночью контрабандисты, цыгане и разные другие бандиты предпримут
и совершат нападение на замок Хейзлвуд".
- А скажите, отец, - спросил Чарлз, - почему же эти люди собираются
обрушить весь свой гнев именно на наш дом, а не на какой другой?
- При всем моем уважении к твоим знаниям и к твоей проницательности я
все же думаю, считаю, полагаю, - отвечал сэр Роберт, - что в таких случаях и
положениях месть подобного рода проходимцев направляется, устремляется на
людей самых выдающихся, именитых, знатных, благородных, которые мешали,
препятствовали, противодействовали их бесстыдным, беззаконным и преступным
деяниям и поступкам.
Молодой Хейзлвуд, знавший слабую струнку своего отца, ответил, что хоть
он и расценивал положение вовсе не с этой точки зрения, он представить себе
не может, чтобы вдруг кто-нибудь задумал напасть на замок, где столько слуг
и откуда так легко дать сигнал соседям и получить от них сильное
подкрепление. Он добавил, что опасается, не пострадает ли доброе имя
Хейзлвудов. Ведь, отзывая из таможни солдат, чтобы защитить свой дом, они
тем самым показывают, что недостаточно сильны и не могут сами отразить
разбойников. Он даже дал отцу понять, что стоит только врагам Хейзлвуда
проведать об этих излишних мерах предосторожности, как ему прохода не будет
от их насмешек. Последнее замечание немало смутило сэра Роберта Хейзлвуда.
Как почти все тугодумы, он больше всего боялся показаться смешным. Он
постарался напустить на себя важный вид, плохо скрывавший, однако, его
замешательство; видно было, что он хочет показать свое презрение к молве,
которая в действительности его очень страшила.
- Право, мне думается, - сказал он, - что покушение, жертвой которого
сделался ты, как наследник и как представитель фамилии Хейзлвудов, было не
чем иным, как покушением на мой дом... Так вот, я считаю, что одно это уже
может явиться в глазах большинства достойных уважения людей достаточным
оправданием тех мер предосторожности, которые я принял, чтобы ничто подобное
не могло повториться.
- Знаете, сэр, - сказал Чарлз, - я еще раз вам повторяю: выстрел
произошел совершенно случайно, я в этом убежден.
- Никакой случайности тут не было, - гневно возразил старик, - ты
просто хочешь казаться умнее старших.
- Да, но в том, что так близко касается меня самого...
- Тебя это совсем не так уж близко касается, то есть вовсе не касается
тебя, молокососа, который любит во всем перечить отцу, но это касается всей
страны, да, всего графства, и всего народа, и шотландского королевства,
поелику здесь затронуты, и задеты, и оскорблены интересы всего рода
Хейзлвудов, и все это из-за тебя, да. Преступник сейчас находится под
надежной охраной, и мистер Глоссин думает...
- Глоссин?
- Да, тот джентльмен, который купил имение Элленгауэн; ты его, должно
быть, знаешь?
- Да, знаю, - ответил Чарлз, - но я никак не ожидал, сэр, что вы будете
опираться на такой сомнительный авторитет. Все на свете знают, что это
низкий, бесчестный мошенник; да боюсь, что и еще того хуже. А сами-то вы
разве когда-нибудь раньше называли его джентльменом?
- Конечно, Чарлз, я и не называю его джентльменом в самом прямом и
настоящем смысле слова, но я употребляю это слово, желая сказать, что он
сумел возвыситься и достичь.., словом, просто чтобы подчеркнуть, что это
богатый, порядочный и даже почтенный человек.
- Позвольте теперь спросить вас, по чьему же приказанию был отозван
караул из Портанферри?
- Я думаю, что мистер Глоссин не только не осмелился бы отдавать
приказания, но даже и высказывать свое мнение, не будучи спрошен, в таком
деле, которое так близко касается и замка Хейзлвуд и замковых Хейзлвудов,
разумея под первым дом, в котором живет моя семья, а под вторыми - в целом,
иносказательно и метафорически - саму семью, в деле, которое, я говорю, так
близко касается и самого замка Хейзлвуд и всех Хейзлвудов, живущих в замке.
- Но все же, сэр, насколько я могу судить, Глоссин одобрил эту меру?
- Сын мой, - ответил баронет, - как только известие о предполагаемом
нападении достигло моего слуха, я счел нужным, уместным и своевременным
посоветоваться с ним, как с ближайшим представителем судебной власти, и
хотя, уважая и почитая меня и учитывая разницу нашего положения, он
отказался сам подписать вместе со мной этот приказ, он тем не менее целиком
и полностью его одобрил.
В это мгновение послышался громкий топот лошадиных копыт, все ближе и
ближе. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошел мистер
Мак-Морлан.
- Я очень прошу вас извинить меня, сэр Роберт, я вам помешал, но...
- Милости просим, мистер Мак-Морлан, - сказал сэр Роберт, весь
расцветая в приветливой улыбке, - вы никогда никому не можете помешать,
потому что ваше положение помощника шерифа обязывает вас следить за порядком
в графстве (а сейчас вы, должно быть, особенно озабочены безопасностью замка
Хейзлвуд), и у вас есть безусловное, и всеми признанное, и неотъемлемое
право явиться без приглашения в дом к самому высокопоставленному джентльмену
в Шотландии - по той простой причине, что этого требует ваш служебный долг.
- Действительно, это мой служебный долг заставил меня помешать вашей
беседе, - сказал Мак-Морлан, который с нетерпением ждал, когда он наконец
получит возможность вымолвить слово.
- Вы никому не помешали, - еще раз повторил баронет, приветливым жестом
приглашая его садиться.
- Позвольте мне сказать вам, сэр Роберт, - обратился к нему помощник
шерифа, - что я приехал не с тем, чтобы здесь оставаться, но чтобы отправить
этих солдат в Портанферри, и заявляю вам, что всю ответственность за ваш
замок я беру на себя.
- Как, увести караул из замка Хейзлвуд, - воскликнул неприятно
удивленный баронет, - и вы будете за это отвечать! А разрешите спросить вас,
кто вы такой, сэр, чтобы я мог принять ваше поручительство, официальное или
неофициальное, в качестве залога, обеспечения, гарантии безопасности замка
Хейзлвуд? Я думаю, сэр, и полагаю, и считаю, сэр, что, если ктонибудь
заденет, или попортит, или повредит хотя бы один из этих фамильных
портретов, вам очень трудно будет возместить мне его потерю с помощью
поручительства, которое вы так любезно мне предлагаете.
- Я буду крайне огорчен, если это случится, сэр Роберт, - ответил
прямодушный Мак-Морлан, - но только у меня не будет повода сожалеть о том,
что поступок мой послужил причиной столь невознаградимой утраты; могу вас
уверить, что никакого покушения на замок Хейзлвуд не готовится и, по
имеющимся у меня сведениям, слух об этом был пущен специально для того,
чтобы караул был удален из Портанферри. Будучи в этом твердо уверен, я
должен своей властью шерифа и начальника местной полиции вернуть туда всех
солдат, или, во всяком случае, большую их часть. Мне очень жаль, что, из-за
того что случайно меня здесь не было в это время, произошла задержка и
теперь мы прибудем в Портанферри только ночью.
Так как Мак-Морлан занимал в суде положение более высокое, чем баронет,
и решение его было непоколебимо, Роберту Хейзлвуду оставалось только
сказать:
- Превосходно, сэр, превосходно. Вот именно, сэр, заберите их всех,
сэр. Я не собираюсь здесь никого оставлять. Мы сами себя защитить сумеем. Но
помните только, сэр, что сейчас, сэр, вы действуете на свой страх и риск,
сэр, и на свою погибель, сэр; вы ответственны, сэр, за все, что стрясется
или случится с замком Хейзлвуд, сэр, или с его обитателями, и с мебелью, и с
картинами, сэр.
- Я поступаю так, как мне подсказывает мой разум и те сведения,
которыми я располагаю, сэр Роберт, - сказал МакМорлан. - Прошу это помнить и
потому извинить меня. Имейте в виду, что время уже позднее, и разговаривать
далее нам не придется.
Но сэр Роберт не стал слушать его извинений и тут же с большой
торжественностью вооружил и расставил своих слуг. Чарлз Хейзлвуд очень хотел
сопутствовать собиравшимся в Портанферри солдатам, которые тем временем сели
уже на коней и построились под командой Мак-Морлана. Но он знал, что уехать
в такую минуту, когда отец его считал, что и сам он и замок Хейзлвуд
находятся под угрозой нападения, значило бы обидеть и огорчить старика.
Поэтому молодой Хейзлвуд только глядел на все эти сборы из окна, подавив в
себе негодование и сожаление, пока наконец Мак-Морлан не скомандовал:
"Справа по два, равняйся на головного, рысью марш!" Тогда весь отряд
двинулся вперед ровным и быстрым шагом. Вскоре всадники скрылись за
деревьями, и слышен был только стук лошадиных копыт, который потом замер
вдалеке.
Глава 48
Пустили в ход мы ножи и ломы,
А кто и молотом грохотал,
И так вот сбили засов железный
Тюрьмы, где О'Кинмонт дни коротал.
"Старинная баллада"
Возвратимся в Портанферри к Бертраму и к его верному другу, ни в чем не
повинным обитателям здания, воздвигнутого для преступного люда. Наш фермер
спал там сном праведника.
Но Бертрам проснулся после первого глубокого сна задолго до полуночи и
больше уже не мог забыться. Душа его была охвачена каким-то смутным
беспокойством, тело сковано тяжестью. Его лихорадило. Должно быть, причиной
этого был спертый воздух в крохотной комнатке, где они спали. Помучившись
некоторое время в этой немыслимой духоте, он встал и попытался открыть окно,
чтобы освежить воздух. Увы! Первая же попытка напомнила ему, что он в
тюрьме, что здание это строилось с расчетом на безопасность, а не на
удобства и что никому не было дела до того, каким воздухом дышат томящиеся в
нем люди.
После этой неудачи он постоял еще немного у неподатливого окна.
Маленький Шмель, несмотря на усталость после дневного пути, вылез из
постели; стоя около хозяина, он терся своей лохматой шубкой об его ноги и
ласковым ворчанием выражал радость по поводу того, что они снова вместе. И
так вот, ожидая, пока его перестанет лихорадить и ему снова захочется
улечься в теплую постель и забыться сном, Бертрам стоял и глядел на море.
Это был час самого сильного прилива, и волны с ревом подкатывались к
зданию. Время от времени высокая волна достигала бруствера, защищавшего
фундамент, и разбивалась о него с гораздо большей силой и шумом, чем те, что
падали на песок.
Вдалеке, при рассеянном свете тусклой луны, которую то и дело
заволакивали облака, сталкивались, громоздились друг на друга и катились
вперед огромные волны океана.
"Какое дикое и мрачное зрелище, - подумал Бертрам, - совсем как приливы
и отливы судьбы, которая с самого детства кидала меня по свету. Когда же
настанет конец этой неприкаянной жизни и когда я обрету тихое пристанище,
где спокойно, без страха и без волнений смогу заниматься мирным трудом, от
которого меня столько раз отрывали? Говорят, что, доверившись воображению,
человек может в ревущих волнах океана различить голоса морских нимф и
тритонов. Что, если бы это удалось и мне, и сирена или Протей, выпрыгнув из
пучины, распутали бы этот странный клубок судьбы, до такой степени
запутавший мою жизнь! Какой ты счастливый! - подумал он, взглянув на
кровать, где возлежало мощное тело Динмонта. - Твои заботы ограничиваются
тесным кругом здоровых и полезных занятий! Ты можешь оставить их, когда
захочешь, и после своих дневных трудов спать сном праведника".
Но маленький Шмель неожиданно прервал его размышления: он начал
отчаянно лаять и выть, пытаясь кинуться на окно. Лай этот достиг слуха
Динмонта, но тот продолжал, однако, оставаться во власти сновидения,
перенесшего его из-под этих мрачных сводов на родные зеленые поля.
- Эй, Ярроу, куси его, куси! - бормотал он, все еще воображая,
очевидно, что натравливает свою овчарку на какую-нибудь чужую скотину,
забравшуюся к нему на пастбище.
Шмелю сердито вторил дворовый пес, который за всю ночь не издал ни
звука, если не считать, что он немного повыл, когда взошла луна. Но теперь
он лаял яростно, и разъярило его, по-видимому, нечто совсем иное, а никак не
голос Шмеля, который первым подал знак тревоги. Нашему арестанту едва
удалось успокоить собаку; она немного притихла, хотя все еще продолжала
глухо ворчать.
Наконец Бертрам, который теперь уже смотрел во все глаза, увидел на
море лодку и среди шума волн мог ясно различить плеск весел и голоса людей.
"Наверно, какие-нибудь" запоздавшие рыбаки, - подумал он, - или, может быть,
контрабандисты с острова Мэн. Какие они, однако, смелые, если так близко
подходят к таможне, где расставлен караул. Да, это большая лодка, целый
баркас, и в нем полно народа; должно быть, он везет таможенных". Последнее
предположение казалось самым вероятным, особенно когда Бертрам увидел, что
лодка причалила к небольшой пристани за таможней и все гребцы - двенадцать
человек - высадились оттуда на берег, тихонько пробираясь маленькими
переулочками, отделявшими таможню от тюрьмы, и скрылись из виду; только двое
остались сторожить лодку.
Плеск весел, а потом приглушенный говор людей на берегу взбудоражили
четвероногого сторожа во внутреннем дворе тюрьмы, и его зычное гавканье
перешло теперь в такой страшный вой, что проснулся его хозяин, сам
напоминавший цепного пса. Он закричал из окна:
- Что там, Терум, такое, в чем дело? Цыц, тебе говорю, цыц!
Эти слова нисколько не усмирили Терума; он лаял теперь с таким
неистовством, что хозяин уже не мог услыхать те подозрительные звуки,
которые и растревожили свирепого сторожа. Но у дражайшей половины этого
двуногого цербера слух был острее. Она тоже выглянула в окно.
- Ступай вниз, черт лысый, да собаку спусти, - сказала она. - Слышишь,
в таможне дверь ломают. А этот старый хрен Хейзлвуд всю стражу отозвал. Да
что ты за мокрая курица такая! - И отважная амазонка отправилась вниз, чтобы
распорядиться всем самой, в то время как ее почтенный супруг, который
╧Ёшъы■ўхэш 