╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
е бежит ли где выдра. Удостоверившись,
что никто его не слышит, он вернулся к столу и, налив себе порядочную
чарочку грога, помешал уголья и начал свой рассказ важным и серьезным тоном,
который в обычное время ему был не свойствен.
- Знаете, капитан, я тут намедни в Эдинбург ездил, надо было
родственницу одну похоронить, да надеялся я, что, может, и на мою долю
кое-что перепадет; ничего только из этого не вышло. Ну, что ж поделаешь!
Были у меня еще там с судом делишки, ну да об этом в другой раз. Словом, я
со всем этим управился - и домой, а на зорьке пошел поглядеть, как там мои
овечки, да думаю, дай-ка я пройду на Тутхопский гребень, ну, на тот участок,
что нам с Джеком Достоном никак не поделить. И не успел я до места дойти,
как вижу - впереди человек какой-то, да и не из наших пастухов, а чужим тут
делать нечего. Ну, я, значит, подошел и вижу - это Тод Габриель, что на
лисиц охотится. Ну, я и спрашиваю его:
"С чего это ты в такую высь забрался, где птицы одни, да еще и без
собак? Лису, что ли, без собаки выследить хочешь?" А он и отвечает:
"Нет, старина, это я тебя ищу".
"Вот как? - спрашиваю. - Дров тебе, что ли, надобно или на зиму
заготовляешь?"
"Нет, говорит, не в дровах дело, а вот у вас приятель есть,
капитан-Браун, что у вас жил, верно ведь?"
"Ну, есть, говорю, и что же?"
Тогда он и говорит:
"О нем тут еще кое-кто печется, и пуще вашего, и такой человек, что я
его слушаться должен, и сюда-то я тоже не по своей воле пришел теперь
неприятные вести вам про него передавать".
"Ну, конечно, уж если с ним худое что стряслось, так мне от этого еще
горше, чем ему самому".
"Раз так, говорит, то уж придется вас огорчить: он, видно, в
Портанферрийскую тюрьму попадет, ежели только сам о себе не позаботится;
дали приказ арестовать его, как только он из Эллонби прибудет. И коли вы,
милейший, ему добра желаете и окажется, что он там под стражей, не покидайте
его ни ночью, ни днем: ему там и доброе сердце и твердая рука нужны будут;
сделайте, как я вам говорю, не то потом всю жизнь раскаиваться придется".
"Но, послушай, откуда же ты все это разузнал? Портанферри ведь так
далеко".
А он тогда и скажи:
"Тот, кто мне эту весть принес, день и ночь с седла не слезал, и вам
тоже надо в тот же миг ехать, чтоб делу помочь, рот и все".
Тут он сел на землю, да так по горе вниз и съехал, а мне уж с
лошадью-то никак нельзя было туда податься. Я тогда в Чарлиз-хоп вернулся с
женушкой покумекать, а то я и сообразить не мог, что делать. Чудно уж очень
бродягу слушаться да куда-то к черту на рога нестись. Но - боже ты мой! -
жена как начнет меня срамить, что вот с вами, может, беда стряслась, а мне
тут и горя мало. Да и письмецо ваше кстати пришло. Тут я полез в шкатулку да
деньжат прихватил, думаю, может понадобятся, а ребятишки все побежали Дампла
седлать - счастье еще, что я в Эдинбург на другом коне ездил, так что Дампл
у меня свежехонек стоял. Ну, я и поскакал, а Шмель, тот за мной увязался,
будто чуял, бедняжка, куда я еду. Ну вот, миль шестьдесят я отмахал, и все в
порядке. Потом только я Шмеля к себе, на седло взял; я всю дорогу то рысью,
то галопом скакал, а он, песик бедный, что ребеночек со мной трясся.
Выслушав этот странный рассказ, Бертрам сразу же понял, что, если
верить предостережению незнакомца, ему грозит не одно только тюремное
заключение, но и другая, и действительно серьезная, опасность. В то же время
он мог убедиться, что некий неизвестный друг ему помогает.
- Так вы говорили, что этот Габриель из цыган? - спросил он Динмонта.
- Да, говорят, - ответил Дэнди, - и я тоже так думаю, потому они всегда
знают, где другие таборы стоят, и для них сущий пустяк из конца в конец
известие передать. Да, чуть было не забыл: помните старуху, что мы в
Бьюкасле видели? Так вот, ее теперь всюду ищут. Шериф, тот своих людей
разослал в Лаймстейн-Эдж и в Лидсдейл - словом, во все стороны; кто найдет,
тому награду назначили пятьдесят фунтов, не меньше. А судья Форстер, что в
Камберленде, тот издал приказ ее задержать, ну а когда искать начали, так
все просто с ног сбились; да только ежели она сама в руки не дастся, так ее
никак не возьмешь.
- Почему? - спросил Бертрам.
- А кто ее знает? Я-то думаю, это все чепуха, только, говорят, у нее
есть семена папоротника, и она может невидимой делаться и куда хочет
попадать, вроде как в балладе про Джона, убийцу великанов, поется, что в
семимильных сапогах да в шапке-невидимке ходил. Одним словом, она там у них,
у цыган, вроде королевы какой; говорят, ей уж сто лет с лихвой и она помнит
еще время смут, когда Стюартов прогнали и в этих местах разбойники водились.
Ну, а коль она сама не может невидимкой стать, так она кое-кого знает, кто
ее всегда спрячет, это уж как пить дать. Эх, кабы я только знал, что старуха
та, что нам ночью на постоялом дворе встретилась, - Мег Меррилиз, я бы с ней
был пообходительней.
Бертрам очень внимательно слушал рассказ, который во многом удивительно
совпадал с тем, что он сам знал об этой цыганской сивилле. Подумав, он
решил, что не нарушит слова, если поделится всем, что видел в Дернклю, с
другом, который так почтительно относился к старой цыганке, и рассказал ему
всю свою историю, а Динмонт часто прерывал его восклицаниями вроде: "Вот это
да!" или: "Вот дело-то какое, черт возьми!"
Когда наш лидсдейлский приятель дослушал все до конца, он покачал своей
большой черной головой и сказал:
- Вот я и говорю, среди цыган есть и худые и добрые, а ежели они с
нечистой силой якшаются, так это уж их дело, а не наше. Я доподлинно знаю,
как они покойника убирают. Эти черти контрабандисты, когда кого-нибудь из
них ухлопают, посылают за старухой вроде Мег, чтобы та покойника приодела. И
все их похороны в этом; потом они мертвеца просто как собаку в землю
зарывают. Ну, а насчет того, чтобы одеть как надо, это верно, так уж у них
заведено. Кончается человек, они сразу старуху берут, чтобы при нем сидела,
и песни пела, и заклинания разные читала; это они куда больше любят, чем
когда священник молится, - так у них повелось. И я думаю, что умер-то в ту
ночь кто-нибудь из тех, кого в Вудберне подстрелили, когда дом спалили.
- Да что вы, Вудберна никто не спалил, - сказал Бертрам.
- Ну и слава богу! - ответил фермер. - А у нас молва пошла, что там
камня на камне не осталось. Но что дрались там, так это верно, и потешились,
видно, здорово. И что одного там уложили, так это точно, и что чемодан ваш
цыгане забрали, когда карета в снегу увязла, так насчет этого тоже будьте
спокойны. Они мимо того, что плохо лежит, не пройдут, им чужое взять ничего
не стоит.
- Но если эта старуха у них главная, то почему же она не заступилась за
меня открыто и не заставила их вернуть мне вещи?
- Почем знать? Мало ли чего она им приказать может, да они все
по-своему сделают, когда на них такой стих нападет. Да и потом тут еще эти
контрабандисты ввязались. С ними ей нелегко договориться, а они ведь вместе
дела обделывают. Я слыхал, что цыгане всякий раз знают, когда контрабандисты
приедут и где высадятся, лучше даже, чем те, с кем они торговлю ведут. Да к
тому же она иногда не в своем уме бывает, ей дурь разная в голову заходит,
поговаривают, что всегда, что бы она кому ни наворожила, правду или чушь
какую, сама она в это дело крепко верит, и когда что-нибудь задумает, так
всегда смотрит сначала, что ей покажет гаданье. Она ведь и к колодцу прямой
дорогой никогда не пойдет. Но черт бы побрал всю эту историю и с ворожбой, и
с мертвецами, и с метелью - такого и в сказке не прочтешь. Тес! Тюремщик
идет.
Мак-Гаффог прервал их беседу душераздирающей музыкой замков и засовов.
Оплывшее лицо его появилось в дверях.
- Идите, Динмонт, мы и так уж ради вас сегодня на час позже ворота
запираем; пора вам домой убираться.
- Как это домой? Я здесь буду ночевать. У капитана в комнате лишняя
кровать есть.
- Этого нельзя, - возразил тюремщик.
- А я говорю, что можно, и с места не сойду; а ты вот лучше выпей
стаканчик.
Мак-Гаффог выпил залпом водку и стал снова излагать своп возражения:
- Говорю же вам, что это не положено: вы никакого преступления не
совершили.
- Да я тебе сейчас башку разобью, - сказал наш упрямый фермер, - если
ты мне еще слово скажешь, и тогда мне по закону здесь ночевать придется.
- Но, говорю вам, мистер Динмонт, - повторил тюремщик, - не разрешают
же этого. Я место могу потерять.
- Слушай, Мак-Гаффог, - сказал фермер, - я тебе только вот что скажу:
ты хорошо знаешь, что я человек порядочный и что из тюрьмы я никого не
выпущу.
- А почем я знаю? - в свою очередь спросил Мак-Гаффог.
- Ну, коли не знаешь, так я с тобой по-другому говорить буду, -
продолжал наш решительный Динмонт. - Приходится ведь тебе по делам в наши
края заглядывать; так вот, ежели ты дашь мне сегодня спокойно на ночь здесь
с капитаном остаться, я тебе вдвойне за комнату заплачу, а если нет, то
попробуй тогда нос свой в Лидсдейл сунуть, я из тебя там такую котлету
сделаю!..
- Ну, ладно, ладно, друг, - сказал Мак-Гаффог, - упрямца не
переспоришь, пусть будет по-вашему; только, если это до суда дойдет, я ведь
знаю, кому тогда все расхлебывать придется.
И, в подкрепление своих слов, он крепко выругался, а потом тщательно
запер все двери тюрьмы и пошел сдать.
Едва только все стихло, часы на городской башне пробили девять.
- Хоть и рановато сейчас, - сказал фермер, обратив внимание на то, что
приятель его совершенно побледнел от усталости, - по мне, капитан, если
только вы выпить еще не хотите, то нам лучше спать залечь. Но вот, истинный
бог, пить-то вы, я вижу, не больно горазды, да, впрочем, и я такой же, разве
только вот когда в дороге или у соседей на пирушке...
Бертрам охотно согласился с предложением своего друга, но стоило ему
взглянуть на "чистое" белье, постеленное миссис Мак-Гаффог, как он потерял
всякое желание раздеваться.
- Я вот тоже так думаю, капитан, - сказал Дэнди. - Черт, у этой постели
такой вид, будто все сэнкуэрские углекопы на ней вместе лежали. Но через
мою-то одежку это не пройдет.
С этими словами он бухнулся на шаткую кровать так, что дерево
затрещало, и вскоре тишина огласилась звуками, по которым можно было
определить, что он уже крепко спит. Бертрам скинул кафтан и сапоги и улегся
на другой кровати. Лежа, он все еще никак не мог отделаться от мыслей о
странных превратностях судьбы и о тайнах, окружавших его со всех сторон.
Неведомые враги преследовали его, и столь же неведомые друзья - выходцы из
простого народа, с которым ему никогда раньше не приходилось сталкиваться, -
выручали его теперь из беды. Наконец чувство усталости взяло верх, и вслед
за своим другом он крепко уснул. Теперь, когда они оба погрузились в
приятное забытье, мы должны покинуть их и познакомить нашего читателя с
другими событиями, происходившими в то же самое время.
Глава 46
...откуда этот дар
Прозренья вещего? И почему
Вы ночью нас в степи остановили
Пророческими страшными словами?
Все расскажите, заклинаю вас!
"Макбет"
Вечером того дня, когда допрашивали Бертрама, полковник Мэннеринг
вернулся из Эдинбурга в Вудберн. Он нашел всех домашних в прежнем состоянии,
что, конечно, нельзя было бы сказать о Джулии, если бы ей к тому времени
довелось узнать об аресте Бертрама. Но так как в отсутствие полковника обе
молодые девушки вели крайне уединенный образ жизни, весть эта, по счастью,
еще не долетела до Вудберна. Из письма Мэннеринга мисс Бертрам уже знала о
том, что надежды на завещание ее родственницы не оправдались. Но каковы бы
ни были ее чаяния, которым это письмо положило конец, разочарование не
помешало ей приветливо встретить полковника, и она всячески старалась
отблагодарить своего покровителя за его отеческую заботу. Она выразила
сожаление по поводу того, что в эту холодную погоду ему пришлось понапрасну
совершить из-за нее столь длинное путешествие.
- Я очень огорчен, что оно оказалось напрасным для вас, - сказал
Мэннеринг, - но что касается меня, то я познакомился там с интересными
людьми и очень доволен тем, как я провел время в Эдинбурге. Даже друг наш
Домини, и тот вернулся оттуда раза в три ученее, чем был, и ум его стал еще
острее от состязания в красноречии со знаменитостями северной столицы.
- Разумеется, - учтиво заметил Домини, - я старался как мог, и, хоть
противник мой был очень искусен, победить меня ему не удалось.
- Но сражение это, по всей вероятности, вас утомило? - спросила мисс
Мэннеринг.
- Конечно, и даже немало, но я препоясал чресла и не сдавался.
- Могу подтвердить, - вставил полковник, - что мне ни разу не
приходилось видеть, чтобы так хорошо отбивали атаку. Противник был похож на
маратхскую конницу; он нападал со всех сторон, артиллерия просто не знала,
куда целить; однако мистер Сэмсон выставил свои тяжелые орудия и палил
сначала по врагу, а потом по пыли, которую тот поднял. Но сегодня уже не
стоит больше ломать копий, мы обо всем поговорим утром, за завтраком.
Но утром к завтраку Домини не явился. Слуга сообщил, что он вышел из
дому очень рано. Позабыть о завтраке или обеде было для него делом самым
обыкновенным; поэтому отсутствие Домини никогда никого не беспокоило.
Экономка, почтенная пресвитерианка старого уклада, относившаяся с большим
уважением к богословским занятиям Сэмсона, всегда заботилась о том, чтобы он
не пострадал из-за своей рассеянности, и, когда он возвращался, всегда
напоминала о том, что и бренному телу тоже надо воздать должное. Но почти
никогда не бывало, чтобы он пропускал подряд и завтрак и обед, как случилось
в тот день. Объясним же, чем было вызвано столь необычное поведение Сэмсона.
Разговор Плейдела с Мэннерингом о судьбе маленького Гарри Бертрама
пробудил в Сэмсоне тягостные воспоминания. Доброе сердце бедного Домини
постоянно упрекало его в том, что он доверил ребенка Фрэнку Кеннеди и
оплошность его послужила причиной убийства таможенного, исчезновения
мальчика, смерти миссис Бертрам и разорения всей семьи его патрона. В
разговоре он, правда, если можно вообще назвать разговором те слова, которые
он из себя извлекал, никогда не вспоминал об этом событии, но зато мысли его
неотступно к этому возвращались. Уверенность, что мальчик жив, которая была
так ясно и решительно высказана в последнем завещании миссис Бертрам,
пробудила какую-то надежду и в сердце Домини, и он был просто в отчаянии от
того, что Плейдел отнесся к этой надежде столь пренебрежительно. "Конечно, -
думал Сэмсон, - адвокат - человек ученый и хорошо разбирается в самых
трудных законах, но он в то же время крайне легкомыслен и говорит часто
совсем необдуманно и бессвязно; чего же это ради он стал бы ex cathedra
подвергать сомнению надежду, высказанную почтенной Маргарет Бертрам".
Так, повторяю, думал Домини; если бы он даже и половину своих мыслей
выразил вслух, у него от непривычных усилий потом целый месяц болели бы
челюсти. Все эти мысли привели к тому, что ему захотелось посетить те места,
где разыгралась трагедия Уорохского мыса и где он не был уже много лет,
пожалуй с того самого времени, когда случилось это роковое событие. Путь был
дальний, Уорохский мыс находился у самых границ поместья Элленгауэн, так что
Домини, который шел из Вудберна, должен был пройти все владения Бертрама. К
тому же он не раз сбивался с дороги - ведь там, где, по своей наивности, он
ожидал увидеть одни только маленькие ручейки, как летом, теперь с шумом
неслись бурные потоки.
Наконец он добрался до леса, который и был целью его похода, и
осторожно вступил в его пределы, стараясь восстановить в памяти все
обстоятельства катастрофы.
Легко себе представить, что все то, что он там видел и припоминал, не
могло привести его ни к каким выводам, кроме тех, которые он сделал тогда
еще под непосредственным впечатлением страшного события. И вот "со вздохом
тяжким и со стоном" наш бедный Домини завершил свое бесплодное странствие и
устало поплелся обратно в Вудберн, задавая своей смятенной душе один и тот
же вопрос, который подсказывало ему довольно сильное чувство голода, а
именно - завтракал он утром или нет? В этом хаосе чувств и воспоминаний,
думая то о потере ребенка, то вдруг устремив мысли на столь далекие от всего
этого предметы, как говядина, хлеб и масло, он на обратном пути свернул в
сторону от дороги, которой шел поутру, и незаметно очутился близ небольшой
полуразрушенной башни, или даже, можно сказать, развалин башни, в месте,
которое здешние жители называли Дернклю.
Читатель вспомнит описание этих развалин в двадцать седьмой главе
нашего романа; под их сводами молодой Бертрам был свидетелем смерти одного
из сподвижников Хаттерайка и нашел себе покровительницу в лице Мег Меррилиз.
Уже один вид этих руин внушал страх, а местные легенды утверждали, что там
водятся привидения; возможно, что цыгане, так долго жившие по соседству,
придумали это сами и, во всяком случае, распространяли эти слухи ради
собственной выгоды.
Говорили, что во времена независимости Гэллоуэя Хэнлон Мак-Дингауэй,
брат правившего, страной Кнарта МакДингауэя, убил брата своего, государя, и
хотел захватить власть, принадлежавшую по праву малолетнему племяннику.
Верные союзники и слуги убитого короля, которые стали на сторону законного
наследника, преследовали убийцу своей местью, и он вынужден был с
немногочисленной свитой, соучастниками его заговора, бежать и скрыться в
неприступной крепости, носившей название Дернклюйской башни. Там они и
защищались, пока их не одолел голод. Тогда они подожгли здание, а сами
предпочли погибнуть от собственных мечей, лишь бы не сдаться своим заклятым
врагам. Случилось это очень давно. В основе этой трагической истории,
возможно, и лежало какое-то подлинное событие, но потом все переплелось с
легендами, в которых было столько веры в нечистую силу и самого
фантастического вымысла, что крестьяне из ближайших деревень в вечернее
время всегда рады бывали идти дальней обходной дорогой, лишь бы не проходить
мимо этих зловещих стен. По ночам возле башни нередко загорались огни, так
как место это не раз служило убежищем для разного рода подозрительных людей.
Огни эти тоже считались колдовским наваждением; бандитам это было на руку,
местные жители считали такое объяснение вполне правдоподобным.
Надо сказать, что наш друг Сэмсон, хоть он и был человеком начитанным,
да к тому же еще и математиком, все же не достиг в изучении философии тех
глубин, когда существование призраков и могущество колдунов берется под
сомнение. Рожденный в век, когда не признавать ведьм значило в глазах людей
то же самое, что оправдывать их нечистые деяния, Домини сжился с этими
легендами и верил в них так же свято, как верил в бога; усомниться в том и
другом для него было одинаково трудно. Подобного рода чувства и привели к
тому, что, когда в этот туманный день, уже склонявшийся к вечеру, Домини
Сэм-сон проходил мимо Дернклюйской башни, им овладел вдруг какой-то
безотчетный страх.
Каково же было его изумление, когда, п
╧Ёшъы■ўхэш 