╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
приближавшихся к
дому. Земля затвердела от сильного мороза, и стук копыт был от этого еще
громче и отчетливее. Через несколько мгновений перед домом появились двое
или трое вооруженных всадников, причем каждый вел за собой в поводу по
навьюченной лошади. Подъехали они не по дороге, которая ведет к дому, а,
минуя ее, напрямик по газону. Вид у них был в высшей степени измученный и
растерянный, они часто оглядывались, как будто ждали погони. Отец и Хейзлвуд
поспешили к парадной двери узнать, кто они такие и что случилось. Прибывшие
заявили, что они таможенные чиновники и захватили этих лошадей с
контрабандой где-то в трех милях отсюда. Но контрабандисты получили
подкрепление и теперь гнались за ними с явным намерением отобрать назад свое
добро, а их самих убить. Они сказали, что, так как им пришлось вести за
собою навьюченных лошадей и преследователи легко могли их нагнать, они
решили искать убежища в Вудберне, полагая, что отец мой, как верноподданный
короля, не откажется защитить людей, которые находятся сейчас под угрозой
смерти за то, что честно выполнили свой служебный долг.
Отец мой, для которого воинская дисциплина всегда священна и который
встал бы, вероятно, на защиту любой собаки, если бы только она явилась к
нему от имени короля, немедленно отдал приказ спрятать товары, вооружить
всех слуг и защищать дом в случае нападения. Хейзлвуд усердно ему помогал, и
даже это чудище Сэм-сон вышел из своего логова и схватил охотничье ружье.
Отец хотел было взять это ружье сам, но потом раздумал и выбрал вместо него
другое - карабин, с которым он на Востоке охотился на тигров, а это отставил
в сторону. Так вот, не успело ружье попасть в нескладные руки злополучного
Сэмсона, как оно вдруг разрядилось и пуля чуть было не убила одного из
таможенных. Пораженный этим неожиданным и непроизвольным выстрелом, До-мини
(таково его прозвище) только воскликнул: "У-диви-тель-но!" - обычный способ,
которым он выражает свое изумление. Но никакая сила не могла его заставить
расстаться со своим разряженным ружьем, и поэтому отбирать его не стали и
приняли только меры, чтобы к нему в руки не попали патроны. Я лично ничего
этого не видела и не слышала, если не считать общего переполоха, вызванного
выстрелом, но когда Хейзлвуд мне потом об этом рассказывал, он очень
потешался над неуклюжим и не в меру ретивым Домини.
Когда отец привел все в готовность для защиты и у всех окон были
расставлены вооруженные слуги, он хотел укрыть нас куда-нибудь от опасности,
кажется в погреб, но мы ни за что на это не соглашались. Хоть я и была в эту
"минуту напугана до смерти, во мне вдруг пробудилась отцовская отвага: мне
легче видеть перед собой грозящую беду, чем слышать о ней на расстоянии и не
знать в точности, что происходит на самом деле. Люси, бледная как мрамор,
глядела на Хейзлвуда и, казалось, даже не слышала, как он умолял ее уйти в
дальние комнаты. Но, по правде говоря, пока дверь была цела, нам ничего
особенного не грозило; окна были наглухо заложены подушками и, к большому
огорчению Домини, фолиантами, поспешно принесенными из библиотеки; оставлены
были только щели, через которые из дома можно было стрелять по нападающим.
Отец мой закончил все распоряжения, и мы сидели затаив дыхание в
затемненной комнате, а мужчины молча стояли на своих постах, с беспокойством
ожидая приближающейся опасности. Полковник, который всегда чувствует себя
при подобных обстоятельствах как нельзя лучше, расхаживал из угла в угол и
повторял свой приказ ни в коем случае не открывать огонь, пока не будет дана
команда. Хейзлвуд, который, казалось, черпал из его взоров мужество, был у
него на положении адъютанта: он с удивительной быстротой передавал его
приказания то одним, то другим а потом проверял исполнение. Наши силы,
включая сюда и таможенных, насчитывали до двенадцати человек.
Наконец это мучительное ожидание нарушилось звуком, который издали
казался шумом водяного потока, но постепенно превращался в тяжелый топот
быстро приближавшихся коней. Я проделала себе щелочку, сквозь которую могла
видеть врага. Шум усилился и стал слышен все ближе, и наконец человек
тридцать, а может быть, и больше, стремительно мчавшихся всадников очутилось
перед самым домом. Ты не можешь себе представить, что это был за ужас.
Невзирая на холодное время, все почти были только в одних рубахах и штанах,
головы они повязали шелковыми платками; все они были хорошо вооружены
карабинами, пистолетами и тесаками. Я дочь солдата и с самого детства
привыкла к войне, но я никогда в жизни не испытывала такого страха, как тут,
увидав этих негодяев на взмыленных бешеной скачкой лошадях, услыхав их
злобные крики и угрозы, когда они поняли, что добыча от них ускользнула.
Однако, заметив, какую им приготовили встречу, они остановились и с минуту,
по-видимому, совещались между собой. Наконец один из них, с лицом,
вымазанным порохом, чтобы его не узнали, выехал вперед, размахивая белым
платком, нацепленным на конец карабина, и заявил, что хочет говорить с
полковником Мэннерингом. К моему безграничному ужасу, отец распахнул окно,
около которого стоял, и спросил незнакомца, чего он хочет.
- Мы хотим, чтобы нам отдали наше добро, которое у нас забрали эти
собаки, - сказал он, - и наш главный велел сказать, что, если нам его
отдадут, мы уберемся отсюда и не станем рассчитываться с этими подлецами;
если же нет, то дом мы сейчас спалим, а вы все будете плавать в крови.
Угрозу эту он повторил несколько раз, сопровождая ее все новыми
проклятиями и самыми ужасными оскорблениями, на которые только способна
жестокость.
- А где ваш главный?
- Там вон, на серой лошади, красным платком повязан, - ответил бандит.
- Так будьте любезны сказать этому молодцу, что если он со всей шайкой
сейчас же отсюда не уберется, я без предупреждения открою огонь. - С этими
словами отец захлопнул окно, и на этом переговоры окончились.
Не успел посланец вернуться к своим, как те с громким криком "ура",
или, скорее, с диким ревом, дали залп по нашему гарнизону. Стекла посыпались
во все стороны, но благодаря принятым предосторожностям люди, находившиеся в
доме, остались целы и невредимы. За этим залпом последовало еще два, а с
нашей стороны ответа но было. Тогда отец, увидев, что они вооружились ломами
и топорами и собираются, по-видимому, взламывать дверь, приказал: "Не
стрелять никому, кроме меня и Хейзлвуда; Хейзлвуд, стреляйте в
парламентера!" Сам же он прицелился в сидевшего на серой лошади атамана,
который тут же упал, сраженный его пулей; столь же удачным оказался и
выстрел Хейзлвуда: он уложил парламентера, который уже спешился и шел вперед
с топором в руке. Участь этих двух внесла замешательство в ряды разбойников,
и они стали поворачивать лошадей; несколько выстрелов" заставили их ускакать
прочь, захватив с собой убитых и раненых. Много ли их было, нам разглядеть
не удалось. Вскоре после того, как они скрылись, к моей безграничной
радости, к нам прибыл отряд солдат. Они стояли в ближайшей деревне и, как
только услышали звуки выстрелов, немедленно двинулись сюда. Солдаты
отправились сопровождать таможенных чиновников вместе с отобранной ими
контрабандой в один из ближайших портов, где они могли чувствовать себя в
безопасности, а несколько человек, по моей настоятельной просьбе, остались
на два дня у нас в доме на случай, если бы разбойники решили вдруг
отомстить.
Вот, милая Матильда, первое событие! Надо еще добавить, что негодяи эти
оставили в хижине у дороги человека с вымазанным лицом, вероятнее всего
потому, что его нельзя было уже дольше везти. Он умер через полчаса. Когда
осмотрели труп, выяснилось, что это был отъявленный негодяй, известный по
всей округе как браконьер и контрабандист. Многие соседи нас поздравляли, и
все считали, что, если бы эти подлые люди еще раз-другой встретили такой
отпор, у них пропала бы охота бесчинствовать. Отец наградил слуг и
превозносил до небес хладнокровие и мужество Хейзлвуда. Часть этих похвал
досталась также на долю Люси и на мою, потому что мы стойко выдержали огонь,
и он ни разу не слышал от нас ни жалоб, ни крика. Что касается До-мини, то
отец решил просить его по этому случаю обменяться с ним табакерками.
Почтенный учитель был очень польщен этим предложением и не мог нарадоваться
красоте своей новой табакерки. "Она так блестит, - говорил он, - как будто
это настоящее офирское золото". Странно, если бы это было иначе, так как
табакерка действительно золотая, но надо отдать справедливость этому доброму
существу: даже если бы он узнал, что это всего только позолоченный томпак,
он бы высоко ценил ее как знак расположения к нему отца, и чувства его
нисколько бы не изменились, если бы он узнал ее настоящую цену. Ему пришлось
немало потрудиться, расставляя по местам фолианты, из которых были сооружены
баррикады, разглаживая загибы, "ослиные уши" и исправляя разные другие
повреждения, полученные книгами во время их участия в сражении. Он принес
нам несколько кусочков свинца и несколько пуль, засевших в увесистых томах,
откуда он их с большой осторожностью извлекал. Если бы на душе у меня было
повеселее, я могла бы посмешить тебя, рассказав о том, как его поражало, что
мы равнодушно слушали его повествования о ранах и увечьях Фомы Аквинского
или высокочтимого Златоуста. Но сейчас у меня не такое настроение, и мне
надо сообщить тебе о другом, еще более значительном событии. Только я так
устала сейчас, что раньше завтрашнего дня просто не в состоянии взяться за
перо. Но я не буду пока отсылать это письмо, чтобы тебе не пришлось
понапрасну беспокоиться о твоей
Джулии Мэннеринг.
Глава 31
Вот штука-то!
А ты об этом знаешь?
"Король Иоанн"
Джулия Мэннеринг - Матильде Марчмонт
Продолжаю мой рассказ, милая Матильда, с того, на чем остановилась
вчера.
Два или три дня у нас только и было разговора, что об осаде Вудберна и
о том, какие она еще может иметь последствия; мы прожужжали папеньке все
уши, прося его поехать с нами в Эдинбург или хотя бы в Дамфриз, где все же
есть светское общество, и побыть там до тех пор, пока контрабандисты не
перестанут думать о мести. На это он очень хладнокровно отвечал, что не
собирается оставлять на произвол судьбы ни нанятый дом, ни свое имущество.
Он сказал, что его всегда считали человеком, способным стать на защиту своей
семьи, и если он спокойно останется дома, то, после всего что было, негодяи
вряд ли отважатся на новое нападение. Если же он выкажет хоть малейшие
признаки тревоги, то это будет вернейшим средством навлечь на себя ту
опасность, которой мы все страшимся. Успокоенные его доводами и удивительным
безразличием, с которым он говорил об этой возможной опасности, мы несколько
приободрились и возобновили наши обычные прогулки. Разница была только в
том, что мужчины сопровождали нас вооруженными и отец обращал особое
внимание на охрану дома в темные ночи, требуя, чтобы слуги всегда держали
оружие наготове, г Но три дня тому назад произошло событие, встревожившее
меня гораздо больше, чем нападение контрабандистов.
Я уже писала тебе, что неподалеку от Вудберна есть небольшое озеро,
куда мужчины ходят стрелять диких уток. Както однажды, во время завтрака, я
сказала, что мне хотелось бы пойти туда теперь, когда озеро покрыто льдом, и
посмотреть, как там катаются на коньках. Снегу, правда, выпало много, но на
морозе он затвердел, и я считала, что мы с Люси сумеем добраться до озера,
тем более что туда ведет тропинка, по которой всегда ходит много народу.
Хейзлвуд сразу же вызвался проводить нас. Тогда мы обе стали настаивать,
чтобы он захватил с собой ружье. Он сначала порядочно посмеялся, что
придется идти с ружьем по снегу теперь, когда никто не охотится, но, ради
нашего спокойствия, распорядился, чтобы следом за нами шел слуга с ружьем,
тот самый, которого он обычно берет с собой на охоту. Ну, а полковник
Мэннеринг, тот не любит толпы и никаких зрелищ с участием людей, если,
конечно, это не какойнибудь военный смотр; поэтому он остался дома.
Вышли мы ранним морозным утром. Солнце ярко светило. Свежий разреженный
воздух придавал бодрость и силу. Идти до озера было просто наслаждением;
разные препятствия на пути только забавляли нас: приходилось то спускаться
по крутому обледенелому спуску, то переходить замерзший ров - здесь уже
нельзя было обойтись без помощи Хейзлвуда. Я думаю, что и для Люси прогулка
от этого была только приятнее.
Озеро удивительно красиво. С одной стороны его обрамляют отвесные
скалы, украшенные огромными ледяными сосульками, сверкающими на солнце, с
другой - причудливые очертания леса, сосен, одетых снегом. На катке
собралось множество народу: одни носились быстро, как птицы, другие
вычерчивали на льду круги, третьи глазели. Многие столпились вокруг места,
где жители двух соседних приходов боролись за первенство в фигурном катании:
завоевать его было честью немалой, если судить по азарту как самих
конькобежцев, так и зрителей. Мы обошли вокруг озера. Хейзлвуд взял нас
обеих под руки. Он приветливо разговаривал там со всеми, со старым и малым,
и повсюду его хорошо встречали. Наконец мы уже стали подумывать о
возвращении.
Зачем я пишу обо всех этих ничего не значащих вещах? Видит бог, вовсе
не потому, что они интересуют меня сейчас; просто, должно быть, как
утопающий хватается за соломинку, я теперь готова схватиться за что угодно,
лишь бы както отдалить страшную часть моего рассказа, которая за этим
последует. Но надо говорить и об этом - пусть хоть один друг посочувствует
мне в горе, от которого просто разрывается сердце.
Мы возвращались по тропинке, пролегающей через еловую рощу. Люси
отпустила руку Хейлзвуда; она только в самых крайних случаях решалась
согласиться на его помощь. Я же все еще опиралась на его руку. Люси шла за
нами, а еще в нескольких шагах шел слуга. Вдруг на повороте как из-под земли
перед нами вырос Браун. Одет он был очень просто, можно даже сказать - не
лучше, чем обыкновенный крестьянин, и вид у него был крайне встревоженный и
странный. Я вскрикнула и от удивления и от испуга. Хейзлвуд совсем по-иному
воспринял мой крик, и, когда Браун приблизился ко мне, он высокомерно
приказал ему отойти и не пугать дам. Браун не менее сурово ответил, что не
собирается учиться у него, как надо вести себя в дамском обществе. Очевидно,
Хейзлвуд, решив, что имеет дело с каким-нибудь контрабандистом, явившимся
сюда с дурными намерениями, не правильно истолковал смысл его слов. Он
выхватил ружье из рук слуги, подоспевшего в эту минуту, и, направив дуло на
Брауна, под страхом смерти запретил ему подходить к нам. От испуга я не
могла произнести ни слова и стала кричать, но это только ускорило
трагическую развязку. Взбешенный угрозой Хейзлвуда, Браун бросился прямо на
него, схватился с ним и чуть было не вырвал у него ружье, как вдруг оно
неожиданно выстрелило, и Хейзлвуд тут же упал: пуля пробила ему плечо.
Больше я ничего не видела, все поплыло у меня перед глазами, и я потеряла
сознание. Но Люси рассказала мне потом, что виновник происшествия несколько
мгновений еще смотрел на всю эту картину, пока наконец на крики не стал
сбегаться народ. Тогда он перепрыгнул через изгородь, вдоль которой шла
тропинка, скрылся с глаз, и с тех пор никто ничего о нем не слышал. Слуга не
сделал ни малейшей попытки остановить или догнать его и, когда сбежались
люди, стал взывать к их милосердию, чтобы они помогли привести меня в
сознание, а отнюдь не к храбрости, необходимой, чтобы поймать разбойника,
которого он им описал как человека , чудовищной силы и хорошо вооруженного.
Хейзлвуд был благополучно доставлен домой, то есть в Вудберн; надеюсь,
что рана его окажется неопасной, хотя сейчас она причиняет ему сильные боли.
Но для Брауна это может иметь самые ужасные последствия. Он уже навлек на
себя гнев моего отца, а теперь ему грозит еще преследование по закону и в
довершение всего - месть старика Хейзлвуда, который грозится перевернуть
весь мир, чтобы только отыскать и наказать человека, ранившего его сына. Как
же он теперь спасется от преследований и от мести? Или как он защитит себя
от карающей руки правосудия? Мне сказали, что даже жизнь его может оказаться
под угрозой. И как мне теперь дать ему знать о нависшей опасности? К тому же
ранен ведь не кто иной, как возлюбленный бедной Люси, и ее горе, которое она
не в состоянии скрыть, служит для меня еще новым источником печали, как
будто все вокруг обвиняет меня в нескромности, которая и послужила причиною
этой катастрофы.
Я слегла и пролежала два дня. Потом я узнала, что Хейзлвуд
поправляется. О человеке, стрелявшем в него, нет ни слуху ни духу, но все
уверены, что это кто-то из главарей шайки контрабандистов. Эти известия
немного меня приободрили. Если подозрение пало на этих людей, именно их
начнут преследовать, тогда Брауну легче будет бежать, и я думаю, что он уже
далеко отсюда. Но пешие и конные дозоры разосланы по всей стране; множество
долетевших до нас слухов, путаных и недостоверных, о том, что кого-то нашли
и арестовали, не даст мне покоя.
А пока меня больше всего утешает великодушие и порядочность Хейзлвуда,
который продолжает утверждать, что, с каким бы намерением ранивший его
незнакомец ни подошел к нему, он убежден, что ружье выстрелило во время
схватки само и что ранен он непреднамеренно. Слуга же, однако, считает, что
ружье было выхвачено из рук Хейзлвуда и нарочно направлено прямо на него;
того же мнения держится и Люси. Я ни минуты не думаю, что они нарочно хотят
все так изобразить, - это только лишний пример ненадежности всех
свидетельских показаний вообще: ясно ведь, что ружье выстрелило случайно.
Может быть, лучше всего было бы рассказать обо всем Хейзлвуду, но он молод,
и я ни за что не решусь признаться ему в своем безрассудстве. Как-то я
подумала о том, чтобы поделиться всем с Люси, и стала спрашивать ее, не
помнит ли она, как выглядел незнакомец, сыгравший столь печальную роль во
всем этом деле. Но, описывая черты лица и весь облик разбойника, она
представила его таким чудовищем, что у меня просто духу не хватило говорить
ей о своих чувствах к нему. Надо сказать, что мисс Бертрам находится во
власти страшного предубеждения, потому что человека такой красоты, как
Браун, найти нелегко. Я ведь давно его не видела, но даже в эту злополучную
минуту, когда он так внезапно появился перед нами и обстоятельства были
столь невыгодны для него, и то он выглядел, пожалуй, даже красивее, чем
раньше, и взгляд его был преисполнен достоинства. Встретимся ли мы еще
когда-нибудь с ним? Кто знает! Порадуй меня хоть чем-нибудь, милая Матильда.
Но ты ведь всегда радуешь меня своими письмами. И все-таки напиши поскорее,
поласковее. Сейчас я в таком состоянии, что ни советы, ни упреки мне пользы
не принесут, и я не могу, как бывало, весело смеяться над ними. Я сейчас
совсем как маленькая девочка, которая, расшалившись, пустила в ход огромный
механизм, - и вот теперь вокруг нее стучат колеса, гремят цепи, кружатся
валы, а она стоит, пораженная тем, что она, такое слабенькое
╧Ёшъы■ўхэш 