╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
о
помогло ему в свое время овладеть не только древними, но и новыми языками.
Музыки Люси, правда, почти не знала, но ее новая подруга начала теперь
давать ей уроки игры на клавесине. Джулия же, в свою очередь, научилась у
нее подолгу ходить пешком и ездить верхом, не обращая внимания на погоду.
Мэннеринг заботливо подбирал им для вечерних чтений такие книги, которые
доставляли им удовольствие и наряду с этим расширяли их кругозор. Он сам
обычно читал им вслух, и, так как он был прекрасным чтецом, длинные зимние
вечера пролетали незаметно.
Вскоре в Вудберне образовался целый кружок. Многие из соседей стали
заезжать в гости к Мэннерингу, и в непродолжительное время он сумел свести
более близкое знакомство с теми из них, кто ему больше был по душе. Особенно
полюбился ему Чарлз Хейзлвуд, который был частым гостем Вудберна с согласия
и одобрения своих родителей. "Кто знает, - думали они, - что могут повлечь
за собой эти частые встречи". Красавица Джулия Мэннеринг прельщала их и
своим благородством и богатством, которое ее отец привез из Индии.
Ослепленные такой перспективой, они даже и не вспоминали о том, чего так
боялись еще недавно: что горячая юношеская любовь Чарлза может обратиться на
Люси Бертрам, у которой ничего не было, кроме хорошенького личика, знатного
происхождения и доброго сердца. Мэннеринг был на этот счет осмотрителен. Он
считал себя как бы опекуном мисс Бертрам и не находил нужным препятствовать
ее встречам с молодым Хейзлвудом, для которого она, если только не думать о
ее бедности, являлась во всех отношениях хорошей партией. Он, однако,
незаметным образом ограничил их так, что они не давали молодому человеку
возможности ни сделать ей предложение, ни даже объясниться с ней. Мэннеринг
полагал, что Хейзлвуду следует сначала поездить по свету и повидать жизнь и
что он пока еще слишком молод, чтобы решить самостоятельно вопрос, от
которого зависит счастье его жизни.
В то время как эти чувства волновали остальных обитателей Вудберна,
Домини Сэмсон с головой ушел в свое занятия и с увлечением разбирал
библиотеку покойного епископа, прибывшую сюда из Ливерпуля морем, а потом
привезенную в Вудберн на тридцати или сорока подводах.
Когда Сэмсон увидел на полу огромные ящики с книгами, которые ему надо
было расставить по полкам, радость его была просто неописуема. Он скалил
зубы как людоед, размахивал руками точно крыльями ветряной мельницы, кричал:
"Удивительно!" так, что даже стекла звенели. Он говорил, что ему никогда не
приходилось видеть такого множества книг, разве только в университетской
библиотеке. Теперь же, когда ему поручили ведать этими сокровищами, он был
одновременно и восхищен и горд: в его глазах это поднимало его до степени
академического библиотекаря, должности, которая всегда казалась ему верхом
блаженства. Восторг его едва ли не усилился, когда он бегло познакомился с
содержанием книг. Некоторые из них, произведения изящной словесности, стихи,
пьесы и мемуары, он, правда, сразу отбросил в сторону, пробормотав при этом:
"Тьфу ты пропасть, вздор-то какой". Но большую часть библиотеки составляли
книги более объемистые и совершенно иного характера. Покойный епископ был
человеком глубоко начитанным; он собрал немало старинных книг, так хорошо
описанных нашим современным поэтом:
Пергаментом одетый переплет,
И на застежках времени налет.
Столетьями лежавшие тома:
Старинный шрифт и красная кайма,
И корешок внушительный, упругий,
И золотые буквы в полукруге.
Книги по богословию и религиозной полемике, комментарии, писания святых
отцов и проповеди, из которых одной хватило бы, пожалуй, на десяток
нынешних, научные сочинения, как старые, так и современные, лучшие и
редчайшие издания классиков - вот этими-то фолиантами, составлявшими
библиотеку почтенного епископа, и упивался теперь Домини Сэмсон. Начав
составлять каталог этих книг, он старался писать особенно красиво, с
чрезвычайной тщательностью выводя каждую букву. Так мог стараться только
юноша, который пишет своей возлюбленной письмо в день святого Валентина.
Потом он осторожно ставил каждый том на отведенное для него место на полке.
Мне вспоминается сейчас одна старая дама и то благоговение, с которым она
каждый раз брала в руки старинную китайскую вазу. Но, несмотря на все его
усердие, работа все же двигалась медленно. Стоя на лесенке, он иногда
рассматривал какой-нибудь фолиант, и, даже не меняя неудобной позы,
погружался в чтение, и предавался ему до тех пор, пока лакей не тянул его за
рукав, чтобы дать ему знать, что обед уже на столе. Тогда он появлялся в
столовой, запихивал себе в рот огромные куски мяса, отвечал наугад на
задаваемые вопросы односложными "да" или "нет" и тут же спешил обратно в
библиотеку, едва успев снять с себя салфетку, а иногда даже и с салфеткой,
заткнутой за воротник наподобие детского нагрудника.
И настали тогда
Счастья райские дни.
Но теперь когда жизнь героев нашего романа потекла совсем тихо и мирно
и, пожалуй, перестала быть занимательной для читателя, мы оставим их на
время и займемся человеком, которого мы знаем только по имени, но чья жизнь
интересна для нас уже тем, что полна злоключений и всевозможных
превратностей судьбы.
Глава 21
Кто мудр, тот знает, что любовь
Сильна:
Со смелым сводит смелого она
И узами навек соединит
Того, кто знатен, с тем, кто знаменит.
Крабб
В. Браун - я не хочу даже произносить полностью это трижды несчастное
имя - с самого детства был мячиком в руках судьбы. Но природа одарила его
такой эластичностью, что от каждого удара он только подпрыгивал еще выше
прежнего. Это был человек высокого роста, мужественный и энергичный. Черты
его лица соответствовали его характеру; хотя и не совсем правильные, они
выражали ум и какую-то большую доброту, а когда он вдруг воодушевлялся или
начинал говорить, лицо его становилось даже красивым. Манеры его выдавали в
нем военного; в армию он поступил добровольно и дослужился уже до чина
капитана, так как новый начальник, назначенный на место Мэннеринга, старался
загладить несправедливость своего предшественника к Брауну. Но это повышение
по службе, так же как и освобождение из плена, произошло уже после отъезда
Мэннерпнга из Индии. Вскоре и Браун должен был покинуть эту страну, так как
полк его был отозван на родину. Приехав в Англию, он прежде всего стал
справляться о том, где находится семейство Мэннеринга. Узнав, что полковник
уехал с семьей на север, он отправился вслед за ним с намерением увидеть
Джулию. Не зная о том яде подозрений, который был влит в душу полковника и
смутил его покой, Браун смотрел на него как на человека, не заслуживающего
уважения; в его глазах Мэннеринг был просто аристократом, который
деспотически использовал свое положение начальника, чтобы лишить его
производства в чин капитана, вполне им заслуженного. Браун был уверен, что
полковник сам вызвал его на ссору, не найдя для этого более веской причины,
чем те знаки внимания, которые он оказывал молоденькой девушке с ведома и
разрешения ее матери. Поэтому он и решил, что не отступится от своих
намерений до тех пор, пока не услышит отказа из уст самой Джулии: полагая,
что виновником его тяжелого ранения и плена был Мэннеринг, он считал себя
свободным от обязательств чести по отношению к нему.
Как все сложилось и как потом его ночные свидания с Джулией были
обнаружены Мэннерингом, читатель уже знает.
После этого неприятного происшествия капитан Браун уехал из гостиницы,
где он проживал под именем Досона, и все попытки полковника Мэннеринга
выследить и узнать, кто был загадочный незнакомец, ни к чему не привели. Но
Браун твердо решил, что никакие преграды его не остановят и не заставят
отказаться от своего плана, пока Джулия оставляла ему хоть луч надежды.
Чувство ее к нему было настолько велико, что она не в состоянии была
его скрыть, и со всей энергией романтически влюбленного юноши он решил не
отступать. Но надо думать, что читателю будет интересно узнать мысли и
намерения Брауна из его собственного письма к его закадычному другу капитану
Деласеру, швейцарцу, с которым они вместе служили в полку.
ОТРЫВОК
Напиши мне поскорее, милый Деласер. Помни, что полковые новости доходят
до меня только через тебя, а мне очень хочется знать, чем кончилось дело
Эйра и произвели ли Элиота в майоры. Успешно ли идет набор?
Нравится ли молодым офицерам военная жизнь? О нашем друге,
подполковнике, я тебя не спрашиваю: проезжая через Ноттингем, я видел, как
он наслаждался там семейным счастьем. Как это хорошо, Филипп, что даже на
долю таких бедняг, как мы с тобой, когда-нибудь достанется отдых между полем
сражения и могилой. Только бы дорогою нас не настигли болезнь, свинец или
сталь и перенесенные нами тяготы не дали себя почувствовать раньше времени!
Старый солдат в отставке всегда пользуется любовью и уважением среди
молодых. Время от времени он ворчит себе под нос, но ему-то можно и
поворчать. Если какой-нибудь адвокат, или врач, или священник вздумает вдруг
жаловаться на то, что ему не везет в жизни, все на него сразу накинутся и
скажут, что он сам не сумел как надо взяться за дело. Но если даже самый
захудалый вояка, способный только повторять за бутылкой вина уже всем
известную историю о давнишней битве и о своих подвигах, начнет трясти седой
головой и с негодованием говорить о том, что ему предпочли какого-нибудь
молокососа, то он неизменно встречает сочувствие. А мы вот с тобой, Деласер,
оба иностранцы, поэтому, даже если бы я и мог доказать свое шотландское
происхождение, англичанин никогда не признает меня за своего земляка, - мы
можем похвалиться только тем, что заслуженно получили свой чин, завоевав
шпагой то, чего при нашей бедности купить бы мы никак не сумели. Англичане -
мудрый народ. Восхваляя самих себя и как будто принижая этим все другие
нации, они, по счастью, оставляют нам разного рода ходы и выходы, которыми
мы, простые чужеземцы и не такие баловни судьбы, как они, можем достичь
подобного положения. Таким образом, они в каком-то отношении похожи на того
хвастливого хозяина, который долго распространяется о необыкновенном вкусе и
запахе зажаренного им шестилетнего барашка, гостеприимно угощая им всю
компанию. Короче говоря, ты, пустившийся искать счастья из-за чрезмерной
гордости своей семьи, и я, попавший в армию из нужды, - мы оба можем
утешаться мыслью, что если мы и не будем дальше продвигаться по лестнице
чинов, то это не столько из-за того, что кто-то нам преградил дальнейший
путь, сколько из-за того, что у нас попросту нет денег на дорогу. И если ты
можешь убедить молодого Вайшеля вступить в наши ряды, то пускай он покупает
себе офицерский патент, пусть живет разумно, выполняет свои обязанности, а в
том, что касается продвижения по службе, положится на судьбу.
Но ты, вероятно, горишь нетерпением узнать, чем кончились мои
романтические скитания; я писал тебе, что решил несколько дней побродить
пешком по Уэстморлендским горам вместе с Дадли, молодым английским
художником, с которым я познакомился. Это очень талантливый юноша; он и
хороший художник и прекрасный собеседник. К тому же он отлично играет на
флейте. И надо сказать, что при всех его талантах у него нет ни малейшего
самомнения и он очень скромен. Вернувшись из этой прогулки, я узнал, что
неприятель произвел рекогносцировку. Хозяин гостиницы сообщил мне, что лодка
мистера Мервина появилась на нашей стороне озера и что в ней находился
какой-то незнакомец.
- Кто же это был? - спросил я у него.
- Да смуглолицый какой-то и, видно, из военных, они величали его
полковником. Господин Мервин так допрашивал меня, будто судить собирался. Я
сообразил, в чем дело, мистер Досон (я писал тебе, что это мое вымышленное
имя), и ни словом не обмолвился насчет ваших ночных прогулок по озеру. Такие
вещи не в моем характере. Сам не гуляешь, так по крайней мере другим не
мешай, а мистер Мервин такой дотошный, как прицепится ко мне, чего это ради
мои гости к его дому на лодке подъезжают, хотя смотреть им там нечего. Ну,
так пускай сам спрашивает, а причем здесь Джо Ходжиз?
Теперь ты видишь, что мне больше ничего не оставалось делать, как
расплатиться с Джо Ходжизом и уехать отсюда или же, напротив, посвятить его
в мою тайну, но этого я вовсе не хотел. К тому же я проведал, что наш
cidevant полковник, который теперь в отставке, уезжает
совсем в Шотландию и увозит с собой мою бедную Джулию. От людей, приехавших
за его багажом, я узнал, что он обосновался на зиму где-то в Вудберне, в ***
графстве, в Шотландии. Он теперь насторожен, и поэтому не надо давать ему
повода для тревоги, пускай себе спокойно занимает свои позиции. А тогда уж,
господин полковник, берегитесь, у нас с вами старые счеты!
Знаешь, Деласер, я часто думаю, что во мне сидит дух противоречия;
он-то и толкает меня поступать во что бы то ни стало по-своему. Мне,
например, было бы гораздо приятнее заставить этого заносчивого гордеца
назвать свою дочь миссис Браун, чем просто жениться на ней с его согласия,
если бы даже сам король разрешил мне принять имя и титул Мэннеринга и я мог
бы стать наследником всех богатств полковника. Во всем этом есть только одно
обстоятельство, которое тревожит меня. Джулия молода и мечтательна, мне не
хотелось бы сознательно толкать ее на шаг, в котором она потом стала бы
раскаиваться. Нет, я не хочу, чтобы она даже одним взглядом могла упрекнуть
меня в том, что я обрек ее на нищенскую жизнь, и особенно, чтобы она сказала
- а ведь бывает, что жены именно так и говорят потом своим мужьям, - что,
если бы я дал ей время для размышления, она была бы рассудительнее и
поступила иначе. Нет, Деласер, этого не должно быть. Мне эта мысль не дает
покоя, потому что я уверен, что девушка, попавшая в положение Джулии, плохо
представляет себе, на какую жертву она идет. Трудности она знает только на
словах. И если она мечтает о любви в хижине, то это обязательно ferme огнее,
хижина, приукрашенная поэзией или построенная в парке богатым помещиком. Она
совсем не подготовлена к лишениям, связанным с жизнью в том настоящем
швейцарском домике, о котором мы столько с ней говорили, и к трудностям,
которые встанут на нашем пути еще до того, как мы достигнем этого тихого
прибежища. Надо все это привести в ясность. Хоть красота Джулии и ее
нежность ко мне безгранично тронули мое сердце, я хочу, чтобы она отдала
себе полный отчет в своих поступках и хорошо знала, чем она жертвует ради
меня.
Может быть, это самомнение с моей стороны, Деласер, - думать, что даже
в этом случае она согласится стать моей; может быть, я чересчур тщеславен,
полагая, что одних моих способностей и решимости посвятить жизнь ее счастью
достаточно, чтобы вознаградить ее за все, чего она лишится? Или окажется,
что роскошные туалеты и целый штат прислуги, светский образ жизни и привычка
к частой смене впечатлений - все это будет значить для нее больше, чем тихое
домашнее счастье и наша взаимная любовь? Я уж не говорю об ее отце - хорошие
качества так странно сочетаются в нем с дурными, что последние сводят первые
на нет, и если даже Джулия будет сожалеть о родном доме, то наряду с этим
она будет и радоваться своему освобождению от отцовской опеки, и радость эта
пересилит ее дочерние чувства. Пока что я не падаю духом. Я слишком много
раз в жизни попадал в тяжелое положение, чтобы самонадеянно рассчитывать на
успех. Вместе с тем я слишком много раз самым удивительным образом
выкарабкивался из беды, чтобы сейчас предаваться отчаянию.
Жаль, что ты не видел этих мест. Здешние пейзажи, наверно, привели бы
тебя в восторг; именно в этих краях я часто вспоминаю, как влюбленно ты
описывал свою родину. Для меня главная прелесть всего, что я здесь вижу, - в
новизне. Хоть я и родом, как мне говорили, из Шотландии, у меня остались
одни только смутные воспоминания об ее холмах. Чувство пустоты, которое
пробуждали в моей детской душе равнины острова Зеландии, как бы заглушило
собою в памяти все виденное дотоле. Но как и те более давние воспоминания,
так и само это чувство говорят уже о том, что в раннем детстве меня окружали
горы и скалы и что, хоть я помню их только по контрасту с этим ощущением
пустоты, когда я тщетно искал их вокруг взглядом, они оставили в моей душе
неизгладимый след. Помню, что, когда мы проходили знаменитым Мизорским
ущельем и оно почти всех поражало и страшило своей красотой и величием, у
меня было к нему, пожалуй, такое же чувство как у тебя и у Камерона, у
которых к восхищению этими дикими скалами примешивалась какая-то
привязанность к ним, какие-то далекие, детские воспоминания. Несмотря на то,
что я вырос в Голландии, голубая вершина горы мне кажется близким другом, а
в звуках горных потоков чудится какая-то еще с детства знакомая песня. Нигде
я с такой силой не испытывал этого чувства, как здесь, в этой стране скал и
озер, и меня больше всего огорчает, что служба твоя мешает тебе бродить
здесь сейчас со мной. Я пытался кое-что зарисовать, но неудачно, Дадли же,
напротив, рисует чудесно, каждый штрих его будто мановение волшебного жезла.
А я стараюсь, переправляю, и одно выходит слишком темным, другое слишком
светлым, а все вместе никуда не годится. Надо побольше играть на флажолете;
музыка - это единственное искусство, которое мне по плечу.
А ты знал, что у полковника Мэннеринга большие способности к рисованию?
Наверно, нет, потому что гордость мешала ему показывать свои картины тем,
кто у него в подчинении. Как бы то ни было, рисует он превосходно. Как
только он и Джулия уехали из Мервин-холла, Дадли пригласили туда. Хозяину
дома хотелось иметь целую серию пейзажей. Мэннеринг написал четыре первых,
но неожиданный отъезд не дал ему закончить остальных. Дадли говорит, что ему
редко приходилось видеть такое совершенство рисунка, хотя это были лишь
наброски. К каждому из них было приложено по стихотворению. "Неужели и Саул
среди пророков!" - скажешь ты. Подумай только: стихи полковника Мэннеринга!
Но это так! Ему пришлось потратить столько же усилий, чтобы скрыть свои
таланты, сколько иные тратят на то, чтобы их выставлять напоказ. Каким
сдержанными нелюдимым человеком он был всегда! Он никогда не принимал
участия в разговоре, интересном для всех. И как он был дружен с этим
презренным Арчером, человеком во всех отношениях ниже его, и все это только
потому, что Арчер был братом виконта Арчерфилда, небогатого шотландского
пэра. Мне кажется, что, если бы Арчер не умер от ран, полученных им при
схватке в Каддиборэме, он мог бы рассказать нам кое-что интересное о
личности этого странного человека. Он говорил не раз: "Я вам расскажу нечто
такое, что изменит ваше мнение о полковнике". Но преждевременная смерть
помешала ему это сделать, и если, как это явствовало из некоторых его слов,
он даже и чувствовал потребность признаться мне во всем, он умер раньше, чем
успел осуществить свое намерение.
Пока стоят морозы, я хочу совершить еще одну прогулку по горам, и
Дадли, который тоже неплохой ходок, пройдет вместе со мною часть пути. Мы
расстанемся с ним на границе Камберленда. О
╧Ёшъы■ўхэш 