и.  Доверчивость  сэра  Артура  как
антиквария   была   безгранична,   тогда  как  мистер  Олдбок  (несмотря  на
происшествие  с преторием в Кем оф Кинпрунз) был гораздо осторожнее в оценке
разных  преданий  и  не  так спешил принимать их за чистую монету. Сэр Артур
счел  бы  себя  виновным  в  оскорблении  величества,  если  бы  усомнился в
существовании  хотя  бы  одного  из  властителей  в колоссальном перечне ста
четырех  королей Шотландии, признаваемом Бойсом и ставшем классическим после
Бьюкэнана,  перечне,  на  который  Иаков  VI опирался в своих притязаниях на
наследие  древних  королей,  чьи  портреты  до сих пор хмуро взирают со стен
галереи  в Холируде. Олдбок же, человек искушенный и осторожный и не слишком
уважавший  божественные права наследования, был склонен находить неясности в
этом  священном  списке  и  утверждал,  что чередование потомства Фергюса на
страницах  шотландской  истории  так  же  необоснованно  и недостоверно, как
призрачное шествие потомков Банко по пещере Гекаты.
     Другим  больным  вопросом  было  доброе  имя  королевы  Марии,  которое
баронет  защищал самым рыцарственным образом, тогда как эсквайр порочил его,
несмотря  на  красоту  и  бедствия  этой  дамы. Когда, к несчастью, разговор
переходил  на  более поздние времена, поводы для разногласий возникали почти
на  каждой  странице  истории.  Олдбок  по  своим  убеждениям был ревностный
пресвитерианин,   церковный   староста,   сторонник  принципов  революции  и
протестантского  престолонаследия,  тогда  как  сэр Артур все это решительно
отвергал.  Правда,  они  сходились  в должной любви и преданности монарху, в
настоящее  время  занимающему  трон*,  но  это  было единственным пунктом их
единения.  Поэтому  часто случалось, что между ними возникали пререкания, во
время  которых  Олдбок  не  всегда  сдерживал  свой  едкий  юмор, и баронету
казалось,  что  потомок  немецкого  печатника,  человек,  чьи  отцы  "искали
низменной  дружбы  ничтожных  бюргеров",  иной  раз забывается и присваивает
себе  в  спорах свободу, недопустимую при общественном положении и древности
рода  его  противника. Временами все это, да еще старинная обида из-за того,
что  отец  мистера  Олдбока  захватил  некогда его выездных лошадей, а также
усадьбу,  оплот  его  могущества, вдруг вспоминалось баронету и воспламеняло
как  его  щеки, так и его аргументы. И наконец, мистер Олдбок, считая своего
почтенного  друга  и  коллегу в некоторых отношениях порядочным дураком, был
склонен   яснее  намекать  ему  на  свое  неблагоприятное  мнение,  чем  это
допускают   современные  правила  вежливости.  В  таких  случаях  они  часто
расставались,  проникнутые  глубоким  взаимным  возмущением, и были близки к
решению отказаться в дальнейшем от общества друг друга.
     ______________
     *  Читатель  поймет,  что  это  относится  к правлению нашего покойного
благословенного государя Георга Третьего. (Прим. автора.)

                Но с утром просыпался здравый разум,

и,  так  как  каждый  сознавал,  что   общество   другого  в  силу  привычки
необходимо  для  его  душевного  равновесия,  их разлад быстро устранялся. В
таких  случаях  Олдбок, принимая в соображение детскую обидчивость баронета,
обычно  выказывал  свое  умственное  превосходство  тем,  что снисходительно
делал   первый   шаг   к   примирению.  Но  уже  раз  или  два  бывало,  что
аристократическая   спесь  слишком  заносчивого  высокородного  сэра  Артура
задевала  чувства  потомка  печатника.  В  таких случаях разрыв между обоими
чудаками  мог  бы  стать  окончательным,  если  бы  не  деликатные  усилия и
посредничество  дочери  баронета,  мисс  Изабеллы  Уордор, которая вместе со
своим  братом,  в  то  время  находившимся  за  границей  на военной службе,
составляла  все  семейство  баронета.  Она  хорошо  понимала,  как необходим
мистер   Олдбок   для   развлечения  ее  отца  и  поддержания  его  хорошего
настроения,  и когда насмешливость одного и высокомерие другого требовали ее
вмешательства,  оно  редко  не  увенчивалось  успехом.  Под кротким влиянием
Изабеллы  ее отец забывал о несправедливостях, причиненных королеве Марии, а
мистер   Олдбок  прощал  кощунственные  слова,  оскорблявшие  память  короля
Вильгельма.  Обычно  она  при таких диспутах шутливо брала сторону отца, что
дало  повод  мистеру  Олдбоку  называть  Изабеллу своим "прекрасным врагом",
хотя,  собственно  говоря,  этот  джентльмен  считался  с  ней больше, чем с
какой-либо  иной представительницей ее пола, поклонником которого он, как мы
видели, не был.
     Между  обоими  достойными  джентльменами  существовала  еще одна особая
связь,   оказывавшая  на  их  дружбу  то  отталкивающее,  то  притягательное
действие.  Сэр  Артур всегда жаждал занять деньги, а мистер Олдбок не всегда
стремился  их  одолжить.  С  другой  стороны, мистер Олдбок желал, чтобы ему
платили  аккуратно,  а  сэр  Артур  не  всегда - и даже не часто - готов был
удовлетворить   это   разумное  желание.  И  при  попытках  примирить  столь
противоположные   стремления   иногда   возникали  небольшие  шероховатости.
Впрочем,  оба  в  общем  были проникнуты духом взаимной благожелательности и
продвигались  вперед,  как  собаки  в  парной  упряжке,  ссорясь  и время от
времени рыча, но не останавливаясь и не перегрызая друг другу глотку.
     Оба  дома  -  Нокуиннок и Монкбарнс - как раз были в неладах, возникших
на  почве деловых отношений или политики, когда монкбарнсский эмиссар прибыл
со  своим  поручением.  Баронет  сидел в старинной готической гостиной, окна
которой  выходили  с  одной  стороны  на  неумолчный  океан, а с другой - на
длинную  прямую  аллею.  Он  то  переворачивал  листы  какого-то  старинного
фолианта,  то  бросал  унылый  взгляд  туда, где солнечные лучи трепетали на
темно-зеленой   листве   и   гладких  стволах  больших  и  раскидистых  лип,
посаженных  вдоль  аллеи.  Наконец  -  о  радостное  зрелище!  -  показалась
движущаяся  точка  и  дала повод к обычным вопросам: кто это может быть и по
какому  делу?  Побелевший  от старости серый сюртук, прихрамывающая походка,
шляпа  местами  с  обвислыми,  местами  с  задранными  полями  указывали  на
скромного  изготовителя париков и оставляли невыясненным лишь второй вопрос.
Последний вскоре был разрешен вошедшим в гостиную слугой:
     - Письмо из Монкбарнса, сэр Артур!
     Сэр  Артур  взял  в  руки послание, напустив на себя подобающую в таком
случае важность.
     - Отведи  старика  на  кухню  и угости его там, - сказала молодая леди,
чей  сострадательный  взгляд  заметил  жидкие седые волосы и усталую поступь
посланца.
     - Мистер  Олдбок  приглашает  вас,  моя  милая,  к  обеду  во  вторник,
семнадцатого,  -  промолвил баронет и помолчал. - Право, он, кажется, забыл,
что недавно вел себя со мной не слишком вежливо!
     - Дорогой   сэр,  у  вас  столько  преимуществ  перед  бедным  мистером
Олдбоком,  что  неудивительно,  если  это  немного  выводит его из душевного
равновесия.  Но  я  знаю,  что он питает к вам большое уважение и ценит вашу
беседу.  Ничто  не  огорчило  бы  его  больше,  чем подозрение в том, что он
действительно был к вам невнимателен.
     - Верно,  верно,  Изабелла!  И  потом  надо  принять  во  внимание  его
происхождение.  Что-то от грубого немецкого мужика еще осталось в его крови,
какая-то   вигская   извращенная   нетерпимость   к  высокому  общественному
положению  и  привилегиям.  Ты  могла  заметить,  что ему никогда не удается
переспорить  меня,  кроме  тех  случаев,  когда  он  пускает  в  ход  особую
казуистическую  осведомленность  в  датах,  именах  и  самых  незначительных
фактах,  обладая  нудной  и поверхностной, хотя и точной памятью, которой он
всецело обязан своим предкам-механикам.
     - Наверно,  такая  память  полезна  при его исторических изысканиях, не
правда ли, сэр? - сказала молодая леди.
     - Она  приводит  к  невежливой  и  самоуверенной  манере  спорить.  Как
странно  слушать  его  нелепые  рассуждения,  когда  он  нападает на редкий,
выполненный  Белленденом  перевод Гектора Бойса, которым я имею удовольствие
обладать!  Это  старопечатный фолиант большой ценности, а он хочет опорочить
перевод,  ссылаясь  на  какой-то  старый клочок пергамента, который он спас,
когда  этот  пергамент  собирались, как он того вполне заслуживал, разрезать
на  портновские  мерки.  Кроме  того,  такая  привычка к мелочной и докучной
точности   порождает   меркантильность   в   делах,   недостойную  солидного
землевладельца,  род  которого  как-никак насчитывает два или три поколения.
Не  знаю,  найдется  ли  в  Фейрпорте  такой  счетовод, который мог бы лучше
подсчитать проценты, чем Монкбарнс.
     - Но вы примете его приглашение, сэр?
     - Гм...  что ж... да. У нас, кажется, этот день свободен. Что это может
быть  за  молодой  человек,  о  котором  он говорит? Монкбарнс редко заводит
новые знакомства. А о каких-либо его родственниках я никогда не слышал.
     - Вероятно, какой-нибудь родственник его зятя, капитана Мак-Интайра.
     - Весьма  возможно.  Да,  мы  примем  приглашение.  Мак-Интайры - очень
старый  шотландский род. Можешь ответить на письмо положительно, Изабелла. А
мне недосуг строчить самому все эти любезности.
     Так  было  улажено  это  важное  дело. Мисс Уордор послала "свои и сэра
Артура  приветствия"  и  сообщила,  что  ее  отец  и  она "будут иметь честь
посетить  мистера  Олдбока.  Мисс Уордор пользуется случаем возобновить свою
вражду  с  мистером  Олдбоком по поводу его долгого отсутствия в Нокуинноке,
где  его  визиты  доставляют  так  много  удовольствия".  Этим  placebo* она
закончила  свою  записку,  с  которой освежившийся и подкрепивший тело и дух
Кексон отправился в обратный путь к усадьбе антиквария.
     ______________
     * Сладким лекарством (лат.).


                                  Глава VI

                                            Мотс

                                         Клянусь тобою, Вотан, богом саксов,
                                         Кто имя дал дню Вотана - среде,
                                         Хранить я правду буду неизменно,
                                         Пока мой не придет последний час
                                         И в гроб не лягу.

                                                         Картрайт, "Таверна"

     Наш  молодой  друг  Ловел,  получив соответствующее приглашение и желая
точно  соблюсти  назначенный  час,  прибыл  в Монкбарнс семнадцатого июля за
пять  минут до четырех часов. День был необычайно душный, и время от времени
падали  крупные капли дождя, хотя угрожавший ливень пока прошел мимо. Мистер
Олдбок  встретил  гостя у Ворот Паломника. Хозяин был в коричневом сюртуке и
панталонах,  серых  шелковых  чулках и парике, искусно напудренном ветераном
Кексоном,  который,  почуяв запах обеда, поостерегся окончить работу прежде,
чем приблизится час еды.
     - Добро  пожаловать  на  мой  пир,  мистер  Ловел.  А  теперь позвольте
познакомить  вас  с  моими  "клохтуньями",  как их называет Том Оттер, моими
бестолковыми и никчемными дамами, malae bestiae*, мистер Ловел.
     ______________
     * Скверными животными (лат.).

     - Я уверен, сэр, что дамы вовсе не заслуживают ваших насмешек!
     - Тилли-вэлли*,  мистер  Ловел,  -  что,  кстати, один из комментаторов
производит  от  tittivillitium**,  а  другой  -  от  talley-ho*** - так вот,
тилли-вэлли,  говорю  я, и отбросьте вашу вежливость. Вы найдете в них самые
заурядные  образцы  женского  пола.  А  вот и они, мистер Ловел! Представляю
вам,  в  должном  порядке,  мою  чрезвычайно благоразумную сестру Гризельду,
которая  презирает  простоту  и  терпение,  связанные  со скромным старинным
именем  Гризл, а также мою изящную племянницу Марию, чью мать называли Мэри,
а иногда - Молли.
     ______________
     * Tilley-valley - вздор, чепуха (англ.).
     ** Tittivillitium (titivilicium) - пустяк (лат.).
     *** Ату! (англ.)

     Пожилая   леди   шуршала   шелками  и  атласами,  а  на  голове  носила
сооружение,   напоминавшее  моды  из  женского  альманаха  за  1770  год,  -
великолепный  образец  архитектуры,  не  уступавший  современным  готическим
замкам:  локоны ее изображали башенки, черные булавки - chevaux de frise*, а
ленты - знамена.
     ______________
     *  Рогатки или утыканные гвоздями бревна, которыми загораживались бреши
в стенах, чтобы помешать осаждающим проникнуть в замок (франц.).

     Лицо,  над  которым,  как  у  древних статуй Весты, высились упомянутые
башни,  было  большое и длинное, с острым носом и подбородком, а в остальном
так  смехотворно похожее на физиономию мистера Джонатана Олдбока, что Ловел,
не  появись  они  вместе,  как  Себастьян  и  Виола  в  заключительной сцене
"Двенадцатой  ночи",  мог бы подумать, что фигура, стоящая перед ним, и есть
его  старый друг, переодевшийся в женское платье. Одежда из старинного шелка
в  цветочках  украшала  эту  удивительную  фигуру  с несравненной головой, о
которой  брат  обычно  говорил,  что  ей больше подошел бы тюрбан Магома или
Термагана,  чем головной убор разумного существа или дамы христианской веры.
Две  длинные  костлявые  руки  с  тремя  рядами  кружев  у локтей, сложенные
крестообразно   впереди   этой   особы   и  украшенные  длинными  перчатками
светло-алого  цвета,  имели  немалое  сходство  с  парой  гигантских  раков.
Башмаки   на   высоких  каблуках  и  короткая  шелковая  пелерина,  небрежно
накинутая на плечи, довершали внешний вид Гризельды Олдбок.
     Ее  племянница,  которую  Ловел  мельком  видел во время своего первого
посещения,  была  миловидная  молодая  девушка,  изящно  одетая по моде того
времени.  В ней можно было заметить налет espieglerie*, который очень ей шел
и,  вероятно,  происходил от едкого юмора, свойственного семье ее дяди, хотя
и смягченного в следующем поколении.
     ______________
     * Шаловливости (франц.).

     Мистер  Ловел  засвидетельствовал  свое  почтение  обеим  дамам, на что
старшая  из  них ответила продолжительным - по моде 1760 года - приседанием,
заимствованным от тех добродетельных времен,

                ...Когда пред трапезой, как издавна,
                Молитву добрых полчаса читали
                И в пятницу съедали каплуна,

а  младшая  -  современным   реверансом,   который,   как   и  предобеденная
молитва современного духовного лица, был гораздо короче.
     Пока  шел  этот  обмен приветствиями, у садовой калитки показался, ведя
под  руку свою прелестную дочь, сэр Артур. Он отпустил коляску и теперь тоже
по всем правилам поздоровался с обеими дамами.
     - Сэр  Артур  и  вы,  мой  прелестный  враг,  -  сказал  антикварий,  -
позвольте   познакомить   вас  с  моим  молодым  другом,  мистером  Ловелом,
джентльменом,  который  во  время  эпидемии  краснухи, охватившей теперь наш
остров,  настолько  сохраняет  свое  достоинство  и  приличие,  что явился в
сюртуке  обычного  штатского  цвета.  Но  вы  видите,  что  тот модный цвет,
которого  мы  не  находим  в  его  одежде,  сосредоточился на его щеках. Сэр
Артур,   позвольте  представить  вам  молодого  человека,  которого  вы  при
ближайшем  знакомстве  найдете  серьезным, разумным, обходительным и ученым,
много  видавшим,  очень начитанным и глубоко сведущим в тайнах кулис и сцены
со  времен  от  Дэви  Линдсея  до  Дибдина...  Вот он опять покраснел, а это
признак скромности.
     - У  моего  брата,  -  обратилась  к Ловелу мисс Гризельда, - привычка,
сэр,  выражаться шутливо. На слова Монкбарнса никто не обижается, поэтому не
смущайтесь  глупостями,  которые он говорит. Однако вам пришлось далеко идти
под   палящим   солнцем.   Не   хотите   ли  чего-нибудь  выпить?  Стаканчик
бальзаминовой настойки?
     Прежде чем Ловел успел ответить, вмешался антикварий:
     - Прочь,  колдунья!  Ты  хочешь  отравить своими дьявольскими декоктами
моих  гостей?  Разве  ты  не  помнишь,  что  было  с  пастором,  которого ты
соблазнила отведать этого предательского напитка?
     - Фу,  братец!..  Слыхали ли вы, сэр Артур, что-либо подобное? Ему надо
все  делать  по-своему,  и  чуть что - он выдумывает такие истории... Но вот
Дженни идет звонить в старый колокол, чтобы сообщить, что обед готов.
     Непреклонный  в  своей  бережливости,  мистер  Олдбок не держал мужской
прислуги.  При  этом  он  прикрывался  утверждением, что мужской пол слишком
благороден,  чтобы  использовать  его  для  прислуживания, которое в древних
государствах всегда возлагалось на женщин.
     - Почему,   -  говорил  он,  -  мальчишка  Тэм  Ринтерут,  которого  по
настоянию  моей  мудрой  сестры  я с не меньшей мудростью взял на испытание,
почему  он  воровал  яблоки,  грабил  птичьи гнезда, бил стаканы и, наконец,
украл   мои   очки,   как   не   потому,  что  испытывал  благородную  жажду
деятельности,  которая  наполняет грудь каждого представителя мужского пола,
которая  привела его во Фландрию с мушкетом на плече и, несомненно, возвысит
его  до  славного  звания  носителя алебарды или, быть может, до виселицы? И
почему  девушка,  его  родная  сестра, Дженни Ринтерут, выполняя то же дело,
ходит  -  обутая  или  босая  - уверенным и бесшумным шагом, мягким, как шаг
кошки,  а сама послушна, как спаниель? Почему это так? Да именно потому, что
она  занята  своим  делом.  Пусть  они  прислуживают  нам, сэр Артур, пусть,
повторяю,  прислуживают,  -  это единственное, на что они годны. Все древние
законодатели,  от  Ликурга  до Мохаммеда, неправильно называемого Магометом,
единодушно   говорят  о  подобающей  женщинам  подчиненной  роли,  и  только
сумасбродные  головы  наших рыцарственных предков вознесли этих Дульсиней до
положения самовластных принцесс.
     Мисс   Уордор   громко   запротестовала   против  подобной  малоучтивой
доктрины, но в это время прозвонил обеденный колокол.
     - Разрешите  мне  выполнить  долг  вежливости  перед  такой  прекрасной
противницей,  -  сказал  старый  джентльмен,  предлагая  гостье  руку. - Мне
помнится,  мисс  Уордор,  что  Мохаммед (вульгарно - Магомет) не мог решить,
как  созывать  мусульман  на молитву. Он отверг колокола, ибо их употребляли
христиане,  трубы  - потому что ими пользовались огнепоклонники, и, наконец,
избрал  человеческий  голос.  У  меня  были  такие  же сомнения относительно
сигнала  к  обеду.  Употребляемые  в  настоящее  время  гонги  казались  мне
неприятной  новомодной  выдумкой,  а женский голос я отверг, как нечто столь
же  резкое  и неблагозвучное. Поэтому, в отличие от Мохаммеда, или Магомета,
я  вернулся  к  колоколу.  Он особенно уместен здесь, так как служил обычным
средством   для  созыва  монахов  в  трапезную.  Кроме  того,  он  имеет  то
преимущество  перед  гортанью  Дженни,  премьер-министра  моей  сестры, что,
менее   громкий  и  пронзительный,  он  перестает  звучать,  как  только  вы
отпустите  веревку,  тогда  как  мы  по  личному печальному опыту знаем, что
всякая    попытка   утихомирить   Дженни   лишь   пробуждает   сочувственный
аккомпанемент голосов мисс Олдбок и Мэри Мак-Интайр.
     Разглагольствуя  таким  образом,  он  привел гостей в столовую, которой
Ловел  еще  не  видел.  Она  была  отделана  деревянными панелями и украшена
несколькими  любопытными  картинами.  За  столом  прислуживала  Дженни,  а у
буфета  стояла  старая управительница, нечто вроде дворецкого женского пола,
и  терпеливо  переносила  упреки  мистера Олдбока и намеки его сестры, менее
заметные, но не менее язвительные.
     Обед  был  такой,  какой  мог  быть  по  нраву  завзятому антикварию, и
включал  много  вкусных изделий шотландской кухни, теперь не употребляемых в
домах,  претендующих на элегантность. Тут был чудесный белый баклан, который
так  сильно  пахнет, что его никогда не готовят в закрытом помещении. На сей
раз  он  был  недожарен  и сочился кровью, так что Олдбок полуш