о  ее  памяти  нужно  помочь,  спросил,  какими
доказательствами  она могла бы подкрепить достоверность повествования, столь
отличного от того, что она говорила раньше.
     - Доказательства  истинного происхождения Эвелин Невил, - ответила она,
-  были  в  руках графини, но она имела причины их временно скрывать. Их все
же  еще  можно  найти,  если  только  она  их  не  уничтожила, в левом ящике
шкафчика  черного  дерева,  стоящего  в ее будуаре. Графиня припрятывала эти
документы  до  времени,  когда  вы  снова  поедете  за  границу, а тогда она
рассчитывала  до  вашего  возвращения  отослать мисс Невил назад, на родину,
или же выдать замуж.
     - Но  разве  вы  не показывали мне писем отца, в которых, - если только
мои  чувства  не  отказались  служить  мне в тот ужасный миг, - он признавал
свою родственную связь с... с несчастной...
     - Да,  показывали.  И при моем свидетельстве как вы могли сомневаться и
не  верить?  Но  мы утаили подлинное объяснение этих писем, а оно состояло в
том,  что  ваш  отец  по  некоторым семейным причинам считал нужным временно
выдавать молодую леди за свою дочь.
     - Но  зачем,  узнав  о  нашем  союзе,  вы  упорствовали  в этом ужасном
обмане?
     - Леди  Гленаллен,  -  ответила Элспет, - пустила в ход эту ложь еще до
того,  как  заподозрила,  что  вы  действительно поженились, да и потом ваше
признание  не  убедило  ее,  так  как осталось неясным, был ли действительно
совершен  брачный  обряд.  Но вы помните - о, вы не можете не помнить! - что
произошло во время этого страшного свидания?
     - Женщина, ты теперь отрицаешь то, в чем клялась на Евангелии.
     - Клялась  и принесла бы, если б это было возможно, еще более священную
клятву;  я  не  пожалела  бы  крови  моего  тела  или блага моей души, чтобы
служить дому Гленалленов.
     - Чудовище!  Это ужасное клятвопреступление, сопровождавшееся еще более
ужасными последствиями, ты считаешь услугой дому твоих благодетелей?
     - Я  служила  ей  -  ведь она была тогда главой рода Гленалленов - так,
как  она  требовала  от меня. Она ушла, чтобы держать ответ, и мне надо идти
за ней. Все ли я вам сказала?
     - Нет,  - ответил лорд Гленаллен, - ты должна сказать больше, ты должна
рассказать  еще  о  смерти  ангела, которого твое лжесвидетельство довело до
отчаяния,  до  мысли,  что  и  она  запятнана  ужасным преступлением. Говори
правду:  произошел ли тот страшный случай, тот... ужасный случай так, - он с
трудом  произносил  слова, - произошел ли он так, как мне передавали? Или же
это была еще одна неслыханная жестокость ее врагов?
     - Понимаю  вас,  -  промолвила  Элспет.  -  Вам  тогда  сказали правду.
Причиной  на  самом деле было наше ложное свидетельство, но решилась на свой
поступок  она  сама,  доведенная до безумия. После того ужасного объяснения,
когда  вы кинулись прочь из покоев графини, оседлали коня и молнией умчались
из  замка,  графиня еще не дозналась о вашем тайном браке. Она не знала, что
союз,  для  предупреждения  которого  она сочинила свою ужасную историю, уже
заключен.  Вы  бежали из дома, как если бы небесный огонь готов был пасть на
него,  а  мисс  Невил,  разум  которой  помутился,  была  отдана под строгий
надзор.  Но  стража  уснула,  а  пленница бодрствовала. Окно было открыто...
путь - свободен... Утес и море... О, когда же я это забуду!
     - Значит, она умерла, - спросил граф, - так, как рассказывали?
     - Нет,  милорд! Я вышла на берег бухты. Уже начался прилив, а вы знаете
-  он  доходит  до  подошвы  утеса. Это было очень выгодно для ремесла моего
мужа...  Кажется,  я  отвлеклась?..  Вдруг  я  увидела  сквозь  туман, как с
вершины  утеса  метнулось  вниз,  словно чайка, что-то белое, и сейчас же по
громкому  всплеску  и сверкнувшим брызгам я поняла, что в воду упал человек.
Я  была  смелая,  сильная и привыкла к морю. Я бросилась в воду, схватила ее
за  плащ,  вытащила  на  берег  и  на  плечах - я могла бы поднять и двоих -
отнесла  в  свою  хижину.  Там я уложила ее на кровать. Пришли соседи, чтобы
помочь,  но  когда  бедняжка  вновь  обрела  дар  речи, она в бреду говорила
такое,  что  я поспешила всех удалить и дала знать в Гленаллен-хауз. Графиня
прислала  свою  горничную,  испанку  Терезу. Если дьявол когда-либо ходил по
земле  в  человеческом  образе,  так  это  была  она.  Мы  с ней должны были
сторожить  бедную  леди  и никого не подпускать к ней. Бог знает, что велели
Терезе,  -  мне  она  ничего не сказала, - но провидение решило само. Бедная
леди!  У  нее преждевременно начались родовые схватки, она родила мальчика и
скончалась  у  меня  на  руках,  на руках у своего смертельного врага! О, вы
можете  плакать  -  она  была прелестна и в смерти. Но если я не плакала над
ней  тогда,  не  думайте,  что  я  могу  оплакивать  ее  теперь. Нет, нет! Я
оставила  Терезу с трупом и новорожденным младенцем и пошла к графине, чтобы
узнать  ее распоряжения. Хотя было поздно, я вызвала ее, и она приказала мне
позвать вашего брата.
     - Моего брата?..
     - Да,  лорд  Джералдин,  именно  вашего  брата, о котором говорили, что
графиня  всегда  хотела  видеть  его своим наследником. Во всяком случае, он
был тем, кого ближе всего касались вопросы наследования в доме Гленалленов.
     - Можно  ли  поверить,  что  мой  брат,  из  алчного  желания завладеть
наследством, принял участие в таких низких и страшных замыслах?
     - Ваша  мать  в  это  верила,  - с дьявольским смехом произнесла старая
мегера.  -  Но  тут  уж  я  ни  при чем, и что они делали или говорили, я не
скажу,  потому  что не слыхала. Долго они препирались и совещались в комнате
с  черными  панелями.  И когда ваш брат проходил через комнату, где я ждала,
мне  показалось (и я много раз думала об этом потом), что адский огонь пылал
на  его щеках и в глазах. Но часть этого огня он оставил матери. Она вошла в
комнату, как помешанная, и первые слова, которые она произнесла, были:
     "Элспет  Чен,  случалось  ли  тебе  сорвать  только  что распустившийся
цветок?"
     Я ответила, - как вы сами понимаете, - что случалось, и часто.
     "Тогда,  -  сказала  она,  -  ты  должна знать, как уничтожить сорный и
еретический  цвет,  распустившийся  этой  ночью  на  позор благородному дому
моего  отца.  Вот!  -  И  она  протянула мне золотой кинжал. - Только золоту
можно   проливать  кровь  Гленалленов.  Это  дитя  все  равно  что  мертвое,
поступите с ним как вам велит ваш долг передо мной".
     Она  стремительно  повернулась  и  оставила меня с кинжалом в руке. Вот
он!  Этот  кинжал  и  кольцо  мисс Невил - вот все, что я сохранила из своих
греховно  приобретенных  ценных богатств - ведь добра мне досталось много. И
тайну я берегла крепко, но не ради золота и богатства.
     Длинной  костлявой  рукой она подала лорду Гленаллену золотой кинжал, и
ему померещилось, что он видит каплющую кровь своего ребенка.
     - Проклятая! Неужели у тебя хватило духу?
     - Хватило  бы  или  нет  -  не  знаю. Когда, не чуя земли под ногами, я
вернулась  в  хижину,  Тереза и ребенок исчезли. Исчезло все живое, осталось
только бездыханное тело.
     - И ты так и не узнала о судьбе моего ребенка?
     - Я  могла  лишь  строить догадки. Я уже говорила вам, чего хотела ваша
мать,  и  я  не знала, что Тереза была сущий дьявол. С тех пор ее никогда не
видели  в  Шотландии,  а я слыхала, будто она возвратилась на родину. Темная
завеса   опустилась  над  прошлым,  и  те  немногие,  кто  был  отчасти  его
свидетелем,   могли  только  предполагать,  что  девушку  соблазнили  и  она
покончила с собой. Вы сами...
     - Знаю... Знаю! - промолвил граф.
     - Да,  вот  вы  и  знаете  все,  что  я  могла бы рассказать. А теперь,
наследник Гленалленов, можете ли вы простить меня?
     - Моли о прощении бога, а не человека! - сказал граф, отворачиваясь.
     - Как  же  я  могу  молить  чистого  и  безгрешного  о  том,  в чем мне
отказывает  такой  же грешник, как я? Да, я грешила, но разве я не страдала?
Был  ли  у  меня хоть день покоя, хоть час отдыха с тех пор, как эти длинные
мокрые  локоны легли на мою подушку в Крейгбернфуте? Разве не сгорел мой дом
с  ребенком  в  колыбели?  Разве  не  разбивались  мои  лодки,  когда другие
выдерживали  шторм?  Разве  не  несли все близкие и дорогие мне люди кару за
мой  грех?  Не  взял ли огонь свою часть? А ветры - свою? Не взяло ли свою и
море?  Ох,  -  глубоко  вздохнула  она,  сперва  подняв  глаза к небу, потом
опустив  их,  - ох, скорее бы и земля взяла свою часть, которая давно жаждет
соединиться с остальными.
     Лорд  Гленаллен  был  уже  у  двери,  но  благородство не позволило ему
покинуть несчастную женщину в таком отчаянии и сокрушении.
     - Да  простит тебя бог, несчастная, так же, как я тебя прощаю! - сказал
он.  -  Моли о милосердии того, кто один может даровать его, и да будут твои
молитвы услышаны, как если б они были моими. Я пришлю к тебе священника.
     - Нет,  нет,  не надо священника! - воскликнула было она, но в этот миг
дверь отворилась.


                                Глава XXXIV

                                          Он мертв, но тянутся из гроба нити
                                          И заставляют сердце трепетать
                                          В груди отца. Так, руку потеряв,
                                          Ее, нам кажется, мы ощущаем,
                                          И долго боль еще живет в обрубке.

                                                             Старинная пьеса

     Как  мы  сообщили  читателю  в  конце тридцать первой главы, антикварий
отделался  от  общества  достойного мистера Блеттергаула, хотя тот и угрожал
занять  его  выдержками  из  блестящей  речи  о  десятинном  налоге, которую
произнес  в суде поверенный, выступавший на стороне церкви по достопамятному
иску  Гезеремского  прихода.  Устояв  против этого искушения, наш джентльмен
предпочел  направиться  по  уединенной тропинке, которая вновь привела его в
хижину  Маклбеккита.  Очнувшись  перед  хижиной  рыбака, он увидел человека,
усердно  чинившего разбитую лодку, лежавшую на берегу. Подойдя ближе, мистер
Олдбок, к своему удивлению, узнал в нем самого Маклбеккита.
     - Я  рад,  Сондерс,  - сочувственно сказал антикварий, - что ты нашел в
себе силы взяться за работу.
     - А  что  прикажете  делать,  -  сердито  ответил рыбак. - Не могу же я
допустить,  чтобы четверо ребят голодали из-за того, что один утонул. Хорошо
вам,  богатым:  потеряв  друга,  вы  можете  сидеть  дома, прижимая к глазам
платок.  Ну,  а  мы  должны  браться  за работу, хотя бы сердце стучало, как
молот.
     Не  обращая внимания на Олдбока, он продолжал свое дело. Но антикварий,
которого  проявления  человеческой  натуры  под  напором страстей никогда не
оставляли  равнодушным,  остался возле него, с молчаливым вниманием следя за
тем,  как  подвигается  его  работа.  Не  раз  он замечал, как жесткие черты
рыбака  складывались  так,  словно  он  по  привычке  собирался  напевом или
свистом  вторить  звуку  пилы  или молотка, но сейчас же легкое подергивание
мышц  лица  показывало,  прежде  чем успевала раздаться мелодия, что Сондерс
мгновенно  подавляет  в  себе  это  побуждение.  Наконец,  когда  он заделал
довольно  большую  пробоину  и приступил к другой, его чувства, по-видимому,
настолько  одолели  его,  что  совсем  ослабили  внимание,  необходимое  для
работы.  Кусок  дерева,  который он хотел прибить гвоздями, сначала оказался
слишком  длинным. Когда же Маклбеккит отпилил от него часть, он стал слишком
коротким.  Тогда  рыбак  выбрал  другой,  столь  же  малопригодный. Наконец,
гневно  отшвырнув  его  и вытерев затуманенные глаза дрожащей рукой, Сондерс
воскликнул:
     - Какое-то  проклятие лежит на мне или на этой чертовой лодке! Для того
ли  я  столько  лет  вытаскивал  ее  на  берег  и  спускал  на воду, латал и
конопатил,  чтобы  в  конце  концов она утопила моего бедного Стини, пропади
она  совсем! - И он запустил в нее топором, словно она умышленно навлекла на
него  несчастье.  Опомнившись,  он  добавил: - Нет, к чему гневаться на нее,
когда  у  нее ни души нет, ни смысла! Я и сам сейчас немногим лучше. Что она
такое?  Куча  прогнивших  досок,  сколоченных вместе, покоробленных ветром и
волнами,  а я - угрюмый и грубый рыбак, потрепанный бурями на суше и на воде
и  почти  такой  же  бесчувственный,  как  она.  Все  же нужно починить ее к
утреннему  приливу,  без  этого  не  обойтись! Говоря так, он начал собирать
инструменты  и  хотел было снова приступить к работе, но Олдбок ласково взял
его за рукав.
     - Стой,  стой, Сондерс, - сказал он. - Сегодня тебе не надо работать. Я
пришлю  сюда  плотника  Шевингса,  он  починит  лодку.  Этот  день  пусть он
поставит  мне в счет. А завтра лучше не выходи в море, а оставайся с семьей,
чтобы утешить ее в горе. Садовник принесет вам из Монкбарнса овощей и муки.
     - Спасибо  вам, Монкбарнс, - ответил бедный рыбак. - Я человек прямой и
не  умею тонко выражаться. В свое время я мог бы поучиться хорошим манерам у
моей  матушки,  хотя  и не вижу, чтобы ей было от них много пользы. Но я вам
благодарен.  Вы показали себя добрым соседом, как бы люди ни говорили, будто
вы  мелочны  и  скупы.  И,  когда у нас начинали подбивать бедный люд против
богатых,  я всегда говорил, что ни один волос не упадет с головы Монкбарнса,
пока  мы  со  Стини  можем  хоть  пальцем  пошевелить.  И  Стини то же самое
говорил.  И  когда вы, Монкбарнс, опустили его голову в могилу (спасибо, что
уважили  нас),  земля  покрыла  честного  парня, который чтил вас, хотя и не
болтал об этом.
     Олдбок,  сбитый  со  своей  позиции  напускного  скепсиса, не хотел бы,
чтобы  кто-нибудь  вздумал  по  этому  случаю напоминать ему его излюбленные
изречения  философов-стоиков.  Крупные  капли  быстро падали у него из глаз,
когда  он просил отца, растроганного воспоминанием о мужестве и благородстве
сына,  побороть  в  себе  бесполезное  горе  и повел его за руку к дому, где
антиквария  ожидала  новая сцена. Когда он вошел, то первый, кого он увидел,
был лорд Гленаллен.
     Немое  удивление  отразилось  на  лицах обоих, когда они приветствовали
друг друга: Олдбок - с надменной сдержанностью, граф - с замешательством.
     - Милорд Гленаллен, если не ошибаюсь? - спросил мистер Олдбок.
     - Да,  но  очень  изменившийся  с тех пор, как он был знаком с мистером
Олдбоком.
     - Я  не хотел помешать вашей светлости, - сказал антикварий. - Я пришел
только навестить эту несчастную семью.
     - И нашли человека, сэр, имеющего еще больше прав на ваше сострадание.
     - На  мое  сострадание?  Лорд  Гленаллен  не  может  нуждаться  в  моем
сострадании.  А  если бы лорд Гленаллен и нуждался в нем, он едва ли стал бы
просить.
     - Наше прежнее знакомство... - начал граф.
     - ...относится  к  такому давнему времени, милорд, было таким кратким и
было  связано  с  такими  исключительно  тягостными обстоятельствами, что, я
полагаю, нам не стоит возобновлять его.
     Сказав  это, антикварий повернулся и вышел из хижины. Но лорд Гленаллен
последовал  за  ним  и,  несмотря  на  торопливо брошенное: "Будьте здоровы,
милорд!",  попросил  разрешения  поговорить с ним несколько минут, прибавив,
что хочет просить совета по важному делу.
     - Ваша  светлость найдет много людей, более пригодных, чтобы давать вам
советы,  и  притом таких, которые почтут за честь услужить вам. Что касается
меня,  то  я  давно  удалился  от дел и светской жизни и не особенно склонен
ворошить   прошлое.  И  простите  меня,  если  я  скажу,  что  мне  особенно
мучительно  возвращаться  к тому периоду моей бесполезной молодости, когда я
вел себя, как дурак, а ваша светлость - как...
     Он оборвал себя на полуслове.
     - Как  негодяй - хотите вы сказать, - договорил за него лорд Гленаллен,
- ибо таким я должен был вам казаться.
     - Милорд,  милорд,  у  меня  нет  желания  выслушивать вашу исповедь, -
сказал антикварий.
     - Однако,  сэр,  если  я  сумею объяснить вам, что я скорее был жертвой
чужих  грехов,  чем  грешил  сам,  что  я  человек  неописуемо  несчастный и
ожидающий  безвременной  могилы,  как  тихой  гавани, вы не отвергнете моего
доверия,  которое  я  так настойчиво вам навязываю, видя в вашем появлении в
этот критический час указание свыше.
     - Конечно,  милорд,  я  больше  не  стану  уклоняться от этой необычной
беседы.
     - Тогда  я  должен  оживить в вашей памяти наши случайные встречи более
двадцати  лет  назад  в  замке  Нокуиннок;  мне не придется напоминать вам о
леди, которая в то время была принята там как член семьи...
     - Вы  говорите  о  несчастной  мисс  Эвелин Невил, милорд; я все хорошо
помню.
     - Вы питали к ней чувства...
     - ...весьма  отличные  от  тех,  которые я до того и после того питал к
женскому  полу. Ее кротость, ее ум, ее интерес к научным занятиям, которые я
ей  рекомендовал,  внушили мне привязанность, не вполне соответствовавшую ни
моему  возрасту  (тогда  еще,  впрочем, далеко не преклонному), ни твердости
моего  характера.  Но  мне  незачем  напоминать вашей светлости о том, какие
разнообразные  способы  вы  находили, чтобы позабавиться на счет неловкого и
нелюдимого  ученого,  затруднявшегося  в  выражении  столь  новых  для  него
чувств,  и я не сомневаюсь, - таковы женщины! - что и молодая леди принимала
участие  в  этом вполне заслуженном мною высмеивании. Если я сразу заговорил
о   мучительном  для  меня  времени,  когда  я  пытался  объясниться  и  был
отвергнут,  то  лишь  для  того,  чтобы  вы  знали, как свежо все это в моей
памяти,  и могли, поскольку это касается меня, вести рассказ без колебания и
ненужной деликатности.
     - Я  так  и  сделаю, - сказал лорд Гленаллен. - Но прежде позвольте мне
сказать,  что  вы  несправедливы  к памяти самой приветливой и доброй, равно
как  и  самой  несчастной  женщины,  предполагая, что она могла смеяться над
честными  намерениями  такого человека, как вы. Напротив, она не раз бранила
меня,  мистер  Олдбок,  за  шутки, которые я позволял себе по вашему адресу.
Могу  ли надеяться, что теперь вы простите мне мою бесцеремонную шутливость,
которая  тогда  вас  оскорбляла?  С  тех пор я никогда больше не был в таком
душевном  состоянии,  чтобы  мне  приходилось просить извинения за вольности
легкомысленного и счастливого молодого человека.
     - Милорд,  вы  получили полное прощение, - ответил мистер Олдбок. - Как
вам,  вероятно, известно, в то время я, подобно другим, не знал, что вступил
в  соперничество  с вашей светлостью, и, полагая, что мисс Невил находится в
зависимом    положении,   думал,   что   она,   возможно,   предпочтет   ему
независимость,  приняв  руку  честного человека. Но я попусту трачу время. Я
был  бы  рад, если бы мог верить, что и другие питают к ней такие же честные
и достойные чувства.
     - Вы судите очень строго, мистер Олдбок!
     - Не  без  причины,  милорд! Когда я, единственный из судей графства не
имевший  ни  чести  быть родственно связанным с вашей могущественной семьей,
ни  низости  страшиться  ее,  хотел  расследовать обстоятельства смерти мисс
Невил,  -  я вас взволновал, милорд, но я должен говорить ясно, - то, должен
признаться,  я  имел  все основания думать, что с ней очень плохо обошлись и
либо   обманули   ее   фиктивным  браком,  либо  тщательно  позаботились  об
уничтожении  доказательств подлинного союза. И я в душе не могу сомневаться,
что  эта  жестокость со стороны вашей светлости, проистекала ли она от вашей
личной  воли  или от влияния покойной графини, ускорила решение молодой леди
прибегнуть к отчаянному поступку, оборвавшему ее жизнь.
     - Вы  заблуждаетесь,  мистер Олдбок, в ваших выводах, которые на первый
взгляд  вполне  естественно  вытекают  из  обстоятельств.  Поверьте  мне,  я
относился  к  вам  с уважением даже тогда, когда был в большом затруднении