Когда  старик  спустился с холма, у подножия которого лежала деревушка,
куда  он  шел,  заходящее  солнце  уже освободило ее обитателей от работы, и
молодые  люди,  пользуясь  чудесным  вечером, затеяли на лугу игру в шары, а
женщины  и  старики  с  интересом  следили  за  ней.  Крик,  смех,  возгласы
победителей  и  побежденных  общим  хорем неслись навстречу спускавшемуся по
тропинке  Охилтри  и  будили  в  нем  воспоминание  о тех днях, когда он был
ревностным  участником - а часто и победителем - в играх, требующих ловкости
и  силы.  Такие  воспоминания почти у всех людей исторгают вздох даже тогда,
когда  вечер  их жизни согрет более светлыми надеждами, чем у нашего бедного
нищего.  "В  те  времена,  -  резонно  подумал он, - я обратил бы на старого
путника,  спускающегося  с  Кинблайтмонта, так же мало внимания, как и любой
из  этих  здоровенных  молодцов,  которые  даже  не  смотрят  на старого Эди
Охилтри".
     Но  он  сразу  же  повеселел,  когда оказалось, что его приходу придают
большее  значение,  чем он в своей скромности мог предполагать. Между обеими
командами  игроков  возникли  пререкания  из-за  спорного  удара,  а так как
сборщик  податей  стоял  за  одну  команду,  а школьный учитель - за другую,
дело,  можно  сказать,  перешло  в  высшие  сферы.  Мельник  и  кузнец  тоже
поддерживали  разные  стороны,  и, судя по тому пылу, который они проявляли,
можно  было  сомневаться  в  мирном  исходе конфликта. Однако первый же, кто
увидел нищего, закричал:
     - Вот  идет  старый  Эди!  Он  знает  правила  игры  лучше  всех,  кому
приходилось  пускать  шар,  кидать  биту  или  гонять  клюшкой мяч. Не будем
ссориться, ребята, пусть он нас рассудит!
     Тут  все  начали  приветствовать  Эди  и  под общие одобрительные крики
утвердили  судьей.  Со  всем  смирением епископа, которому предложена митра,
или  нового  спикера  палаты,  призванного  занять  председательское  место,
старик  отклонил  высокое  доверие  и ответственность, которую собирались на
него  возложить,  и,  в воздаяние за такое самоотвержение и скромность, имел
удовольствие   получить  повторные  заверения  молодежи,  стариков  и  людей
средних  лет  в  том,  что он - наиболее осведомленное и подходящее для роли
посредника  лицо  во  всей  округе.  После  такого поощрения он торжественно
приступил   к  выполнению  своих  обязанностей  и,  строго  воспретив  обеим
командам  всякие  обидные  замечания, выслушал кузнеца и сборщика податей, с
одной  стороны,  мельника  и  учителя  -  с  другой,  как  младших и старших
советников.  Впрочем,  решение в голове Эди созрело еще до начала дебатов. В
этом  он  не  отличался  от  многих  других  судей,  которым  тем  не  менее
приходится   выполнять   все  формальности  и  переносить  в  полном  объеме
красноречие  и  хитроумие  адвокатов.  И  когда обе стороны высказали все, а
многие   -   и   по   нескольку  раз,  наш  старейшина,  на  основании  всех
представленных   ему   тонких   и  мудрых  соображений,  вынес  умеренное  и
целительное   решение:   спорный   удар   считать   ничейным  и  поэтому  не
присчитывать  ни той, ни другой команде. Это здравое заключение восстановило
согласие  на  поле.  Игроки  с  обычным  для деревенских забав веселым гамом
начали  подбирать  себе  партнеров  и делать ставки, а наиболее нетерпеливые
уже  скидывали  куртки  и  отдавали их, вместе с яркими шейными платками, на
сохранение женам, сестрам и возлюбленным.
     Однако общее веселье было нарушено самым неожиданным образом.
     В  стороне от толпы игроков послышались звуки, совсем не похожие на те,
что  звенели над лужайкой; это были подавленные вздохи и восклицания, какими
обычно  отвечают  на  первую  весть  о  несчастье. Женщины начали причитать:
"Ужасно!  Такой  молодой  и  так  внезапно погиб!" Теперь возгласы, заглушая
радостный  шум  толпы,  раздавались и из толпы мужчин. Все сразу поняли, что
где-то  неподалеку  стряслась  беда,  и  каждый  обращался за разъяснением к
соседу,  который  и сам знал не больше. В конце концов смутный говор дошел и
до  ушей Эди Охилтри, находившегося в самой гуще толпы. Оказалось, что лодка
Маклбеккита,  рыбака,  о котором мы так часто упоминали, затонула в море, и,
по  слухам,  погибло  четверо,  в том числе сам Маклбеккит и его сын. Однако
слухи,  как  обычно, были преувеличены. Лодка в самом деле перевернулась, но
утонул  только  Стивен,  или,  как  его  называли,  Стини  Маклбеккит.  Хотя
расстояние  и  образ  жизни  не  позволяли  покойному водить тесную дружбу с
деревенской  молодежью,  все прервали свои увеселения, чтобы воздать ту дань
внезапному   несчастью,   в   которой   люди   редко  отказывают  при  таких
исключительных  происшествиях.  Для  Охилтри эта новость прозвучала особенно
зловеще,  тем  более  что он так недавно обращался к юноше за помощью, когда
задумал  злую  шутку;  и,  хотя  никто  из  них  не собирался ни грабить, ни
калечить  немецкого  заклинателя,  это дело не могло украсить последние часы
жизни человека.
     Беда  одна  не  ходит.  В  то  время как Охилтри, задумчиво опершись на
посох,  сочувственно  внимал жалобам местных жителей, оплакивающих внезапную
смерть  молодого рыбака, и в мыслях бранил себя за ту проделку, в которую он
втянул Стини, его вдруг схватил за воротник констебль.
     - Именем  короля! - рявкнул блюститель порядка, державший в правой руке
дубинку.
     Сборщик  податей  и  учитель  сообща  стали  доказывать констеблю и его
помощнику,  что  они  не  имеют  права  задерживать  королевского нищего как
бродягу.  А  немое  красноречие  мельника  и кузнеца, выраженное в их сжатых
кулаках,  недвусмысленно  давало  понять,  какой  залог  пылкие горцы готовы
внести  за  арестованного. Его голубой плащ, говорили они, - это пропуск для
странствования по всей земле.
     - Однако  голубой  плащ,  -  возразил  констебль,  -  не дает ему права
нападать,   грабить  и  убивать.  А  у  меня  ордер  на  его  арест  за  эти
преступления.
     - Убийство? - изумился Эди. - Кого я когда-либо убивал?
     - Мистера Германа Дюстерзивеля, агента компании рудников Уидершинз.
     - Дюстерзивеля? Ха, да он жив-живехонек!
     - Твоей  заслуги  в  том  нет.  Если  он  говорит  правду, ему пришлось
отчаянно бороться за свою жизнь, и ты должен ответить за это по закону.
     Услышав  такие  страшные  обвинения,  защитники нищего отступили, но со
всех  сторон добрые руки стали совать ему мясо, хлеб и мелкие монетки, чтобы
поддержать его в тюрьме, куда стражи собирались его отвести.
     - Спасибо  вам,  благослови  вас  бог,  дети!  Не  раз выпутывался я из
петли,  когда  меньше  всего  заслуживал  освобождения. Я и теперь уйду, как
птица  от  ловца.  Продолжайте  игру  и не думайте обо мне. Что мне сделают?
Меня больше огорчает гибель бедного парня.
     И  вот  покорного пленника увели, после того как он принял и машинально
разместил  в  своих  котомках  дары,  сыпавшиеся  на него со всех сторон. Он
покинул  деревушку,  нагруженный,  как  армейский  поставщик продовольствия.
Впрочем,  тащить  эту  тяжесть  ему  пришлось  недолго,  так  как  констебль
раздобыл  тележку  с  лошадью, чтобы доставить старика к судье для допроса и
предания суду.
     Несчастье  со  Стини  и арест Эди положили конец развлечениям маленькой
деревни.  Обитатели  ее  предались  печальным  размышлениям  о превратностях
человеческой  судьбы,  которая  так  внезапно  уложила одного из их друзей в
могилу,  а  распорядителя их празднества подвергла опасности чуть ли не быть
повешенным.  Что же касается Дюстерзивеля, то его здесь хорошо знали, точнее
сказать  -  терпеть  не  могли,  и поэтому было немало разговоров о том, что
обвинение,  может  быть, еще окажется ложным. Но все сходились в одном: если
уж  Эди  Охилтри  предстоит  пострадать,  то очень жаль, что он не прикончил
Дюстерзивеля совсем.


                                 Глава XXX

                                        Кто он? Из тех, кто не обрел земель
                                        И потому воюет на воде.
                                        Кита на бой он вызывал, честя
                                        Его левиафаном, бегемотом.
                                        Сражался даже как-то он с меч-рыбой,
                                        И - кто бы думал? - рыба верх взяла:
                                        Его спина хранит об этом память!

                                                             Старинная пьеса

     - Итак,  бедного  парня Стини Маклбеккита сегодня хоронят! - сказал наш
старый  друг  антикварий, снимая стеганый халат и надевая старомодный черный
сюртук  вместо  того  одеяния  табачного цвета, которое он обычно носил. - И
там, надо полагать, ожидают, что я буду присутствовать на похоронах?
     - Так  точно,  -  ответил преданный Кексон, усердно счищая щеткой белые
нитки  и пятнышки с костюма хозяина. - Тело, прости господи, так разбилось о
скалы,  что  с  погребением  хотят  поторопиться.  "Морской  промысел - дело
опасное,  -  говорю  я  своей  бедной  дочке, чтобы немного подбодрить ее. -
Море, говорю я, Дженни, ремесло такое же неверное..."
     - Как  и ремесло старого парикмахера, которого разоряют мода на стрижку
и  пошлина на пудру. Кексон, твой способ подбадривать так же неудачен, как и
неуместен.  Quid  mihi  cum femina?* Какое мне дело до твоего бабья, когда у
меня  довольно  хлопот  и  с  моими  собственными?  Еще  раз тебя спрашиваю:
ожидают ли эти бедняги, что я приду на похороны их сына?
     ______________
     * Что мне до женщины? (лат.)

     - О,  будьте  уверены,  ваша  милость, что вас ожидают! В здешних краях
принято,  чтобы всякий джентльмен провожал покойника до границы своей земли.
И  вам  достаточно дойти лишь до вершины холма. Никто не ожидает, чтобы ваша
милость пошли дальше. Это ведь проводы Келсо: два шага за порог.
     - Проводы  Келсо?  -  повторил  за  стариком любопытный антикварий. - А
почему проводы Келсо, а не какие-нибудь другие?
     - Дорогой  сэр,  -  ответил  Кексон,  -  откуда  мне  знать? Просто так
говорится!
     - Кексон,  -  отозвался  Олдбок,  - ты всего лишь парикмахер. Если бы я
задал этот вопрос Охилтри, он сейчас же преподнес бы мне целую легенду.
     - Как  вы  не  раз  изволили  говорить,  -  ответил  Кексон с несколько
необычным  для  него  оживлением,  -  мое  дело  заниматься  только наружной
стороной головы вашей светлости.
     - Верно,  Кексон,  верно!  Нельзя  упрекать  кровельщика,  зачем  он не
обойщик.
     Олдбок  достал  записную  книжку  и отметил в ней: "Проводы Келсо - как
пояснено,   два   шага   за   дверной   порог.  Источник:  Кексон.  Quaere*:
происхождение. Mem.**: написать по этому вопросу доктору Грейстилу".
     ______________
     * Выяснить (лат.).
     ** Сокр. Memorandum - заметка для памяти (лат.).

     Сделав эту запись, он возобновил разговор:
     - Должен   сказать,   Кексон,   я  одобряю  обычай,  что  землевладелец
провожает  тело  крестьянина. Этот обычай идет от давних времен и основан на
глубоком  сознании  необходимости  взаимной  помощи и доверия между хозяином
земли  и  тем,  кто  ее  возделывает.  В  этом  феодальная  система (как и в
вежливости  к женщинам, хотя и преувеличенной), в этом, говорю я, феодальная
система  умерила  и  смягчила  суровость  классической  древности.  Никто не
слыхал,  Кексон,  чтобы  спартанец  присутствовал  на  похоронах илота. Но я
готов присягнуть, что Джон Гернел... Ты слышал о нем, Кексон?
     - Ну  конечно,  сэр!  Кто бы мог состоять так долго при вашей милости и
не слышать об этом джентльмене!
     - Так  вот,  - продолжал антикварий, - я готов биться об заклад, что ни
один  раб,  или  крепостной, или крестьянин ascriptus glebae* не умер здесь,
во  владениях  монахов,  без  того, чтобы Джон Гернел прилично и достойно не
похоронил его.
     ______________
     * Приписанный к земле (лат.).

     - Гм,  с  позволения вашей милости, говорят, что ему больше приходилось
заниматься   рождениями,  нежели  смертями,  хи-хи-хи!  -  весело  засмеялся
старик.
     - Хорошо, Кексон! Очень хорошо! Ты сегодня блистаешь.
     - А  потом,  -  лукаво  добавил  Кексон,  осмелев от похвалы патрона, -
говорят  еще,  что  католические  священники  в те времена кое-что получали,
когда шли хоронить людей.
     - Верно,  Кексон!  Верно,  как  моя  перчатка. Кстати, я думаю, что эта
поговорка  идет  от  обычая  дарить перчатку в залог нерушимой верности. Так
вот,  повторяю, верно, как моя перчатка, Кексон, - и тем больше в этом чести
для  нас, протестантских властей, что мы даром выполняем эту обязанность, за
которую  приходилось  платить во времена той императрицы суеверия, Кексон, о
которой Спенсер аллегорически говорит:

                ...дочь женщины слепой,
                Абесса, дочь Корекки нерадивой...

     Но  зачем  я  толкую  о таких вещах с тобой? Мой бедный Ловел избаловал
меня,  и я привык говорить вслух, даже когда это все равно, что говорить про
себя. Где мой племянник Гектор Мак-Интайр?
     - В гостиной, сэр, и с ним обе леди.
     - Очень хорошо, - сказал антикварий, - я тоже отправлюсь туда.
     - Послушай,  Монкбарнс,  -  встретила  его  сестра,  когда  он  вошел в
гостиную. - Ты не должен сердиться.
     - Дорогой дядюшка!.. - начала мисс Мак-Интайр.
     - Что  все  это  значит?  - насторожился Олдбок, заключив по умоляющему
тону  дам,  что  его  ожидают  какие-то  дурные  вести,  подобно  тому,  как
осажденная  крепость  узнает  о  начале  штурма  по первому звуку сигнальной
трубы. - Что тут у вас? Почему вы взываете к моему терпению?
     - Надеюсь,  ничего  особенного  не  произошло,  сэр,  -  сказал Гектор,
который,  с  рукой  на  перевязи,  сидел за завтраком. - Во всяком случае, в
ущербе,  как  и  в  гораздо больших неприятностях, мною причиненных, повинен
только  я  сам.  К сожалению, за них я ничего не могу предложить, кроме моей
признательности.
     - Что  ты!  Я  тебе  сердечно  рад,  сердечно  рад!  Только  пусть  это
предостережет  тебя  в  дальнейшем  от припадков гнева. Они не что иное, как
кратковременное  помешательство  -  ira furor brevis...* Но что это за новое
несчастье?
     ______________
     * Гнев есть кратковременное безумие (лат.).

     - Моя собака, сэр, к сожалению, опрокинула...
     - Милосердное   небо!   Неужели   -  слезную  урну  из  Клохневена?!  -
воскликнул Олдбок.
     - Боюсь,  дядя,  что  ту самую, - промолвила молодая леди. - Она стояла
на буфете. Бедное животное хотело лишь добраться до свежего масла.
     - В  чем,  несомненно, вполне преуспело, так как я вижу на столе только
соленое.  Но это пустяк, моя урна была всего только краеугольным камнем моей
теории,  с  помощью которой я доказываю, - вопреки упрямству невежественного
Мак-Криба,  -  что римляне, проходя сквозь теснины здешних гор, оставляли за
собой  образцы  своего  искусства  и  предметы  вооружения.  И  эта слезница
погибла,  уничтожена,  раздроблена  на  осколки,  которые  можно  принять за
остатки битого цветочного горшка!

                О Гектор, я тебя люблю, но впредь
                Ты воинов моих не поведешь!

     - Да,   сэр,   боюсь,   я   выглядел   бы  довольно  странно  во  главе
навербованного вами полка!
     - Во  всяком  случае,  Гектор,  я  приказал  бы  тебе  бросить  обоз  и
двигаться   expeditus*  или  relictis  impedimentis**.  Ты  не  можешь  себе
представить,  как надоела мне эта собака. Она совершает кражи со взломом, по
крайней  мере  я  слышал,  что  она  проникла  в кухню при запертых дверях и
сожрала  баранью  лопатку.  (Наши  читатели,  если они запомнили, что Дженни
Ринтерут,  отправляясь  в  рыбачью  хижину,  из  осторожности оставила дверь
открытой,  вероятно  не  вменят  в  вину  бедной  Юноне указанное отягчающее
обстоятельство,  которое  юристы  называют  claustrum  fregit***  и  которое
разграничивает ограбление и простую кражу.)
     ______________
     * Налегке (лат.).
     ** Без поклажи (лат.).
     *** Взлом замка (лат.).

     - Я  искренне  огорчен,  сэр,  -  сказал  Гектор, - что Юнона произвела
столько  беспорядка.  Но сам дрессировщик Джек Мюрхед никак не мог заставить
ее слушаться. Зато эта сука удивительно вынослива.
     - Если  так,  Гектор,  я  хотел  бы,  чтобы  она  вынесла  себя из моих
владений.
     - Мы  оба  удалимся  завтра  или  даже  сегодня,  но мне не хотелось бы
расставаться  с  братом  моей  матери  в  ссоре  из-за какого-то пустякового
горшка.
     - Ах,  брат,  брат!  -  воскликнула  мисс  Мак-Интайр  в ужасе от столь
пренебрежительного эпитета.
     - А  как  мне  еще  его называть! - продолжал Гектор. - С помощью точно
таких  горшков  в  Египте  охлаждают вино, шербет или воду. Я привез с собой
пару, а мог бы привезти хоть два десятка.
     - Что?  - удивился Олдбок. - Точно такой же формы, как тот, что разбила
собака?
     - Да,  точно  такой  же,  как крынка, стоявшая на буфете. Они у меня на
квартире  в  Фейрпорте.  Мы  захватили  с собой целую груду, чтобы охлаждать
вино  во  время  морского  пути, - они для этого здорово подходят. Если бы я
знал,  что они могут сколько-нибудь возместить вашу утрату или доставить вам
удовольствие, я почел бы за честь преподнести их вам.
     - Конечно,  дорогой  мой  мальчик, это было бы мне чрезвычайно приятно.
Изучать   взаимные  связи  между  народами  по  их  обычаям  и  по  сходству
применяемой  ими  утвари  издавна  было  моим  любимым  занятием.  Все,  что
подтверждает существование таких связей, для меня чрезвычайно ценно.
     - Отлично,  сэр,  я  буду  очень  польщен,  если  вы  примете  их и еще
несколько мелочей в том же роде. А теперь, я надеюсь, вы простите меня?
     - Ах, дорогой мальчик, ты только ветрен и неразумен!
     - Но  моя  Юнона...  она, уверяю вас, тоже только ветрена. Дрессировщик
говорил мне, что в ней нет ни вспыльчивости, ни упрямства.
     - Хорошо,  я  дарю прощение и Юноне - при условии, что ты, подражая ей,
не будешь ни вспыльчив, ни упрям и что она не будет допускаться в гостиную.
     - Дорогой  дядя,  -  сказал  воин, - я, право, постыдился бы предлагать
вам,   во   искупление   провинностей   моих   и   моей  спутницы,  что-либо
действительно  достойное  вашего  внимания.  Но  теперь,  когда  все предано
забвению,  разрешите  вашему  племяннику,  сироте,  которому  вы были отцом,
преподнести  вам  безделушку,  очень  любопытную,  как  меня уверяли! Только
история  с  моим ранением помешала мне вручить вам ее раньше. Мне подарил ее
французский  ученый,  которому  я  оказал  кое-какие  услуги  после дела под
Александрией.
     Капитан  вложил  в  руку  антиквария  маленький футляр. В нем оказалось
старинное   массивное   золотое  кольцо  с  великолепно  вырезанной  камеей,
изображающей   голову  Клеопатры.  Антикварий  пришел  в  настоящий  экстаз,
сердечно  пожал племяннику руку, осыпал его тысячью благодарностей и показал
перстень   сестре   и   племяннице.   У  последней  хватило  такта  выказать
достаточное  восхищение,  но мисс Гризельда (хотя и не уступала ей в любви к
племяннику) не догадалась последовать ее примеру.
     - Хорошая  вещица,  Монкбарнс,  - сказала она, - и, наверно, ценная. Но
это не по моей части. Ты ведь знаешь, я не судья в таких вопросах.
     - Вот  истинный  голос  Фейрпорта!  -  воскликнул  Олдбок.  - Дух этого
города  заразил нас всех. Мне кажется, я уже два дня, с тех пор как держится
северо-восточный   ветер,  слышу  запах  дыма,  но  косные  суждения  города
разносятся   дальше,  чем  его  испарения.  Поверьте  мне,  дорогой  Гектор,
пройдись  я  по  фейрпортской  Хай-стрит, показывая эту бесценную камею всем
встречным,  никто  из  них  -  от мэра до городского глашатая - не остановит
меня,  чтобы  расспросить  о  ее  происхождении.  Но если б я нес под мышкой
штуку  полотна, то, прежде чем я добрался бы до Конного рынка, меня засыпа