так  долго не замечают, теперь вышла
вперед  и  стала против молодого рыбака. - Хорошо вы провели ночь, шатаясь с
бродягами  и  удирая  от  привидений, вместо того чтобы спать в постели, как
все честные люди, и ваш отец в том числе!
     Это   нападение   встретило   достойный   отпор,  в  духе  деревенского
остроумия, со стороны молодого человека.
     Теперь  все  перешли в наступление на оладьи и копченую рыбу, продолжая
его  с большой стойкостью и подкрепляя силы при помощи кружек дешевого эля и
бутылки  джина.  После этого нищий растянулся на соломе в примыкавшем к дому
сарае,  дети  один  за  другим  прикорнули  в своих гнездышках, старую бабку
уложили  на  ее  перину,  а  Стини,  несмотря на недавнюю усталость, любезно
проводил  мисс  Ринтерут до ее жилья. В котором часу он возвратился, история
умалчивает.  Мать  семейства,  положив  в  печь  большой  кусок  угля, чтобы
сохранить  жар, и более или менее приведя все в порядок, последней удалилась
на покой.


                                Глава XXVII

                                          ...многие вельможи
                                          Большие деньги дали б за уменье
                                          Просить на хлеб в высоком стиле...

                                                               "Куст нищего"

     Старый  Эди  проснулся  с  жаворонками и первым делом спросил о Стини и
бумажнике.  Молодому  рыбаку надо было еще до рассвета выйти с отцом в море,
чтобы  не  упустить прилива, но он обещал, что немедленно по его возвращении
бумажник  со  всем  содержимым, тщательно завернутый в кусок парусины, будет
доставлен им Рингану Эйквуду для передачи Дюстерзивелю.
     Мегги  Маклбеккит  приготовила для семьи утреннюю трапезу и, взвалив на
плечи  корзину  с  рыбой,  твердым шагом отправилась в Фейрпорт. Дети играли
около  дома, так как погода была тихая и солнечная. Древняя бабушка, которую
снова  усадили  в  плетеное  кресло  у  огня,  принялась  за свое неизменное
веретено.  Ей  нисколько  не  докучали  крики  и  плач  ребятишек и воркотня
матери,  оглашавшие  хижину,  пока  все  не  разошлись в разные стороны. Эди
повозился  со  своими мешками и уже готов был пуститься в новые скитания, но
сначала подошел к старухе, чтобы с должной вежливостью проститься с ней.
     - Добрый  день  тебе,  тетушка, и много добрых дней! Я вернусь к началу
жатвы и надеюсь застать тебя бодрой и здоровой.
     - Надеюсь,  ты  застанешь  меня  спокойно  спящей  в  земле,  - глухим,
замогильным  голосом  ответила  старуха,  и  ни  одна  черта  на  ее лице не
дрогнула.
     - Ты  стара,  тетушка,  стар  и  я.  Но  мы  должны  быть послушны воле
господа. Придет срок, и он вспомнит о нас.
     - И  о  делах  наших  тоже, - сказала старуха. - Ибо за то, что содеяло
тело, ответит дух.
     - Знаю,  знаю,  это  можно  сказать  и  про  меня,  потому  что  я  вел
непутевую,  бродячую  жизнь.  Но  ты  всегда была женщина порядочная. Все мы
грешны, но твоя нота едва ли так тяжела, чтобы пригнуть тебя к земле.
     - Она  легче,  чем  могла  бы  быть,  но  и так она тяжела, ох, намного
тяжелее  груза,  который  потопил  бы  самый,  большой  бриг, что когда-либо
выходил  из фейрпортской гавани... Не говорил ли кто вчера, а может, мне так
мерещится,  -  слаба  память у стариков, - не говорил ли кто, что Джоселинд,
графиня Гленаллен, окончила свою земную жизнь?
     - Говорили.   И  сказали  правду,  -  ответил  старый  Эди.  -  Графиню
схоронили  вчера при факелах в монастыре святой Руфи, а я, дурак, испугался,
увидев огни и верховых.
     - Так  у  них  повелось с Великого графа, которого убили под Харло. Они
делали  это  из  гордости,  чтоб  никто  не  думал, что они умирают, как все
смертные,  и  что  их  хоронят,  как  всех  других  людей.  Женщины  из дома
Гленалленов  не  плачут  по  мужьям  или  сестрам  и  братьям. Значит, и она
призвана к ответу?
     - Это  так  же  верно,  -  ответил Эди, - как то, что и мы должны этого
ждать.
     - Ну так будь что будет, а я облегчу свою совесть.
     Она  произнесла  это  с необычайной для нее живостью, сопровождая слова
взмахом  руки,  словно  отбрасывала  что-то от себя. Потом старуха, когда-то
высокая   и   все   еще  казавшаяся  высокой,  хотя  и  согбенная  годами  и
ревматизмом,  поднялась  и  стала  перед  нищим,  подобно  мумии,  на  время
воскрешенной  каким-то  блуждающим  духом.  Она  переводила  светлые голубые
глаза  с предмета на предмет, словно то забывала, то вновь вспоминала, зачем
ее  длинная  высохшая рука рылась в большом старомодном кармане. Наконец она
вытащила  оттуда  маленький  лубяной  коробок  и  извлекла  из него красивый
перстень  с  дорогими  бриллиантами. В него были продеты две перевитые между
собой пряди волос, черная и светло-каштановая.
     - Добрый  человек,  - обратилась она к Охилтри, - если хочешь заслужить
благословение  божье,  сходи за меня в Гленалленский замок и повидайся там с
графом.
     - С  графом,  голубушка?  Да  он сейчас не желает видеть даже окрестных
джентльменов. Где уж тут надеяться, что он примет старика нищего!
     - Ступай  туда и попытайся! Скажи ему, что Элспет из Крейгбернфута - он
скорее  вспомнит  меня  под  этим именем - кончает свой долгий земной путь и
хочет  повидаться  с  ним,  а чтобы он знал, о каком деле ей надо говорить с
ним, посылает ему это кольцо.
     Эди  полюбовался  драгоценной  вещицей, потом бережно уложил ее назад в
коробок и, завернув его в старый, рваный платок, спрятал у себя на груди.
     - Хорошо,  милая!  Я уж постараюсь выполнить твое поручение. Да, навряд
ли  когда  еще  бывало,  чтоб  старая  торговка рыбой посылала такой подарок
графу, да еще через нищего.
     Высказав  эти  соображения,  Эди  взял посох, надел широкополую шляпу и
отправился  в  путь.  А старуха еще некоторое время стояла, устремив взор на
дверь,  за  которой  исчез  ее  посланец. Возбуждение, вызванное разговором,
постепенно  улеглось,  она  опустилась  на  привычное  сиденье  и  со  своим
всегдашним   безучастным   видом  снова  механически  взялась  за  прялку  и
веретено.
     Между  тем  Эди  Охилтри  шел  и  шел вперед. До Гленаллена было десять
миль,  и старый солдат проделал этот переход часа за четыре. С любопытством,
естественным  при  его  праздной жизни и живом нраве, он на протяжении всего
пути   мучил   себя   загадками,   что  могло  бы  означать  доверенное  ему
таинственное  поручение  и  какая  связь  могла  существовать  между гордым,
богатым  и  могущественным графом и преступлениями или раскаянием слабоумной
старухи,  занимавшей  положение  не  многим выше, чем ее гонец. Он попытался
восстановить   в  памяти  все,  что  когда-либо  знал  или  слышал  о  семье
Гленалленов,  но  и тогда не мог прийти ни к какому выводу. Он знал, что все
обширное  поместье  этого  древнего  и  могущественного  рода перешло в свое
время  к  ныне  покойной  графине,  которая  в  большей  мере,  чем  другие,
унаследовала  также  мрачный,  суровый  и  непреклонный характер, отличавший
весь  дом Гленалленов с тех пор, как о них упоминают шотландские анналы. Как
и  все  ее  предки,  она ревностно придерживалась римско-католической веры и
сочеталась  браком  с  весьма  состоятельным английским джентльменом того же
вероисповедания,  который  прожил  лишь  два  года  после  их свадьбы. Таким
образом,  графиня  рано  осталась  вдовой  и полновластно управляла большими
земельными  владениями  своих  двух сыновей. Старший из них, лорд Джералдин,
которому  предстояло  наследовать  титул и состояние Гленалленов, находился,
пока  мать  была  жива,  в  полной  зависимости  от  нее.  Второй, достигнув
совершеннолетия,  принял  имя и герб отца и вступил во владение его землями,
как  это  было  предусмотрено брачным контрактом графини. С этого времени он
жил  преимущественно  в Англии и лишь изредка и ненадолго приезжал проведать
мать  и  брата.  И  даже эти посещения в конце концов прекратились, когда он
перешел в протестантство.
     Но  и  до  того  как властительнице Гленаллена было нанесено ее младшим
сыном   это   смертельное  оскорбление,  пребывание  там  представляло  мало
соблазнительного   для   такого   веселого  молодого  человека,  как  Эдвард
Джералдин   Невил,   хотя   мрачность  и  уединенность  замка,  по-видимому,
соответствовали  замкнутости  и  меланхолическому  душевному складу старшего
брата.  Лорд Джералдин вступил в жизнь молодым, хорошо воспитанным человеком
и  подавал  большие надежды. Те, кому случалось познакомиться с ним во время
его   путешествий,  прочили  ему  самую  блестящую  карьеру.  Но  прекрасную
утреннюю   зарю   часто  заволакивают  нежданные  тучи.  Молодой  аристократ
возвратился   в  Шотландию  и,  проведя  около  года  в  обществе  матери  в
Гленаллен-хаузе,    по-видимому,    перенял    ее    мрачную   суровость   и
меланхоличность.  Отстраненный  от  политики  ограничениями,  налагаемыми на
последователей   его   религии,   и   не   склонный  к  более  легким  видам
деятельности,  лорд  Джералдин  вел  крайне  замкнутую  жизнь.  Его  обычное
общество  составляли  единоверцы-священники,  время  от  времени  посещавшие
замок.   И  очень  редко,  по  случаю  особых  торжеств,  в  Гленаллен-хаузе
принимали несколько семейств, все еще принадлежавших к католической церкви.
     Но  это  и  было все; еретические же соседи Гленалленов ровно ничего не
знали  о  матери  и  сыне.  И  даже  католики мало что видели, кроме пышного
приема   и   торжественного  этикета,  соблюдаемого  при  этих  традиционных
празднествах,  с  которых все возвращались, не зная, чему больше дивиться, -
суровым  и  чопорным  манерам  графини  или  выражению  глубокого и мрачного
уныния,  ни  на  миг не покидавшему чела ее сына. Смерть графини сделала его
обладателем  родового  состояния и титула, и соседи уже начали обсуждать, не
приведет  ли обретенная им независимость к возрождению более веселой жизни в
его  доме,  как  вдруг  от лиц, иногда общавшихся с семьей, начали поступать
сообщения,  что  здоровье  графа  подорвано  слишком  ревностным соблюдением
предписаний  религии  и  что,  по  всей  вероятности,  он скоро последует за
матерью  в могилу. Такая возможность была тем более вероятна, что и брат его
умер  от  какой-то  затяжной  болезни, которая в последние годы одновременно
ослабляла  его  тело  и  дух.  И  вот  знатоки  геральдики  и специалисты по
родословным  уже  начали  рыться  в  записях,  чтобы  обнаружить  наследника
злосчастного  рода,  а  юристы  с  алчным  ожиданием толковали о вероятности
"большого гленалленского процесса".
     Увидев  перед  собой фасад Гленаллен-хауза, длинного старинного здания,
наиболее  современная  часть  которого  была спроектирована знаменитым Иниго
Джонсом,  Эди  Охилтри  начал  соображать,  как  ему  легче всего проникнуть
внутрь  для  выполнения  своей  миссии.  После  продолжительного раздумья он
решил  отослать  перстень Элспет графу через кого-либо из слуг. С этой целью
он  зашел в один из близлежащих домиков, где ему дали все необходимое, чтобы
вложить  перстень,  наподобие прошения, в конверт, запечатать его и написать
адрес:  "Его  светлости  графу  Гленаллену".  Однако,  зная,  что  послания,
сдаваемые  у  дверей  знатных домов такими людьми, как он, не всегда доходят
по  адресу,  Эди,  старый  солдат,  пожелал  разведать местность, прежде чем
перейти  в  решительную  атаку.  Приблизившись  к  сторожке  привратника, он
увидел  выстроившихся  перед  ней  бедняков.  Тут  были  и местные жители, и
представители  нищенской  профессии вроде него, и он заключил, что предстоит
большая раздача милостыни.
     "Доброе  дело, - сказал себе Эди, - никогда не остается без награды. Я,
может  быть, получу хорошую милостыню. Она не досталась бы мне, если бы я не
явился сюда по поручению старухи".
     Придя  к  такому  выводу,  он  примкнул  к  этому  обтрепанному полку и
постарался  занять  место  в  первых  рядах,  считая,  что право на подобное
преимущество  ему  дают  голубой  плащ  и  бляха, не говоря уж о его летах и
опыте.  Но  вскоре  он  убедился, что в этом собрании имеет силу совсем иной
порядок старшинства.
     - Разве  ты  получаешь  тройной  паек,  приятель, что так дерзко лезешь
вперед? Едва ли это так, потому что католики не носят таких блях.
     - Нет, нет, я не папист, - признался Эди.
     - Тогда  убирайся  к тем, кому дают два пайка или один. Вон они стоят -
англиканцы  и  пресвитериане.  Тошно  смотреть  на  еретика  с  такой  белой
бородищей, которая отшельнику под стать!
     Изгнанный  из  среды нищих-католиков или тех, кто причислял себя к ним,
Охилтри  подошел  к  беднякам,  принадлежавшим  к  англиканской  церкви;  им
знатный  благодетель  назначил  двойную  порцию  своих даров. Но никогда еще
случайно  забредший  конформист не изгонялся так грубо молитвенным собранием
англиканской  церкви,  даже во времена доброй королевы Анны, когда о религии
спорили с особым ожесточением.
     - Погляди-ка  вон  на  того,  с  бляхой!  -  кричали  они. - Каждый год
слушает  в  день  рождения  короля  пресвитерианского проповедника, а теперь
хочет выдать себя за англиканца! Ну нет! Не выйдет!
     Не  признанный, таким образом, ни Римом, ни епископальной церковью, Эди
был  вынужден  укрыться  от  насмешек  своих собратьев среди жиденькой кучки
пресвитериан,  которые  либо  считали  недостойным скрывать свои религиозные
убеждения  ради  увеличенной  подачки,  либо,  может быть, не могли пойти на
обман ввиду неизбежного разоблачения.
     Те  же  степени  старшинства соблюдались и при самой раздаче милостыни,
состоявшей   из  хлеба,  мяса  и  мелких  монет,  представителям  всех  трех
категорий.  Раздачей  подарков  католикам  лично руководил капеллан, человек
строгого  вида  и  манер.  Каждому  нищему  он  задавал  один-два  вопроса и
рекомендовал  молиться  за упокой души Джоселинд, усопшей графини Гленаллен,
матери  их  благодетеля. Привратник, которого можно было отличить по длинной
булаве  с  серебряным  набалдашником и по черному плащу с позументом того же
цвета,  надетому  им по случаю траура, наблюдал за распределением благ среди
приверженцев  епископальной  церкви. Менее счастливые сторонники шотландской
церкви были вверены попечению пожилого слуги.
     Обсуждая  с  Эди  какой-то спорный вопрос, привратник назвал старика по
имени,  и  тогда  лицо  его  показалось  Эди  знакомым  и  пробудило  в  нем
воспоминания  о былых временах. Собравшиеся уже начали расходиться, и слуга,
вновь  подойдя к тому месту, где все еще медлил Охилтри, сказал ему с резким
эбердинским акцентом:
     - Видно,  много  жиру  нагулял  старик,  если не можешь уйти, получив и
мясо и деньги!
     - Фрэнси  Макро,  -  ответил  ему  Эди  Охилтри,  - ты забыл Фонтенуа и
команду: "Сомкнуть шеренги!"
     - Охо,  охо!  - по-северному радостно завопил Фрэнси. - Это мог сказать
только  мой  старый  полковой товарищ Эди Охилтри! Но мне грустно, приятель,
видеть тебя в таком жалком положении.
     - Мне  не так плохо живется, как ты думаешь, Фрэнси. Но мне не хотелось
уйти,  не  поболтав  с  тобой, ведь я не знаю, когда мы снова увидимся. Ваша
челядь  не  слишком  жалует протестантов - вот почему я и не заглядывал сюда
раньше.
     - Тише,  тише!  Не  надо  об  этом;  дай  грязи  подсохнуть  - она сама
отпадет.  Пойдем  со  мной,  я угощу тебя, дружище, кое-чем получше говяжьей
кости.
     Тихонько  перемолвившись  с  привратником  (вероятно,  для  того, чтобы
заручиться  его  молчаливым согласием) и подождав, пока капеллан медленным и
торжественным  шагом  возвратился  в  дом, Фрэнси Макро повел своего старого
товарища  во  двор  Гленаллен-хауза.  Над мрачными воротами высился огромный
гербовый  щит,  в  котором  геральдист  и  гербовщик, как обычно, перемешали
эмблемы  человеческой  гордости  и человеческого ничтожества. Наследственный
герб  графини  с  многочисленными  полями  имел  форму  косоугольника  и был
окружен  отдельными щитами ее предков по отцовской и материнской линиям, все
это  вперемешку  с  косами,  песочными  часами, черепами и другими символами
бренности  людской,  уравнивающей все общественные различия. Поспешно пройдя
со  своим  другом по длинному мощеному двору, Макро провел его через боковую
дверь  в  каморку, примыкавшую к просторному помещению для слуг. Эту комнату
он,  как  личный слуга графа Гленаллена, имел право считать своей. Раздобыть
холодного  мяса,  крепкого  пива  и  даже  стаканчик  джина  не  представило
затруднений  для  столь  важной особы, как Фрэнси, который при всем сознании
своего  достоинства не утратил северной осторожности и жил в добром согласии
с  дворецким.  Наш  нищий  посланец пил эль и вспоминал с товарищем старину,
пока,  исчерпав  все  приходившие  на  ум  темы,  не решился коснуться своей
миссии, о которой на время позабыл.
     - Я  должен подать графу прошение, - сказал Эди, считая, что не следует
упоминать   о   кольце;  как  он  впоследствии  объяснил,  у  него  не  было
уверенности, не испортила ли бывшего солдата служба в богатом доме.
     - Что  ты,  что  ты, дружище! - ответил Фрэнси. - Граф не станет читать
никаких   прошений.  Но  я  могу  передать  бумагу  капеллану,  раздававшему
милостыню.
     - Тут,  скажу  я тебе, дело секретное. Так что лучше бы граф разобрался
сам.
     - Вот потому-то капеллан и предпочел бы просесть первым.
     - Я  прошел  далекий  путь  только  для  того,  чтобы доставить письмо,
Фрэнси, и, право, ты должен помочь мне управиться с этим трудным делом.
     - Ну,  будь  что  будет,  а  я  попытаюсь! - ответил эбердинец. - Пусть
ругаются,  как  хотят.  В  худшем  случае  меня выгонят, а я и сам подумывал
взять расчет, чтобы окончить свои дни в Инверури.
     Приняв  столь доблестное решение услужить другу во что бы то ни стало и
не  предвидя  для себя от этого никаких неприятностей, Фрэнси Макро вышел из
комнаты.  Отсутствовал  он  долго,  а  когда  вернулся,  то всем своим видом
выражал удивление и волнение.
     - Я  не  знаю,  вправду  ли  ты  Эди  Охилтри из роты О'Каррика в сорок
втором полку или сам дьявол в его обличье!
     - Почему ты так говоришь? - изумился нищий.
     - Да  потому,  что  лорд  был так расстроен и так поражен, что я ничего
подобного  в  жизни  не  видел.  Но  он  хочет тебя видеть. Так что со своей
задачей  я  справился.  Несколько минут он был как потерянный, и я думал, он
совсем  свалится. Потом он пришел в себя и спросил, кто принес пакет, и, как
ты думаешь, что я сказал?
     - Что  я  старый  солдат.  Это  звучит хорошо у дверей джентльмена, а у
дверей  фермера,  если  тебе  нужен ночлег, лучше сказать - старый медник: у
хозяйки, наверно, найдется, что чинить и паять.
     - Я  не сказал ни того, ни другого, - ответил Фрэнси. - Что для милорда
какие-то  там  солдаты  и  медники?  Он  приветливее  всего к тем, кто может
чинить  и  паять  наши  грехи.  Поэтому  я  сказал, что бумагу принес старый
человек  с  длинной белой бородой. Может, это монах-капуцин, потому что одет
он  как паломник. Так вот, когда граф соберется с духом, чтобы тебя принять,
он пошлет за тобой.
     "Хорошо  бы  мне скорей покончить с этим делом, - подумал Эди. - Многие
считают,  что  граф  малость  тронулся,  и как знать, не разозлится ли он на
меня за мою смелость?"
     Но  отступать  было  уже  поздно.  Из  отдаленных  покоев замка донесся
звонок,  и  Макро,  понизив  голос, словно уже находясь в присутствии своего
господина, объявил:
     - Это звонит милорд. Иди за мной, Эди, и ступай полегче да потише!
     Эди  отправился  за  своим  проводником,  который  ступал  так,  словно
боялся,   что  его  услышат.  Миновав  длинный  коридор,  они  поднялись  по
небольшой  лестнице, которая привела их в личные апартаменты графской семьи.
Они  были  просторны  и  обставлены  с роскошью, свидетельствовавшей о былом
величии  и  блеске  рода.  Но  вся  обс