В реке вода глубока.
                                                   Да будет легкой жизнь
                                                   Охотника и рыбака.

                                                           Старинная баллада

     Теперь  мы  должны ввести читателя в рыбачью лачугу, упомянутую в главе
одиннадцатой  нашего назидательного повествования. Я был бы рад, если бы мог
сказать,  что это жилище блистало порядком, что оно было прилично обставлено
и  более  или  менее чисто. К сожалению, должен отметить обратное: там царил
беспорядок,  мебель  обветшала,  сор  давно  не выметался. Но, при всем том,
обитатели  хижины  - матушка Маклбеккит и ее семья - производили впечатление
благополучия,   зажиточности  и  довольства,  в  некоторой  мере  оправдывая
неопрятную  старинную  поговорку:  "Чем  грязнее  -  тем милее". Несмотря на
летнее  время,  в  очаге  пылал  жаркий  огонь,  служивший  одновременно для
освещения,  обогрева  и стряпни. Улов был хороший, и семья, разгрузив лодку,
с  привычной  расточительностью  без устали варила и жарила ту часть добычи,
которая  была  предназначена для домашнего потребления. На деревянных досках
валялись  кости  и  другие  отбросы, вперемешку с раскрошенными лепешками, и
стояли  битые  кружки  с  недопитым  пивом.  Дородная  фигура  самой  Мегги,
носившейся  туда-сюда  среди  целого  выводка  девочек-подростков и малышей,
которых  она  то  и  дело наделяла пинками и окриками: "Прочь с дороги! Беда
мне  с вами!" - представляла резкий контраст с безучастным, вялым и отупелым
видом  ее  свекрови - женщины, достигшей последней грани человеческой жизни.
Она  сидела  в  своем  излюбленном кресле у огня, к теплу которого тянулась,
едва  ли  его  ощущая,  и то бормотала про себя, то с отсутствующим взглядом
улыбалась  детям,  когда они дергали ее за ленты чепца или теребили ее синий
клетчатый  передник. Держа прялку у груди и веретено в руке, она неторопливо
и  почти  бессознательно  предавалась старинному занятию шотландских женщин.
Малыши,  ползая  под  ногами  у  взрослых,  следили за движением крутящегося
бабушкиного  веретена и время от времени хватали его, когда оно танцевало на
полу,  выделывая  причудливые  скачки,  каких  не  увидишь  теперь при наших
усовершенствованных  самопрялках,  так  что  злосчастная принцесса из сказки
могла  бы  путешествовать  по  всей  Шотландии,  не  рискуя  уколоть палец о
веретено  и  умереть.  Несмотря на поздний час (было далеко за полночь), вся
семья  еще бодрствовала и не собиралась ложиться. Хозяйка хлопотала у очага,
она  пекла  оладьи,  а старшая дочь, уже упоминавшаяся нами полунагая наяда,
чистила  целую  груду мелкой финдернской трески (ее коптят на сырых дровах),
которую полагалось заедать лакомым содержимым сковороды.
     В  самый  разгар  этой домашней суетни послышался стук в дверь, и вслед
за  тем  -  вопрос:  "Еще не спите?" - возвестил о том, что в дом пожаловала
гостья.
     - Входи,  входи,  милая!  -  раздалось  в  ответ,  после чего поднялась
щеколда, и появилась Дженни Ринтерут, служанка нашего антиквария.
     - Эге!  -  воскликнула  миссис  Маклбеккит. - Вот те на! Неужто это ты,
Дженни? Приятно тебя видеть, красавица!
     - Ох,   милая,  мы  так  были  заняты,  столько  ухаживали  за  раненым
капитаном  Гектором,  что  две недели я не могла и носа из дому высунуть. Но
теперь  ему  лучше,  и на всякий случай у него в комнате спит старый Кексон.
Ну  вот, я и дождалась, пока наши старики улеглись, наскоро прибрала волосы,
закрыла  дверь  только на щеколду, на случай если кому понадобится войти или
выйти, пока меня не будет, и мигом за ворота - узнать, что у вас слышно!
     - Так,  так!  - отозвалась Мегги Маклбеккит. - Ишь как расфуфырилась! А
глаза-то  у  тебя  так и бегают, видно, ищут Стини. Но его нет дома, да и не
пара ты ему, милая! Куда такой пустельге содержать мужа!
     - Это  Стинн-то  мне  не  пара?  - возразила Дженни, тряхнув головой не
хуже,  чем  какая-нибудь  девица  более  высокого происхождения. - Мне нужен
такой муж, который сам мог бы содержать жену.
     - Э-э,  голубушка,  это  у фермеров да у горожан так считают! Нет уж, у
рыбачки  другие  понятия: она управляет мужем и управляет домом, и денежками
тоже она управляет, милая!
     - Вы  просто  жалкие  рабочие  клячи, - ответила сухопутная нимфа нимфе
морской.  -  Не  успеет киль лодки коснуться песка, как лентяй рыбак бросает
всю  работу,  и  жена,  подоткнув юбку, должна лезть в воду, чтобы перенести
рыбу  на  берег.  А  потом  муженек  сбрасывает с себя все мокрое и надевает
сухое  и усаживается с трубкой и кружкой возле огня, словно старик, и больше
пальцем  не  пошевельнет,  пока лодка опять не будет на воде! А жена... жене
приходится,  вскинув  корзину  на  спину,  тащиться  с  рыбой  в город и там
спорить   и   торговаться  со  всеми  бабами,  которые  пожелают  спорить  и
торговаться  с  ней,  пока она не сбудет рыбу. Вот как живут рыбачки, бедные
подневольные труженицы.
     - Подневольные?!  Да убирайся ты! Назвать главу дома подневольной! Мало
ты  знаешь  нашу  жизнь,  милая! Разве смеет мой Сондерс рот раскрыть или до
чего-нибудь   дотронуться   в   доме?  Ему  только  поесть,  да  попить,  да
позабавиться,  как ребенку. Он не дурак и не станет болтать, что в доме все,
мол,  его  -  от  конька крыши да треснувшей доски для хлеба на поставце. Он
хорошо  знает,  кто его кормит, и одевает, и держит все в порядке, когда он,
бедняга,  носится  в  своей  лодке по заливу. Нет, нет, девушка, кто продает
товар,  тот  и кошельком распоряжается, а кто распоряжается кошельком, тот и
домом  управляет.  Покажи  мне хоть одного из ваших фермеров, кто доверил бы
жене гнать скот на рынок и получать долги? Нету таких*.
     ______________
     *  В  рыбачьих  поселках  заливов  Ферт-оф-Форт  и  Тей,  да  и по всей
Шотландии,  власть,  как  описано  в  тексте, принадлежит женщинам. Во время
минувшей   войны,   когда   боялись   неприятельского   вторжения,  в  залив
Ферт-оф-Форт  вошел  караван  транспортных  судов  под  эскортом  нескольких
военных  кораблей,  не  отвечавших  на  сигналы.  Поднялась общая тревога, в
результате  которой  все  рыбаки,  призванные в качестве тылового ополчения,
явились  на  борт  канонерских  лодок, как это было предусмотрено на случай,
если  возникнет  необходимость,  и  вышли  навстречу  предполагаемому врагу.
Чужестранцы  оказались русскими, с которыми мы тогда были в мире. Дворянство
графства  Мид-Лотиан,  довольное  усердием,  выказанным в критический момент
ополченцами,  выхлопотало  рыбацкому  поселку  награду - серебряную пуншевую
чашу,   которой  надлежало  пользоваться  в  торжественных  случаях.  Однако
рыбачки,  прослышав  об  этом,  заявили,  что они имеют свое особое право на
долю  в почетной награде. Отличившиеся люди, объяснили они, их мужья. И если
бы  мужья  пали  в  бою,  пострадавшими  были  бы  они, их жены. Именно с их
разрешения  и по их настоянию мужчины вышли в море на канонерских лодках для
служения  родине.  Поэтому  жены требуют своей доли награды, которая так или
иначе  отметила  бы патриотизм женщин, проявленный в этом случае. Дворянство
графства    охотно    согласилось   и,   не   уменьшая   ценности   подарка,
предназначенного   мужчинам,   преподнесло  женщинам  дорогую  брошь,  чтобы
скреплять плед очередной "королевы" рыбачек.
     Можно  далее  отметить,  что  эти  нереиды очень щепетильно относятся к
различиям  в  общественном  положении,  что  определяется  теми  продуктами,
которыми  они торгуют. Так, одна умудренная опытом особа из их числа, говоря
о  более  молодой,  назвала  ее  "жалкой  дурехой,  лишенной  самолюбия",  и
предрекла,  что  она "никогда не поднимется выше торговли устрицами". (Прим.
автора.)

     - Ладно,  ладно,  Мегги! Что ни страна, то свой обычай. Но где же Стини
в такой поздний час? Куда все подевались? И ваш хозяин?
     - Мужа  я  уложила  в  постель  -  он  сильно измотался, а Стини затеял
что-то  с  этим  старым  нищим  Эди Охилтри и ушел. Они скоро вернутся, а ты
покуда посиди.
     - Честное  слово,  хозяйка, - сказала Дженни, садясь, - не могу я долго
задерживаться.  Но  я  должна  рассказать  вам  новости. Слыхали про большой
сундук  с  золотом,  что  нашел  сэр  Артур  в монастыре святой Руфи? Теперь
баронет  будет  важничать  пуще  прежнего. Он и чихнуть не решится, чтобы не
наклонить голову.
     - Да,  да!  Об  этом  все  знают.  Но только старый Эди говорит, что на
самом  деле  было  выкопано  в десять раз меньше. Он-то был при этом. Вот не
найдет же такого клада бедняк, которому деньги нужны до зарезу!
     - Это  правда.  А  вы  слыхали, что скончалась графиня О'Гленаллен? Она
уже  в  гробу,  и нынче ночью ее хоронят с факелами в монастыре святой Руфи.
Пойдут  все  ее слуги-паписты, и Ринган Эйквуд придет - он ведь тоже папист.
Вот будет красиво-то! Никто, верно, такого и не видывал.
     - Знаешь,  милочка,  -  ответила  нереида, - в наших краях не получится
пышных  похорон,  если  они  пустят  туда одних папистов, потому что в нашем
благословенном  уголке  у  закоснелой  блудницы,  как  ее называет достойный
мистер  Блеттергаул,  мало почитателей, пьющих из ее колдовской чаши. А чего
им  приспичило  хоронить  подлую  старую  ведьму  в  ночное  время? Наверно,
матушка знает.
     Тут  она  повысила голос и выкрикнула раза два или три подряд "Матушка,
матушка!"  - но дряхлая сивилла, отделенная от всех старческим безучастием и
глухотой, продолжала вращать веретено, не понимая, что обращаются к ней.
     - Поговори  с  бабушкой, Дженни. А мне легче окликнуть лодку за полмили
от берега, когда норд-вест дует прямо в рот.
     - Бабушка,  -  начала маленькая сирена, к голосу которой старуха больше
привыкла.  - Мама спрашивает, чего это Гленалленов всегда хоронят с факелами
в развалинах святой Руфи?
     Старуха   остановила  веретено;  она  повернулась  к  другим  женщинам,
подняла   иссохшую   дрожащую,   глинистого   цвета  руку  и  пепельно-серое
морщинистое  лицо, отличавшееся от лица трупа только парой быстро сверкающих
голубых  глаз, и не сразу, словно зарождение мысли постепенно приобщало ее к
миру живых, ответила:
     - Девочка  спрашивает,  что заставляет семью Гленалленов хоронить своих
покойников при свете факелов? Разве сейчас умер кто-нибудь из них?
     - Мы  все  тут  можем  умереть,  а  ты и не узнаешь, - сказала Мегги и,
снова  повысив  голос настолько, чтобы свекровь могла ее услышать, добавила:
- Старая графиня скончалась, матушка!
     - Так  и  ее бог призвал наконец? - произнесла старуха голосом, гораздо
более  проникнутым  чувством, чем это было свойственно ее преклонным летам и
ее  всегдашнему  равнодушию и апатии. - Значит, и она призвана дать ответ за
все ее чванство и властность? Прости ее господи!
     - Но   мама   спрашивала,   -  возобновила  допрос  девочка,  -  почему
Гленаллены хоронят своих покойников при факелах?
     - Они  делают  так,  -  ответила бабушка, - с тех пор, как Великий граф
пал  в злосчастной битве под Харло, когда, говорят, похоронное пение звучало
каждый  день  от  устья  Тея  до  высот  Кабраха и вы не услышали бы другого
звука,   кроме   плача   по   отважным   людям,   бившимся   против  Доналда
Островитянина.  Но  в  то  время  еще  здравствовала  мать Великого графа, а
женщины  дома  Гленалленов  были  храброй  и  непреклонной  породы.  Она  не
пожелала  похоронного  пения для сына и велела отнести его в полуночной тиши
к  месту упокоения, запретила пить поминальную чару и плакать по нем. В день
своей  смерти,  сказала  она,  он  убил  столько  врагов, что вдовы и дочери
умерщвленных  им  горцев  долго  будут  оплакивать  своих близких; они могут
оплакать  и ее сына. И она опустила его в могилу, не пролив ни слезинки, без
единого  стона  и  жалобы.  И все решили, что гордые Гленаллены так и должны
поступать.  Они  и  теперь  держатся  того  же правила, особенно в последнее
время,  потому  что  ночью  они  свободнее  могут  совершать свои папистские
церемонии,  под  покровом  мрака  и тайны, чем при свете дня. Так по крайней
мере  было  в  мое  время.  Днем  им  помешали бы власти и жители Фейрпорта.
Впрочем,  теперь, говорят, их бы не тронули, на свете многое изменилось, и я
уже не знаю, стою я или сижу, умерла я или жива.
     Оглянувшись   на   огонь   и   словно   находясь   в   том   наполовину
бессознательном  состоянии,  на  которое она жаловалась, старая Элспет опять
машинально занялась своим обычным делом и завертела веретено.
     - Ах,  боже  мой!  - вполголоса промолвила Дженни Ринтерут, обращаясь к
своей  собеседнице.  -  Жутко слушать, когда ваша свекровь пускается в такие
речи. Будто мертвая говорит с живыми!
     - Ты  не  так  уж  ошибаешься, милая! Ей все равно, что бы ни случилось
сегодня.  Но  наведи  ее  на  рассказы  о старине, и она начнет говорить как
по-писаному.  Мало  кто столько знает, как она, про семью Гленалленов - отец
моего  мужа  много  лет  поставлял  им  рыбу. Надо тебе сказать, что паписты
особенно  часто  едят  рыбу,  и  уж это-то в их религии не худо. Для личного
стола  графини  -  упокой,  господи, ее душу! - я всегда могла продать самую
лучшую  рыбу  по  самой лучшей цене, особенно по пятницам. Но погляди, как у
старухи  шевелятся  руки и губы! В голове у ней сейчас бродит, как в квашне.
Нынче  она наговорится, а то иной раз за неделю слова не вымолвит, разве что
скажет что-нибудь малышам.
     - Ох,  это страшная женщина, миссис Маклбеккит! - ответила Дженни. - Не
водится  ли  за  ней  чего?  Люди  говорят,  что  она не ходит в церковь, не
беседует  со  священником  и когда-то была паписткой. Но с тех пор, как умер
ее  муж,  никто  не  знает,  что  и  думать о ней. Вы-то сами не считаете ее
колдуньей?
     - Колдуньей?  Глупая  ты!  Так  можно любую старуху объявить колдуньей.
Вот  за  Эйлисон  Брек я и вправду не поручусь. Я видела у нее целые корзины
крабов, когда...
     - Тсс,  тсс,  Мегги,  -  прошептала Дженни, - ваша свекровь опять хочет
что-то сказать.
     - Не  говорил  ли  кто-то  из вас, - спросила старая сивилла, - или мне
приснилось,  или это было наитие, что Джоселинд, леди Гленаллен, умерла и ее
хоронят нынче ночью?
     - Да, матушка, - прокричала ее невестка. - Совершенно верно.
     - Что  ж, так и надо, - продолжала старая Элспет. - В свое время многим
пришлось из-за нее худо, даже родному сыну. Он еще жив?
     - Да,  еще  жив,  но  едва  ли  долго протянет. А ты не помнишь, как он
заходил весной, и спрашивал про тебя, и денег оставил?
     - Может  быть,  Мегги. Не помню. А какой он был красавец, да и отец его
тоже!  Эх,  если  б  отец был жив, счастливые это были б люди! Но он умер, а
леди  начала  вертеть  сыном  и  так  и  сяк и уверила его в том, чему он не
должен  был верить, и заставила его сделать то, в чем он раскаивается до сих
пор  и  будет  раскаиваться  еще,  если  жизнь  его  будет такая же долгая и
скучная, как моя.
     - А  что  это  такое было, бабушка? - А что это такое, матушка? - А что
же  это  такое,  а,  бабушка Элспет? - в один голос спросили дети, их мать и
гостья.
     - Об  этом  и  не  спрашивайте,  - ответила старая сивилла, - да молите
бога,  чтобы  он  не  оставил  вас  во  власти гордыни и вашего своевольного
сердца.  Эти  пороки  приносят  беду  и  в  хижину  и во дворец, я сама тому
горестная  свидетельница.  Вот  была мучительная и страшная ночь! Неужто это
время  никогда  не  уйдет  из моей старой головы? Ох, вот вижу, лежит она на
полу,  а  с  волос, таких длинных, течет соленая вода!.. Небо покарает всех,
кто  был  к  этому  причастен...  Бог  мой, неужели мой сын в море при таком
ветре?
     - Нет,  нет, матушка, ни одна лодка не выдержит такого ветра. Он спит в
своей постели за перегородкой.
     - Так это Стини в море?
     - Нет,  бабушка,  Стини  ушел  со старым Эди Охилтри. Верно, они хотели
посмотреть похороны.
     - Не  может  быть,  -  заметила мать семейства. - Мы и не знали ничего,
пока  не  пришел  Джок  Ренд  да не сказал, что Эйквудам велено явиться. Эти
господа  всегда  держат похороны в тайне. Тело пронесут всю дорогу от замка,
все  десять миль, под покровом ночи. Старуха десять дней пролежала в гробу в
Гленаллен-хаузе,  в  большом  зале.  Его  завесили  черным  и  всюду  зажгли
восковые свечи.
     - Да  упокоит  ее  господь!  -  воскликнула  старая  Элспет, чьи мысли,
очевидно,  все  еще были заняты столь значительным событием, как смерть леди
Гленаллен.  - Сердце у графини было жестокое, и за свои дела она ответит, но
милосердие всевышнего безгранично. Дай бог, чтобы она в этом убедилась!
     И Элспет снова погрузилась в молчание, которого больше не прерывала.
     - Хотела  бы  я  знать, что делают в такую ночь мой Стини и этот старый
краснобай  и  попрошайка!  -  сказала  Мегги  Маклбеккит, недоумение которой
разделяла  и  ее  гостья.  -  Эй,  детки, сбегайте-ка кто-нибудь на скалу да
покричите! Может, они близко! Не то от оладий одна зола останется!
     Маленькая  посланница ушла, но через несколько минут примчалась назад с
громким криком:
     - Мама,  бабушка!  Там белое привидение гонится за двумя черными, и все
они бегут со скалы.
     Вслед  за этим странным сообщением послышался шум торопливых шагов, и в
хижину  ворвался  молодой  Стини  Маклбеккит,  а  сразу  вслед  за ним и Эди
Охилтри.  Оба  так  запыхались,  что  еле переводили дух. Первым делом Стини
стал  искать  брус,  служивший  дверным засовом, но мать напомнила, что этот
брус  распилили  на  дрова  в  суровую  зиму  три  года  назад.  "Зачем нам,
беднякам, засовы?" - говорила она тогда.
     - Никто  за  нами  не гонится, - сказал нищий, отдышавшись. - Мы совсем
как злодеи: бежим, когда нас вовсе не преследуют.
     - Право  же,  кто-то  за  нами гнался, - сказал Стини, - либо дух, либо
кто-то похожий на духа.
     - Это  был  человек  в белом, верхом на лошади, - возразил Эди. - Он не
мог  скакать  шибче,  оттого  что  конь  его увязал в топких местах и он еле
держался  в седле. Это я хорошо видел. Не думал я, что мои старые ноги могут
так быстро нести меня. Я бежал словно из-под Престонпенса.
     - Тьфу,  дурни  какие! - возмутилась Мегги Маклбеккит. - Верно, это был
кто-нибудь из верховых с похорон графини.
     - Как?  -  воскликнул  Эди.  -  Старую  графиню  нынче ночью хоронили в
монастыре  святой  Руфи?  Так вот откуда огни и шум, что нас спугнули! Жаль,
что  я  не знал, а то я бы не ушел и не оставил там того мошенника. Впрочем,
они  позаботятся  о  нем.  Ты  слишком  сильно  отлупил его, Стини; может, и
совсем угробил.
     - Ничего  подобного,  - рассмеялся Стини. - Этакий широкоплечий детина!
Вот  я  и  примерил палку к его плечам. И ведь не опереди я его, он бы вышиб
из тебя твои старые мозги, приятель!
     - Ладно,  если  выпутаюсь  из  этой передряги, не стану больше искушать
провидение,  -  сказал  Эди. - Но неужто так незаконно сыграть шутку с таким
проходимцем, который тем и живет, что обманывает честных людей.
     - А что нам делать вот с этим? - спросил Стини и показал бумажник.
     - Вот  тебе  на! - воскликнул Эди в большой тревоге. - Чего ради ты его
взял? Одной бумажки отсюда довольно, чтобы повесить нас обоих!
     - Я  и  сам  не  знаю, - ответил Стини. - Этот бумажник, верно, выпал у
него  из  кармана;  он  оказался  у  меня под ногами, когда я возился с этим
прохвостом,  стараясь  поднять его с земли. Ну, я просто сунул его в карман,
чтобы  не потерялся. Тут послышался конский топот, и ты закричал: "Бежим!" А
потом я думать о нем забыл.
     - Так  или  иначе  негодяю  надо  вернуть  бумажник.  Снеси-ка  его  на
рассвете  Рингану  Эйквуду. Я и за тысячу фунтов не согласился бы, чтобы его
нашли у нас!
     Стини обещал сделать, как ему было сказано.
     - Хорошо  вы  провели  ночь,  мистер  Стини!  -  воскликнула тут Дженни
Ринтерут,  которая,  досадуя,  что  ее