все это убедило мошенника, что подобная попытка была бы
рискованной.  Сгорая  от  злобы  и  нетерпения, он все же постарался принять
свой  обычный  вкрадчивый  тон,  стал просить "своего допрого друга мейстера
Эдиса  Охилтриса"  пройти  вперед и заверил его в своем согласии на все, что
может предложить его "такой замечательный друг".
     - Ну  хорошо,  хорошо,  - сказал Эди. - Не запутайтесь ногами в высокой
траве  и не ступайте на разбросанные здесь камни. Прикройте-ка фонарь полой,
не то его ветром задует. К тому же иногда и месяц проглядывает.
     С  этими  словами старый Эди, за которым по пятам следовал заклинатель,
направился к развалинам, но вдруг остановился.
     - Вы  ученый человек, мистер Дустердевил, и знаете много чудес природы.
Так  вот,  скажите:  верите  ли  вы  в  привидения и духов, которые ходят по
земле? Верите или нет?
     - Что  ви,  допрый мейстер Эдис, - укоризненно зашептал Дюстерзивель. -
Неушели это подходящее время и место, чтоби задафать такие вопросы?
     - Да,  и  время  и место подходящие, мистер Дустандшовел*. Прямо скажу:
поговаривают,  что  здесь  бродит  старый  Мистикот. А нынче ночь не слишком
приятная  для  встречи  с  ним.  Как  знать,  понравится ли ему то, зачем мы
пришли на его могилу?
     ______________
     * Dustandshovel (англ.) примерно значит "мусорная лопата".

     - Alle  guten  Geister...  - пробормотал немец, но голос его задрожал и
он  не договорил заклинания. - Я хотел би, чтоби ви так не говорили, мейстер
Эдис, потому что после всего услышанного мною в ту ночь я сильно верю...
     - Ну,  а я, - воскликнул Охилтри, вступив в алтарь и с вызывающим видом
взмахнув  рукой,  - я и пальцем не шевельну, чтобы помешать ему явиться хоть
сию минуту. Он-то ведь только дух без плоти, а мы духи во плоти!
     - Ради  состателя,  - простонал Дюстерзивель, - ничего не говорите ни о
тех, кто существует, ни о тех, кто не существует!
     - Ладно,  -  согласился  нищий, отодвигая створку фонаря. - Вот камень,
и, дух там или не дух, а я вот хочу забраться малость поглубже в могилку.
     И  он  спрыгнул  в  яму, из которой этим утром был извлечен драгоценный
ящик.  Сделав несколько взмахов лопатой, он устал или сделал вид, что устал,
и обратился к своему компаньону:
     - Я  стар  и не могу работать в полную силу. Но мы должны помогать друг
другу,  сосед.  Теперь,  пожалуй,  и  вам  пора  спуститься сюда да маленько
поработать.  Покопайте-ка  немного  да выбросьте наверх землю, а потом я вас
сменю.
     Дюстерзивель  занял место, покинутое нищим, и пустился работать со всем
усердием  вспыхнувшей  алчности.  К ней примешивалось настойчивое стремление
поскорее  покончить  со  всем  этим  делом и убраться подальше - стремление,
естественное для натуры жадной, подозрительной и трусливой.
     А  Эди,  со  всеми  удобствами расположившись у края ямы, ограничивался
тем, что понуждал своего сообщника работать усерднее.
     - Вот  уж,  в  самом  деле,  мало кто работал за этакую поденную плату!
Пусть  новый  ящик  будет хоть в одну десятую ящика номер один. Но, если там
будет  полно золота вместо серебра, стоить он будет вдвое больше. Погляжу я,
вы  так  споро работаете мотыгой и лопатой, словно родились землекопом. Этак
вы  можете,  чего доброго, зарабатывать добрые полкроны в день. Ноги береги!
-  И  он  толкнул  довольно большой камень, который заклинатель только что с
трудом  выбросил  из  ямы  и  который Эди теперь сбросил обратно, нанеся тем
самым немалый ущерб конечностям своего сообщника.
     Подгоняемый  нищим,  Дюстерзивель  надсаживался  и  напрягал  все силы,
разбивая  камни  и  затвердевшую  глину.  Он  работал  как лошадь и мысленно
разражался  немецкими  проклятиями.  Но  как  только  с  его  уст  срывалось
непозволительное словцо, Эди сейчас же изменял прицел:
     - Эй,  вы  там,  не  ругайтесь,  не  ругайтесь!  Кто его знает, кто нас
слушает!  Ох!  Боже  всемилостивый,  да что это там? Фу, да это просто ветка
плюща  на  стене  от  ветра  колышется.  А  когда  туда  светила  луна,  мне
почудилась  рука  мертвеца  со свечой. Я думал, это сам Мистикот. Но ничего!
Давайте,   работайте,   выбрасывайте  землю  подальше.  Нет,  вы  работничек
отменный,   могильщик  не  хуже  самого  Уила  Уиннета!  Чего  же  вы  вдруг
остановились? Удача-то, поди, совсем рядом.
     - Хватит!  -  с  досадой  воскликнул разочарованный немец. - Я дошел до
скалы, на которой стоят эти проклятые - прости господи! - развалины.
     - Ну  что  вы,  - сказал нищий, - похоже, что это просто большая плита,
положенная,  чтобы  прикрыть золото. Берите-ка мотыгу да хватите хорошенько,
и,  черт  ее  дери,  наверняка  расколете  этот  камень.  Ага, вот это дело!
Смотри-ка, у него сила, как у Уоллеса!
     Поощряемый  понуканиями  Эди,  заклинатель  нанес  по камню два или три
отчаянных  удара и, хоть не расколол того, по чему бил, - это оказалось, как
и  предполагал  немец,  сплошная  скала,  -  зато сломал инструмент, который
отлетел и ушиб ему обе руки.
     - Ура,  ребята!  Вот  вам и рингановская мотыга! - завопил Эди. - Позор
фейрпортцам!  Продавать такие хлипкие штучки! Двиньте-ка еще разик лопатой -
ну-ка, мистер Дустердевил!
     Заклинатель  молча  выкарабкался  из  ямы,  глубина  которой  достигала
теперь  шести  футов,  и  голосом,  дрожавшим  от  гнева, обратился к своему
компаньону:
     - Знаете  ли  ви,  мейстер  Эдис Охилтрис, с кем ви посфоляете себе все
эти шуточки?
     - Да,  с  болтуном,  мистер Дустердевил! Таким я знаю вас уже не первый
день.  Но  тут  мне совсем не до шуток. Я давно хочу увидеть наше сокровище.
Нам  уже  пора  бы наполнить обе половины этого мешка. Хватит нам его, чтобы
все упрятать?
     - Смотри,  ти,  подлый  старик! - выкрикнул разъяренный философ. - Если
ти  только  попробуешь  снофа истефаться надо мной, я тебе раскрою череп вот
этой лопатой!
     - А  что в это время будут делать мои руки и посох? - самым беззаботным
тоном  спросил  Эди.  -  Потише, мистер Дустердевил, не для того я так долго
прожил  на  белом  свете, чтобы меня выкинули из него лопатой. И чего вы так
наскакиваете  на  ваших  друзей?  Бьюсь об заклад, что я в одну минуту найду
сокровище!
     - Клянусь  вам,  - пригрозил заклинатель, теперь уже полный подозрений,
- если ви сыграете со мной еще одну шутку, я изобью вас, мейстер Эдис!
     - Нет,  только  послушайте  его!  -  сказал  Охилтри.  -  Он знает, как
заставить человека искать клад! Наверно, его самого так учили!
     При  таком  обидном  предположении, содержавшем явный намек на недавнюю
сцену  между  немцем  и  сэром  Артуром,  философ  потерял последние остатки
терпения   и,   будучи   человеком  бурных  страстей,  замахнулся  рукояткой
сломанной  мотыги  над  головой старика. Удар, по всей вероятности, оказался
бы  смертельным,  если  бы  тот, против кого он был направлен, не воскликнул
твердым и суровым голосом:
     - Какой  стыд!  Неужто  земля  и  небо потерпят, чтобы вы убили старого
человека? Да я вам в отцы гожусь! Оглянитесь!
     Дюстерзивель  инстинктивно  обернулся  и,  к своему крайнему изумлению,
увидел  высокую темную фигуру, стоявшую у него за спиной. Привидение не дало
ему   времени   произнести  заклинание  или  принять  какие-нибудь  меры,  а
мгновенно  прибегло  к  voie  de fait* и угостило мудреца тремя или четырьмя
столь  основательными  подзатыльниками,  что  он  свалился и несколько минут
оставался  без  сознания, скованный оцепенением и страхом. Когда заклинатель
пришел  в себя, он уже был один в разрушенном алтаре и лежал на мягкой сырой
земле,   выброшенной  из  могилы  Мистикота.  Он  приподнялся  со  смешанным
чувством  гнева, боли и ужаса и, лишь посидев несколько минут, мог настолько
собраться  с мыслями, чтобы хоть вспомнить, как и зачем он сюда попал. Когда
к  нему  возвратилась  память,  он  уже  почти  не сомневался, что приманка,
посредством  которой  старый  Охилтри  завлек  его  в  это уединенное место,
насмешки,   которыми  тот  вызвал  ссору,  и  мгновенная  помощь,  приведшая
столкновение  к  такой развязке, - все это были части плана, задуманного для
того,  чтобы навлечь на него, Германа Дюстерзивеля, беду и позор. Ему трудно
было  предположить,  что  своим утомлением, тревогой и перенесенными побоями
он  обязан  коварству  одного  лишь  Эди  Охилтри, и он пришел к выводу, что
нищий  просто  выполнял  роль,  предписанную ему каким-то более значительным
лицом.  Его  подозрения падали то на Олдбока, а то и на сэра Артура Уордора.
Первый   не   трудился   скрывать  сильную  неприязнь  к  нему,  второму  же
Дюстерзивель  нанес  серьезный  ущерб. И, хотя он полагал, что сэр Артур сам
не  знает, насколько расстроены его дела, все же, вероятно, он постиг истину
в  достаточной  мере,  чтобы  пожелать  отомстить. Во всяком случае, Охилтри
намекнул  на  одно  обстоятельство,  которое  заклинатель имел все основания
считать  известным  только  сэру  Артуру  и ему самому. Откуда же, как не от
сэра  Артура,  узнал  о нем Эди? Далее, речи Олдбока свидетельствовали о его
убежденности  в  мошеннических  намерениях  Дюстерзивеля, а сэр Артур слушал
все  это  и,  если  защищал  немца,  то  очень  вяло. Наконец, способ мести,
избранный,  по  мнению  Дюстерзивеля,  баронетом,  не расходился с практикой
других  стран,  с  которой  заклинатель  был  лучше  знаком,  чем  с нравами
Северной  Британии.  Для  него,  как  и для многих дурных людей, заподозрить
обиду  -  значило  тут  же  замыслить  и мщение. И, еще не твердо держась на
ногах,  Дюстерзивель  мысленно  поклялся  разорить своего благодетеля, а для
этого он, к несчастью, имел достаточно возможностей.
     ______________
     * Рукоприкладству (франц.).

     Однако,  хотя  планы  мести и всплывали в голове немца, сейчас не время
было   предаваться   подобным  размышлениям.  Час,  место,  его  собственное
положение  и  вероятная  близость его обидчиков заставили авантюриста прежде
всего  позаботиться  о  безопасности.  Фонарь,  отброшенный  прочь  во время
стычки,  уже  погас.  Ветер,  который  раньше  так  громко завывал в боковых
приделах  разрушенного  храма, теперь почти стих, зато дождь лил вовсю. Луна
совсем  скрылась,  и  хотя  Дюстерзивель  был  уже  более или менее знаком с
местом  и  знал,  что  ему надо добраться до восточной двери алтаря, мысли в
голове  у  него  так путались, что прошло еще несколько минут, прежде чем он
мог  определить, в каком направлении искать выход из руин. Пока он находился
в  такой  растерянности,  голос  суеверия,  ободренный  темнотой  и нечистой
совестью немца, вновь заговорил в его расстроенном воображении.
     - А,  чепуха! - храбро увещевал он себя. - Все это вздор и обман. Черт!
Неужто  этот  твердолобый  шотландский баронет, которого я пять лет водил за
нос, перехитрит Германа Дюстерзивеля?
     В  ту  минуту,  когда он пришел к этому выводу, произошло нечто, сильно
потрясшее  посылки,  на  которых  этот вывод зиждился. Среди меланхолических
вздохов  замиравшего  ветра  и  плеска дождевых капель, падавших на листья и
камни,  зазвучало  -  и, по-видимому, на небольшом расстоянии от слушателя -
пение,  такое  печальное и строгое, словно отлетевшие души клириков, некогда
обитавших  в  ныне  покинутых  руинах,  оплакивали  безлюдье  и  запустение,
воцарившиеся  в  их  священных приделах. Дюстерзивель уже поднялся на ноги и
пробирался  ощупью  вдоль  стены.  При  этих новых звуках он остановился как
вкопанный.  Все  его чувства в этот миг как бы сосредоточились в слухе и все
единодушно  докладывали  ему,  что  глухой,  заунывный и протяжный напев был
церковной  музыкой,  сопровождавшей торжественную панихиду по обряду римской
церкви.  Почему  пели  в  таком уединенном месте и кто были певчие - все эти
вопросы  перепуганное  воображение  заклинателя,  населенное такими образами
немецкого  суеверия,  как  русалки,  лесные  цари,  оборотни,  домовые, духи
черные и белые, синие и серые, даже не пыталось разрешить.
     Вскоре  в  исследовании нового явления приняло участие еще одно из пяти
чувств  Дюстерзивеля.  В  конце  поперечного  нефа  церкви,  за  несколькими
ведущими  вниз  ступенями,  находилась  небольшая  дверь, забранная железной
решеткой.  Насколько  помнил заклинатель, за ней был невысокий сводчатый зал
-  бывшая  ризница. Взглянув в сторону, откуда доносились звуки, он заметил,
что  сквозь  прутья  решетки  проникают,  падая  на  ступени, яркие отблески
красного  света. Одно мгновение Дюстерзивель колебался, не зная, что делать.
Потом,  исполнясь  отчаянной  решимости, двинулся по проходу к месту, откуда
исходил свет.
     Подбадривая  себя  крестным знамением и всеми заклинаниями, какие могла
подсказать   ему  память,  немец  подвигался  к  решетке,  чтобы,  оставаясь
невидимым,  наблюдать  за  тем, что происходило внутри сводчатого помещения.
Когда  он  робкими  и  неуверенными  шагами приблизился к двери, пение после
нескольких   унылых   и  протяжных  аккордов  стихло  и  сменилось  глубоким
безмолвием.  За  решеткой  открылось  удивительное  зрелище  внутри ризницы.
Посередине  зияла  открытая  могила  с четырьмя светильниками, высотой около
шести  футов,  по  углам. На досках сбоку от могилы стояли носилки, и на них
лежал  закутанный  в  саван труп со сложенными на груди руками, по-видимому,
готовый  к  погребению.  Священник  в  епитрахили  и ризе держал перед собой
раскрытый  молитвенник,  другая  духовная  особа  в  церковном  облачении  -
кропильницу  со  святой  водой, а двое мальчиков в белых стихарях - кадила с
благовониями.  Отдельно  от  других  и  ближе  всех  к гробу стоял мужчина в
глубоком  трауре,  фигура которого некогда была высокой и властной, а теперь
согнулась  под  бременем лет и недугов. Таковы были главные действующие лица
этой  сцены.  На  некотором  расстоянии виднелось несколько мужчин и женщин,
закутанных  в  длинные  траурные  плащи,  а  еще  дальше  от  тела,  у стен,
неподвижно  вытянулись в ряд другие фигуры, в таких же мрачных одеяниях, и у
каждой  была  в  руке огромная свеча из черного воска. Дымный свет множества
свечей,   мерцавший   в   тусклом,   багровом  сиянии,  придавал  всей  этой
необычайной  картине  смутные, колеблющиеся, призрачные очертания. Священник
громким,   ясным   и   звучным   голосом  стал  читать  из  молитвенника  те
торжественные  слова, которые обряд католической церкви посвятил возвращению
праха   во   прах.   Изумленный  Дюстерзивель  по-прежнему  не  был  уверен,
действительно  ли  происходит все это в таком месте и в такой час, или же он
видит,  как  сверхъестественные  силы воспроизводят ритуал, обычный для этих
стен  в  былые времена, но теперь редко выполняемый в протестантских странах
и  лишь  в исключительных случаях - в Шотландии. Он не знал, выжидать ли ему
конца  церемонии или же сделать попытку вернуться в алтарь, но как только он
чуть-чуть  шевельнулся,  его заметил сквозь решетку один из пришельцев. Тот,
кто  первый  его  обнаружил,  указал  на  него человеку, который стоял возле
гроба,  отдельно  от  других.  По  его  знаку  от группы отделились двое, и,
бесшумно  скользя,  словно  боясь  помешать богослужению, отперли и отвели в
сторону  решетку,  отгораживавшую  от  них  заклинателя. Они схватили его за
руки  с  такой  силой, которой он не мог бы преодолеть, даже если бы страх и
позволил  ему  сопротивляться, усадили в алтаре на землю, а сами сели с двух
сторон,  как  бы  держа  его  под  стражей.  Убедившись, что он находится во
власти  таких  же  смертных,  как и сам, заклинатель собрался было задать им
ряд  вопросов.  Но  один  из  пришельцев указал на ризницу, откуда явственно
доносился  голос  священника,  а  другой,  требуя молчания, приложил палец к
губам,  и  немец  счел  благоразумным  прислушаться  к этому намеку. Так они
удерживали  его,  пока  громкая  аллилуйя,  прогремевшая под старыми сводами
святой  Руфи,  не закончила удивительную церемонию, при которой ему довелось
присутствовать.
     Когда  пение  стихло  и все его отголоски замерли вдали, одна из черных
фигур,  все  еще  стороживших  мага, обратилась к нему на местном диалекте и
голосом, который он, казалось, узнал:
     - Вот  те  на!  Мистер Дюстерзивель, это вы? Разве вы не могли дать нам
знать,   что   хотите   присутствовать   на   церемонии?  Милорду  не  очень
понравилось, что вы тут подслушивали да подсматривали.
     - Ради  всего  сфятого,  скашите  мне,  кто  ви такие! - перебивая его,
спросил, в свою очередь, немец.
     - Кто  я  такой? Кто ж, как не Ринган Эйквуд, нокуиннокский лесничий. А
что  вы  тут  делаете  в этот ночной час, если пришли не затем, чтобы видеть
погребение старой леди?
     - Заявляю   вам,   мой   допрый  лесничий  Эйквуд,  -  произнес  немец,
поднимаясь  на ноги, - что меня в эту самую ночь убили, ограбили и до смерти
напугали.
     - Ограбили?!  Кто же натворит здесь такое? Убили?! Странно, вы говорите
что-то  очень  уж  бойко  для убитого! Напугали?! Кто же вас напугал, мистер
Дюстерзивель?
     - Я  скажу  вам,  мейстер лесничий Эйквуд Ринган: не кто иной, как этот
паршивый пес, негодяй в голубом плаще, которого ви называете Эдис Охилтрис.
     - Никогда  этому  не поверю, - ответил Ринган. - Я, а до меня мой отец,
мы  давно знали и знаем Эди как правдивого, честного и безобидного человека.
К  тому  же  он спит сейчас в нашем сарае с десяти вечера. Значит, кто бы ни
напал  на  вас,  мистер  Дюстерзивель, - если это вообще правда, - я уверен,
что Эди перед вами чист.
     - Мейстер  Ринган  Эйквуд,  лесничий, я не знаю, как понимать тут слово
"чист"  и почему ваш Эдис Охилтрис "без обид", но я говорю вам, что этот ваш
надешный  друг  обобрал меня на пятьдесят фунтов, и он сейчас так ше в вашем
сарае, как я - в царстве небесном.
     - Хорошо,   сэр!   Вы  пойдете  со  мной,  и  когда  участники  похорон
разойдутся,  мы устроим вас на ночлег в сторожке и проверим, в сарае Эди или
нет.  Когда мы несли сюда покойницу, из старой церкви шмыгнули какие-то двое
молодцов  подозрительного  вида, это правда. А наш священник не любит, чтобы
еретики  глазели  на  наши  церковные  обряды.  Он  послал  им вдогонку двух
верховых, и мы скоро все узнаем.
     С  этими  словами  любезный  дух, при содействии безмолвного персонажа,
оказавшегося   его   сыном,  освободился  от  своего  плаща  и  приготовился
сопровождать  Дюстерзивеля  к  месту  отдохновения,  в  котором  тот  весьма
нуждался.
     - Я  завтра  же  подам  в  суд, - объявил заклинатель. - Все ответят по
закону.
     Мечтая  вслух  о  возмездии  виновникам  его  телесных  повреждений, он
побрел  из  руин,  поддерживаемый  Ринганом и его сыном. Немец был так слаб,
что их помощь пришлась очень кстати.
     Когда  они вышли из аббатства и очутились на лугу, Дюстерзивель увидел,
как  свечи,  возбудившие  в  нем  такую тревогу, неровной вереницей покидали
развалины.  Их  свет,  подобно  ignis  fatuus*, замелькал на берегах озерца.
Колеблющиеся,  мерцающие  огоньки  очень  недолго  двигались  по тропинке, а
затем все разом погасли.
     ______________
     * Блуждающему огоньку (лат.).

     - Мы  в  таких  случаях  всегда тушим свечи у колодца Святого креста, -
сообщил лесничий своему гостю.
     После  этого Дюстерзивель уже не видел никаких следов шествия, и только
слух  его  еще улавливал отдаленные и постепенно ослабевавшие отзвуки ударов
конских  копыт  в  том  направлении,  куда  удалились участники погребальной
церемонии.


                                 Глава XXVI

                                                   Плыви, челнок, плыви!
                                                   Далек и опасен путь.
                                                   Плыви, челнок, скорей
                                                   И детям на хлеб добудь!
                                                   Счастливо, челнок, плыви!