который, к
нашему  вечному  стыду,  в  некоторой степени возродился в наш век. Мой друг
Хевистерн  встречал  этого  молодчика  за границей и нечаянно обмолвился мне
(ибо,  надо  вам сказать, он, прости его бог, верит во всю эту чепуху) о его
истинной   сущности.  О,  стань  я  халифом  на  один  день,  как  почтенный
Абу-Хасан,  я  бичами  и  скорпионами  выгнал  бы этих мошенников из страны.
Своей  мистической  дребеденью  они  успешно  совращают  души  несведущих  и
доверчивых  людей,  как если бы одуряли их мозги джином, и затем с легкостью
обчищают  их  карманы.  А  теперь  этот  странствующий  шут  и  подлец нанес
последний удар, который довершит разорение древней и почтенной семьи!
     - Но как же он мог вытянуть у сэра Артура такие значительные суммы?
     - Право,  не  знаю.  Сэр Артур - добрый и достойный джентльмен, но, как
вы  сами могли судить по тем бессвязным мыслям, которые он высказывал насчет
языка  пиктов,  разумом  он  далеко  не блещет. Поместье его - неотчуждаемое
родовое  владение  -  не  может быть заложено, поэтому он всегда нуждается в
деньгах.  Обманщик  посулил  ему  золотые  горы,  и  нашлась одна английская
компания,   согласившаяся   авансировать   крупные   суммы,   боюсь   -  под
поручительство  сэра Артура. Несколько джентльменов - я, осел, тоже был в их
числе  -  вступили в это предприятие, внеся каждый свой небольшой пай, а сам
сэр  Артур  понес  большие  издержки.  Нас  завлекли  видимостью  серьезного
подхода  к  делу  и  еще  более  благовидной  ложью.  Теперь же мы, как Джон
Баньян, очнулись и видим, что все это был сон.
     - Меня  удивляет,  что  вы,  мистер  Олдбок, поощряли сэра Артура своим
примером.
     - Ах,  -  вздохнул  Олдбок  и нахмурил косматые седые брови, - иногда я
сам  дивлюсь  своему  поведению  и стыжусь его. Дело было не в жажде наживы.
Нет   человека  (конечно,  осторожного),  которого  меньше  интересовали  бы
деньги,  чем меня, но мне думалось, что я могу рискнуть небольшой суммой. От
меня  ждут  (хотя,  право,  я не вижу, почему), что я дам малую толику тому,
кто  избавит  меня  от  этой  фитюльки - моей племянницы Мэри Мак-Интайр. И,
пожалуй,  считают,  что  я  должен  еще помочь ее бездельнику братцу сделать
карьеру  в  армии.  В  том  и  другом  случае было бы весьма кстати, если бы
вложенная  сумма,  скажем,  утроилась.  А  кроме того, мне мерещилось, будто
финикийцы  в прежние времена ковали медь на этом самом месте. Хитрый негодяй
Дюстерзивель  нащупал  мое  слабое  место  и  стал  распускать  (черт бы его
побрал!)  странные  слухи  о  будто  бы  найденных  древних шахтах, о следах
разработки  руд,  производимой  совсем  иными  способами,  чем в наше время.
Короче  говоря,  я  свалял  дурака,  вот и все. Мои убытки - пустяки. Но сэр
Артур,  насколько  я  знаю,  запутался  очень сильно. У меня сердце болит за
него и за бедную молодую леди, которая должна разделять его несчастье.
     Здесь  разговор  прервался,  и о его продолжении мы сообщим в следующей
главе.


                                 Глава XIV

                                         Коль веру дать меняющимся снам,
                                         Сулят мне грезы радостную весть.
                                         Властитель дум моих царит на троне.
                                         И мнится - я вознесся над землей,
                                         И голова полна веселых мыслей.

                                                         "Ромео и Джульетта"

     Рассказ  о неудачной затее сэра Артура увел Олдбока несколько в сторону
от  его  намерения  расспросить Ловела о цели его пребывания в Фейрпорте. Но
теперь он решил приступить к этой теме.
     - Мисс  Уордор  говорит,  что  уже  раньше  была знакома с вами, мистер
Ловел.
     - Я  имел  удовольствие, - ответил Ловел, - видеть ее у миссис Уилмот в
Йоркшире.
     - Вот  как!  Вы  никогда не говорили мне об этом и не приветствовали ее
как старую знакомую.
     - Пока  мы  не  встретились,  я...  я не знал, что это то самое лицо, -
ответил  в немалом замешательстве Ловел, - а тогда вежливость обязывала меня
подождать, пока она узнает меня.
     - Я  понимаю  вашу  деликатность.  Баронет - мелочный старый дурак, но,
смею   вас   заверить,  его  дочь  выше  всяких  бессмысленных  церемоний  и
предрассудков.  А  теперь,  после того как вы нашли здесь новый круг друзей,
разрешите  спросить,  намерены  ли  вы  покинуть  Фейрпорт так же скоро, как
предполагали.
     - Я  позволю  себе  ответить  вам  встречным вопросом: что вы думаете о
снах? - отозвался Ловел.
     - О  снах, глупый юноша? Что же мне думать об этих обманчивых видениях,
которые  преподносит  нам  воображение,  когда  разум бросает вожжи? Не вижу
разницы  между  ними  и  галлюцинациями  безумия.  И  там  и  тут  никем  не
управляемые  лошади  могут  разнести  коляску, только в одном случае возница
пьян,  а  в  другом он дремлет. Что говорит Марк Туллий? "Si insanorum visis
fides  non  est  habenda,  cur  credatur somnientium visis, quae multo etiam
perturbatiora sunt, non intelligo"*.
     ______________
     *  Не  понимаю,  почему,  не  веря  видениям безумных, должны мы верить
видениям спящих, которые гораздо более смутны (лат.).

     - Да,  сэр,  но  Цицерон  также  говорит  нам,  что тот, кто целый день
проводит  в  метании  дротика, должен иногда попадать в мишень и что, равным
образом,  среди  туманных  видений  ночных  снов  некоторые  могут оказаться
созвучными грядущим событиям.
     - Ну,  это  значит,  что  вы,  по  вашему  собственному мудрому мнению,
попали  в  мишень!  Боже!  Боже! Как этот мир склонен к безумию! Что ж, я на
этот  раз  готов признать снотолкование за науку: я поверю в объяснение снов
и  скажу,  что  новый  Даниил  восстал,  чтобы  толковать их, если только вы
докажете мне, что ваш сон подсказал вам осмотрительное поведение.
     - Скажите  же  мне тогда, - ответил Ловел, - почему, когда я колебался,
не   отказаться   ли  мне  от  одного  намерения,  которое  я,  может  быть,
опрометчиво  возымел, мне этой ночью приснился ваш предок и указал на девиз,
призывавший  меня  к  настойчивости?  Как  я  мог  подумать  об этих словах,
которых,  насколько  помню, я никогда не слыхал, словах на незнакомом языке,
при  переводе  все  же  содержавших  указание,  так  явно  приложимое к моим
обстоятельствам?
     Антикварий расхохотался.
     - Простите  меня,  юный  друг,  но  так мы, глупые смертные, обманываем
самих  себя и готовы искать бог знает где источник побуждений, рождающихся в
нашей  собственной капризной воле. Мне кажется, я могу разобраться в причине
вашего  видения.  Вчера после обеда вы были так поглощены своими думами, что
не  обращали особого внимания на спор между сэром Артуром и мной, пока между
нами  не разгорелись пререкания по поводу пиктов, окончившиеся так внезапно.
Но  я  помню, что достал для сэра Артура книгу, напечатанную моим предком, и
предложил  баронету  взглянуть  на  девиз. Ваши мысли витали далеко, но слух
механически   воспринял  и  удержал  звуки,  а  ваша  фантазия,  по-видимому
возбужденная  легендой,  которую рассказала Гризельда, внесла в ваш сон этот
отрывок  немецкого  текста. Если же трезвый, бодрствующий разум хватается за
столь  пустячное обстоятельство для оправдания сомнительной линии поведения,
так  это  просто  один  из  тех трюков, к которым время от времени прибегают
даже  самые  мудрые  из  нас,  чтобы  дать  волю  своим наклонностям за счет
здравого смысла.
     - Это  правда,  -  сказал  Ловел,  сильно краснея. - Я думаю, вы правы,
мистер  Олдбок,  и  боюсь,  что  должен упасть в вашем мнении, раз я хоть на
минуту  придал  значение  такому  пустяку. Но я метался среди противоречивых
желаний  и  решений,  а  вы  знаете, какой тонкой бечевкой можно буксировать
судно,  плавающее  на  волнах,  хотя,  когда  оно  вытащено на берег, его не
сдвинуть и канатом.
     - Верно,  верно!  -  воскликнул  антикварий.  -  Упасть  в моем мнении?
Нисколько!  Таким  вы  еще  больше мне нравитесь. Теперь каждый из нас может
порассказать  кое-что  о  другом,  и  мне уже не так стыдно, что я тогда так
осрамился  с  этим  проклятым  преторием,  хотя  все еще убежден, что лагерь
Агриколы  должен  был находиться где-то поблизости. А теперь, Ловел, будьте,
милый  друг,  откровенны  со  мной. Почему вы оставили свою страну и ремесло
ради  праздного  пребывания  в  таком  месте,  как  Фейрпорт?  Боюсь,  из-за
склонности к лени!
     - Пожалуй,  что  так,  -  ответил  Ловел, терпеливо перенося допрос, от
которого  ему неудобно было бы уклониться. - Но я так оторван от всего мира,
у   меня   так   мало   друзей,   которыми  я  бы  интересовался  и  которые
интересовались   бы   мною,   что   само   одиночество  уже  доставляет  мне
независимость.  Тот,  чья  счастливая  или  несчастливая судьба касается его
одного, имеет полное право поступать сообразно своим желаниям.
     - Простите,  молодой  человек,  - сказал Олдбок, ласково кладя руку ему
на   плечо   и  круто  останавливаясь.  -  Sufflamina*,  потерпите  немного,
пожалуйста.  Я  буду  исходить  из того, что у вас нет друзей, с которыми вы
могли  бы  делиться  достигнутым  и  которые  радовались  бы вашим успехам в
жизни,  что  нет  людей,  которым  вы  были бы обязаны в прошлом, или таких,
которым  вы  могли  бы  оказать  покровительство в будущем. Тем не менее вам
надлежит  идти  вперед  по  стезе  долга,  ибо  вы  обязаны  отчетом в своих
действиях  не только обществу, но и тому высшему существу, которое вы должны
смиренно  благодарить  за  то,  что  оно сделало вас членом этого общества и
дало вам силы служить себе и другим.
     ______________
     * Подождите (лат.).

     - Но  я  не  замечаю  в  себе  таких  сил,  - уже несколько нетерпеливо
отозвался  Ловел. - От общества я не прошу ничего, лишь бы оно позволило мне
идти  моим  жизненным  путем,  не  толкая  других,  но  и не разрешая другим
толкать  меня.  Я  никому  ничего  не  должен,  я  располагаю средствами для
совершенно  независимого  существования,  а мои потребности так скромны, что
эти средства, хотя они и ограниченны, покрывают их с избытком.
     - Ну  что  ж,  - промолвил Олдбок, сняв руку и готовясь вновь двинуться
по  дороге,  -  если  вы такой философ, что довольствуетесь теми средствами,
которыми  располагаете,  мне  больше  нечего  сказать. Я не могу присваивать
себе  право  давать  вам советы. Вы достигли acme - вершины совершенства. Но
каким  образом Фейрпорт стал убежищем для такой философии самоотречения? Это
похоже   на  то,  как  в  старину  последователь  истинной  религии  нарочно
поселялся  среди  всевозможных  язычников  Египта. В Фейрпорте нет человека,
который  не  был  бы  преданным  поклонником  золотого  тельца,  нечестивого
мамона.  Даже  я,  друг мой, настолько заражен дурным соседством, что иногда
сам испытываю желание стать идолопоклонником.
     - Мое  главное  развлечение  - литература, - ответил Ловел. - К тому же
обстоятельства,  которых я не могу касаться, побудили меня - по крайней мере
на  время - оставить военную службу. Я избрал Фейрпорт как место, где я могу
предаваться  своим  занятиям,  не  подвергаясь  соблазнам,  обычным  в более
изысканном обществе.
     - Так,  так!  -  с  глубокомысленным видом произнес Олдбок. - Я начинаю
понимать,  как  вы  истолковали  для  себя девиз моего предка. Вы кандидат в
любимцы  публики,  хотя  и  не  в  том  плане,  как  я раньше подозревал. Вы
стремитесь  блистать  как  писатель  и  надеетесь  достигнуть этого трудом и
настойчивостью?
     Прижатый  к  стене  любопытством  старого джентльмена, Ловел решил, что
лучше  всего будет оставить его в заблуждении, в котором никто, кроме самого
мистера Олдбока, не был виноват.
     - Временами  я  бываю  так  глуп,  -  ответил  он, - что лелею подобные
надежды.
     - Ах,  бедняга! Ничего не может быть печальнее, если только вы, как это
иногда  случается  с  молодыми  людьми,  не  вообразили  себя  влюбленным  в
какую-нибудь  дрянную девчонку, что, как справедливо говорит Шекспир, значит
спешить к смерти, бичеванию и повешению разом.
     Он  продолжал свои расспросы, причем иногда любезно брал на себя труд и
отвечать   на   них.   Увлекаясь  археологическими  разысканиями,  добрейший
джентльмен  охотно  строил  теории  на  предпосылках,  часто не дававших для
этого  надежного  основания.  И  будучи,  как,  наверно,  заметил  читатель,
достаточно  самоуверен,  он  не терпел, чтобы его поправляли - как в области
фактов,  так  и  в  области  их  оценки - даже лица, специально занимавшиеся
вопросами,  о  которых он рассуждал. Поэтому он продолжал расписывать Ловелу
его будущую литературную карьеру.
     - С  чего же вы думаете начать вашу писательскую деятельность? Впрочем,
догадываюсь:  поэзия, поэзия, нежная соблазнительница юности! Да, смущение в
ваших  глазах  и жестах подтверждает это. А к какому виду поэзии вас влечет?
Намерены  ли  вы  воспарить  на  самые  высоты  Парнаса  или  порхать вокруг
подножия этой горы?
     - Я   до   сих   пор   пробовал   перо  лишь  в  нескольких  лирических
стихотворениях.
     - Я  так и предполагал: чистили перышки и порхали с ветки на ветку. Но,
я  уверен,  вы  готовитесь  к  более  смелому  полету. Заметьте, я отнюдь не
рекомендую   вам   посвятить  себя  этому  малоприбыльному  занятию.  Но  вы
говорите, что нисколько не зависите от переменчивых вкусов публики?
     - Совершенно верно, - подтвердил Ловел.
     - И что вы не намерены избрать более деятельный жизненный путь?
     - Пока я решил так, - ответил молодой человек.
     - В  таком  случае мне остается лишь предложить вам свой совет и помощь
в  выборе  темы ваших работ. Я сам опубликовал два очерка в "Археологическом
вестнике"  и,  таким образом, могу считать себя опытным автором. Одна работа
-  это  критика  хирновского  издания  Роберта  Глостера, она была подписана
"Исследователь".  Вторая же, за подписью "Изыскатель", касалась одного места
у  Тацита.  Могу упомянуть еще об одной статье в "Журнале для джентльменов",
привлекшей  в  свое  время немало внимания. Она была посвящена надписи Oelia
Lelia.  Подпись  была "Эдип". Вы видите, я не новичок в делах сочинительства
и  владею  его  тайнами.  Поэтому  я  не  могу  не понимать духа и интересов
времени. Теперь я снова спрашиваю вас: с чего вы думаете начать?
     - Я еще не думаю о печатании.
     - Ну,  это  не  годится! Во всех ваших начинаниях вы должны считаться с
публикой,    бояться    ее.    Давайте    посмотрим...   Сборник   небольших
стихотворений?..  Нет,  такая  поэзия  обычно  залеживается у книготорговца.
Необходимо  что-либо  солидное  и  в  то же время привлекательное. Только не
романы  или  новомодные  уродливые  повести! Вы должны сразу прочно стать на
ноги.   Давайте   посмотрим...   Что   вы   думаете  о  настоящем  эпическом
произведении?  О  величественной  исторической  поэме в старом вкусе, плавно
текущей  на протяжении двенадцати или двадцати четырех песен? Сделаем так: я
вам  дам  сюжет  -  пусть  это  будет  битва  между каледонцами и римлянами,
"Каледониада",  или пусть она называется "Отбитое вторжение". Такое заглавие
подойдет  к нынешнему вкусу и даст вам возможность включить кое-какие намеки
на современность.
     - Но вторжение Агриколы не было отбито!
     - Не  было.  Но  вы  поэт и пользуетесь полной свободой. Вы так же мало
связаны  исторической  правдой и правдоподобием, как сам Вергилий. Вы можете
разбить римлян вопреки Тациту.
     - И  расположить  лагерь  Агриколы у Кема - забыл, как вы называете это
место, - вопреки Эди Охилтри?
     - "Ни  слова более, коль любишь ты меня..." А все-таки, я полагаю, вы в
обоих  случаях,  сами  того  не  подозревая,  могли  бы оказаться совершенно
правым наперекор тому историку и голубому плащу нищего.
     - Прекрасный  совет!  Хорошо, я сделаю что могу. А вы не откажете мне в
помощи по части сведений, касающихся местности.
     - Ну,  еще  бы!  Я напишу критические и исторические замечания к каждой
песне  и  сам  составлю  общий  план.  Я  не лишен поэтической жилки, мистер
Ловел, только я никогда не мог писать стихи.
     - Жаль,  сэр,  что вы не обладаете качеством, довольно существенным для
занятий этим видом искусства.
     - Существенным?  Оно вовсе не существенно. Это чисто механическая часть
работы.  Человек  может  быть  поэтом,  не  отмеривая  спондеев и дактилей в
подражание  древним  и  не  втискивая концов строк в рифмы, подобно тому как
можно  быть  архитектором,  не  умея  делать  работу  каменщика.  Неужели вы
думаете, что Палладий или Витрувий когда-либо таскали на лотке кирпичи?
     - В  таком  случае у каждого стихотворения должно быть два автора: один
- чтобы думать и намечать план, другой - чтобы его выполнять.
     - Знаете,  это  было  бы  неплохо! Во всяком случае, проделаем опыт. Не
скажу,  чтобы  я  хотел  выставлять  свое  имя  перед публикой. Ну, а помощь
ученого  друга  можно  отметить  в  предисловии  какой-нибудь пышной фразой,
какая придет вам в голову. Я же совершенно чужд авторского тщеславия.
     Ловела   немало  позабавило  это  заявление,  плохо  вязавшееся  с  той
поспешностью,  с  какой  его  друг  ухватился за возможность выступить перед
читающей  публикой,  хотя  бы  и  таким  способом,  при  котором  он  как бы
становился  на  запятки, вместо того чтобы сесть в карету. Антикварий же был
бесконечно  счастлив.  Как  многие  люди,  проводившие  жизнь  в  безвестных
литературных  изысканиях,  он  питал  тайную мечту блеснуть в печати. Но его
порывы  охлаждались приступами робости, боязнью критики и привычкой к лени и
откладыванию  в  долгий  ящик.  "Однако,  -  мыслил он, - я могу, как второй
Тевкр,  выпускать  стрелы  из-за щита моего союзника. Если допустить, что он
окажется  не  первоклассным  поэтом,  я  нисколько  не  буду отвечать за его
недостатки,  а  хорошие  примечания  могут  в значительной мере уравновесить
бледность  текста.  Но  нет,  он должен быть хорошим поэтом - у него истинно
парнасская  отрешенность:  он редко отвечает на вопрос, пока его не повторят
дважды;  пьет кипящий чай, а ест, не замечая, что кладет в рот. Здесь налицо
настоящий   aestus*,  или  awen**  уэльсских  бардов,  divinus  afflatus***,
уносящее  поэта за пределы подлунного мира. Его сновидения весьма характерны
для   "поэтического  неистовства".  Не  забыть  бы:  пошлю  сегодня  Кексона
посмотреть,  чтобы наш гость задул на ночь свечу, - поэты и духовидцы бывают
небрежны с огнем!" Обернувшись к спутнику, он возобновил разговор:
     ______________
     * Порыв (лат.).
     ** Наитие (кельт.).
     *** Божественное вдохновение (лат.).

     - Да,  мой  дорогой  Ловел,  вы  получите исчерпывающие примечания. И я
думаю,  мы  можем  включить  в  "Дополнение"  весь  очерк о разбивке римских
лагерей:  это придаст работе большую ценность. Затем мы воскресим прекрасные
старые   формы,   которые   в   наше   время  находятся  в  таком  постыдном
пренебрежении.   Вы  должны  воззвать  к  музе,  и,  несомненно,  она  будет
благосклонна  к  автору,  который  в  отступнический  век,  подобно Абдиилу,
блюдет  верность  древним  формам  поклонения.  Затем  нам  нужно видение, в
котором  гений  Каледонии  явится  Галгаку  и  покажет ему шествие подлинных
шотландских  монархов. А в примечаниях я нанесу удар Бойсу... Нет, этой темы
мне  не  следует  касаться  теперь,  когда  сэру Артуру и без того предстоит
много неприятностей. Но я уничтожу Оссиана, Макферсона и Мак-Криба.
     - Однако  нам  надо  подумать  и  о расходах по изданию книги, - сказал
Ловел  в  надежде,  что  этот  намек  падет  холодным  дождем  на рьяный пыл
самозваного помощника.
     - Расходы!  -  воскликнул  мистер  Олдбок,  останавливаясь и машинально
роясь  в  кармане.  - Это верно... Я хотел бы что-нибудь сделать, но... А не
издать ли книгу по подписке?
     -