То, что он уже навеселе, выдавала только  порозовевшая  шея  над
высоким воротником.
   - Сеньор Лукас... - отозвался доктор, кивая в ответ.
   - А этот джентльмен маленького роста, но весьма приятной наружности -
сеньор Франциско Ибарлусия, -  продолжал  Хемингуэй.  -  Все  зовут  его
Пэтчи. Пэтчи,  поздоровайся  с  Джо  Лукасом.  По  всей  видимости,  нам
придется вместе плавать на "Пилар".
   - Сеньор Лукас, - заговорил Ибарлусия, подаваясь вперед и пожимая мне
руку, - для  меня  большая  честь  познакомиться  с  человеком,  который
изучает океан. - Пэтчи действительно был невысок, но являл собой  пример
физического совершенства. У него был безупречный загар, блестящие черные
волосы, жемчужные зубы и тело выдающегося спортсмена, словно отлитое  из
пружинной стали.
   - Пэтчи и его брат  -  лучшие  в  мире  игроки  хай-алай,  -  сообщил
Хемингуэй. - А сам Пэтчи - мой любимый партнер по теннису.
   Улыбка Ибарлусии стала еще шире.
   - Лучший игрок хай-алай - это я, Эрнестино. Я  лишь  позволяю  своему
брату играть вместе со мной. Точно так же, как иногда  я  позволяю  тебе
победить меня на корте.
   - Лукас, - сказал Хемингуэй, - познакомься с  моим  другом  и  лучшим
старшим офицером "Пилар", господином  Уинстоном  Гестом.  Мы  зовем  его
Волфером,  или  Волчком.  Он  один  из  лучших  яхтсменов,  теннисистов,
лыжников и спортсменов-многоборцев, каких ты когда-либо знавал в жизни.
   Гест тяжело поднялся на ноги и, шагнув ко мне, дружески встряхнул мою
руку. Он был крупным мужчиной, но казалось, будто он еще больше, чем  на
самом деле. Он чем-то напомнил мне Яна Флеминга;  у  него  было  полное,
румяное, открытое лицо, чуть оплывшее от выпитого. Его пиджак,  брюки  и
галстук были безупречно скроены из дорогого материала, и он носил  их  с
элегантной небрежностью, присущей только очень состоятельным людям.
   - Рад познакомиться с вами, господин Гест, - сказал я. -  Почему  вас
называют Волфером?
   Гест улыбнулся.
   - Это Эрнест придумал. Как-то раз Джиджи заявил, что я похож на парня
из фильма про волка-оборотня. Ну, вы знаете.., как бишь его? - Я  решил,
что Гест американец, но он говорил с легким английским акцентом.
   - Лон Чейни-младший, - подсказала хорошенькая молодая женщина. У  нее
был  на  удивление  знакомый  голос   и   шведское   произношение.   Все
присутствующие поднялись на ноги, готовясь перейти в столовую.
   - Ага, - отозвался Гест. - Волк-оборотень. - Он опять улыбнулся.
   Он действительно был похож на Чейни.
   - Джиджи - это  младший  сын  Эрнеста,  Грегори,  -  объяснила  Марта
Геллхорн. - Ему десять лет. Они с Патриком приезжают сюда каждое лето.
   Хемингуэй прикоснулся к руке молодой женщины.
   - Дочка, - заговорил он, - надеюсь, ты  извинишь  меня  за  нарушение
этикета знакомств, но я приберег самое лучшее напоследок.  Так  сказать,
драгоценный камень в короне.
   - Это  значит,  что  следующим  буду  я,  господин  Лукас,  -  сказал
последний мужчина, еще не представленный мне. Он вышел вперед и протянул
руку:
   - Гарри Купер.
   Потребовалось несколько  секунд,  чтобы  его  слова  проникли  в  мое
сознание. Я уже упоминал о том,  что  обладаю  фотографической  памятью,
однако способность вызывать изображение из памяти  не  всегда  означает,
что  ты  можешь  мгновенно  узнать  человека  по  имени.  На  секунду  я
растерялся,  словно  этот  симпатичный  мужчина  и  женщина-шведка  были
подозреваемыми, которых я откопал в секретных досье и менее всего ожидал
увидеть здесь, в этом доме.
   Мы с Купером обменялись рукопожатием и взаимными любезностями. Он был
высок и худощав, сплошные кости и мышцы,  и  выглядел  лет  на  сорок  -
примерно одного возраста с Хемингуэем, но казался более зрелым, хотя это
и не было уж очень заметно. У Купера были очень  светлые  глаза,  темный
загар профессионального спортсмена либо человека,  который  работает  на
открытом воздухе. Он говорил негромким почтительным голосом.
   Прежде чем я успел вспомнить, где и при каких  обстоятельствах  видел
Купера, Хемингуэй потянул меня к молодой женщине.
   - И, наконец, главная драгоценность  в  нашей  сегодняшней  компании,
Лукас. Ингрид, это Джозеф Лукас. Джо, это миссис Петтер Линдстром.
   - Миссис Линдстром, -  сказал  я,  пожимая  ее  крупную,  но  изящную
ладонь. - Очень рад познакомиться с вами.
   - А я - с вами.
   У нее было красивое лицо с крупными чертами, характерными для  женщин
Скандинавии, но все в ней, от темно-коричневых волос и густых бровей  до
пухлых  губ  и  прямого  взгляда,   излучало   куда   больше   тепла   и
чувственности, нежели у большинства северянок, с которыми  я  встречался
до сих пор.
   - Вероятно, вы знаете ее под именем Ингрид Бергман, господин Лукас, -
пояснила Геллхорн. - Вы могли видеть ее в "Гневе на небесах", в "Докторе
Джекилле и мистере Хайде".
   Вскоре ей предстоит сыграть в.., как он называется, Ингрид?
   "Танжер"?
   - "Касабланка", - ответила миссис Линдстром, издав мелодичный смешок.
   Лишь через секунду-другую я понял, что речь идет о названиях фильмов,
ни один из которых я не видел,  и  наконец  сообразил,  почему  Купер  и
Ингрид кажутся мне такими знакомыми. Я редко ходил в кино, разве  только
чтобы отвлечься от навязчивых мыслей и выбросить фильм из  головы  сразу
по выходе из зала. Но мне нравился "Сержант Йорк". Я ни  разу  не  видел
Ингрид на экране, однако мельком  встречал  ее  фотографии  на  обложках
журналов.
   - Быть может, теперь, когда мы все познакомились  друг  с  другом,  -
заговорил Хемингуэй, кивая, словно метрдотель, - мы на время  забудем  о
любезных манерах и сядем за стол, пока сюда не  явился  Рамон  со  своим
кубинским мачете?
   Мы гуськом направились в столовую.
   - Ты забываешь о любезных манерах, - прошипела Марта Хемингуэю,  беря
под руку доктора Герреру Сотолонго и входя в длинную комнату  следом  за
Купером и Бергман. Хемингуэй посмотрел на  меня,  пожал  плечами,  подал
руку Ибарлусии, который толкнул его в спину,  и  кивком  велел  Уинстону
Гесту и мне первыми войти в столовую.

***

   Уже подали главное блюдо - ростбиф в великолепном соусе с гарниром из
свежих овощей - и мы ждали возвращения Хемингуэя с  книгой,  когда  меня
окликнула Бергман, сидевшая напротив:
   - Вы читали его последний роман, господин Лукас?
   - Нет, - ответил я. - А какой именно?
   - "По ком звонит колокол", - сказала  Геллхорн.  На  протяжении  всей
трапезы, чрезмерно чопорной и формальной - вдоль стен выстроились  слуги
в белых перчатках, - она вела себя как гостеприимная умелая хозяйка,  но
не могла скрыть неудовольствия в голосе,  когда  заговаривала  со  мной.
Судя по всему, она считала,  что  каждый  из  присутствующих  обязан  до
мелочей  знать  деяния  и  произведения  Хемингуэя.  -  Этот  роман  был
бестселлером в прошлом  и  позапрошлом  году  и  непременно  получил  бы
Пулитцеровскую премию, если бы этот  ублюдок  Николае  Мюррей  Батлер  -
прошу прощения за сквернословие - не наложил вето на единодушное решение
комиссии.  Клуб  "Книга  месяца"  издал  двести  тысяч  экземпляров,   а
"Скрайбнерс" - еще вдвое больше.
   - Это много? - спросил я.
   Словно желая предупредить язвительный ответ Марты, Бергман сказала:
   - О, это восхитительная книга, господин Лукас. Я прочла ее  несколько
раз. Я без ума от героини по имени Мария - она такая чистая и  вместе  с
тем такая упорная. И так умеет любить. Мой друг Дэвид  Селжник  считает,
что эта роль словно создана для меня - видите ли, брат Дэвида, Майрон  -
кинематографический агент Папы...
   - Он продал сюжет "Парамаунту" за сто  пятьдесят  тысяч  долларов,  -
добавил Купер,  поднося  к  губам  скромный  кусочек  ростбифа.  Он  ел,
повернув вилку по-европейски.  -  Потрясающе.  Извини,  Ингрид.  Я  тебя
перебил.
   Бергман вновь прикоснулась к его рукаву:
   - Вы правы. Это потрясающе. Но ведь и книга невероятно хороша.
   -  Значит,  вы  будете  играть  Марию?  -  негромко  спросил   доктор
Сотолонго.
   Бергман опустила глаза.
   - Увы, доктор, - вздохнула она. - Я пробовалась на роль, но Сэм  Вуд,
который сменил Демилля на посту директора, решил, что я слишком высока и
стара и что у меня слишком большая задняя часть, чтобы весь фильм бегать
в брюках.
   - Чепуха, сеньора Бергман, - заявил Ибарлусия, подняв бокал  с  таким
видом,  будто  предлагал  тост.  -  Ваша  задняя   часть   -   настоящее
произведение искусства.., подарок небес всем ценителям истинной красоты.
   - Спасибо, сеньор Ибарлусия, - с улыбкой ответила Бергман. -  Но  мой
муж согласен с Сэмом Вудом. Как бы то ни было, я не получила  эту  роль.
Ее отдали норвежской балерине Вере Зориной.
   - Невзирая на мои протесты, - заявил Хемингуэй,  который  вернулся  с
книгой и возвышался над столом, буравя присутствующих сердитым взглядом.
- Именно поэтому Купер и Ингрид приехали сюда с кратким визитом. Втайне.
Если кто-нибудь заявит, что видел их здесь, они откажутся это признать.
   Мы решили в обстановке секретности подобрать нужных  людей  для  этой
проклятой ленты. Купер прав.., я с самого начала  знал,  что  он  должен
сыграть Роберта Джордана. Теперь Ингрид сыграет Марию.
   - Но съемки уже начались, Папа, - сказала актриса. -  Еще  в  прошлом
апреле. В горах Сьерра-Невада.
   Купер поднял длинный палец, словно стремясь привлечь к себе внимание,
прежде чем открыть рот.
   - Сняты только кинопробы и батальные сцены, - заметил он. - Я слышал,
что Вуд и его люди трудились там не покладая рук в глубоком  декабрьском
снегу, подготавливая эпизод, в котором самолеты бомбят Эль Сордо  -  Сэм
арендовал специально для этой сцены несколько армейских штурмовиков, - и
как-то в воскресенье они торчали  весь  день  на  улице,  промерзнув  до
костей и гадая, куда запропастились их самолеты, когда им сообщили,  что
штурмовиков не будет, и что если они увидят какие-либо самолеты,  то  им
следует доложить о них и спрятаться. Это было 7 декабря.
   - День трагедии Пирл-Харбора, - пояснила Марта мне, Уинстону Гесту  и
врачу, будто слабоумным. Потом она  улыбнулась  актрисе.  -  Ингрид,  вы
должны помнить из нашего разговора двухлетней давности в  Сан-Франциско,
что именно я первой рекомендовала вас на роль Марии.  Задолго  до  того,
как Эрнест высказал эту мысль на страницах "Лайф". Еще до того,  как  мы
поженились. - Она посмотрела на мужа. - Помнишь,  дорогой?  Я  плыла  на
"Рексе" из Италии, читая твою книгу, и увидела там  Ингрид  -  вы  несли
малыша за спиной в  маленьком  рюкзачке,  словно  красавица  крестьянка,
бегущая от нацистов; а потом я увидела вас в фильме с Лесли Ховардом...
   - "Интермеццо", - перебила Бергман.
   - Совершенно верно. И я сказала Эрнесту: "Вот твоя Мария. Эта девушка
- настоящая Мария".
   Хемингуэй уселся за стол:
   - Кто-нибудь хочет услышать описание ее внешности?
   За столом воцарилась тишина.
   - Да, с удовольствием, - откликнулась Бергман, отставляя бокал.
   Хемингуэй потер подбородок, раскрыл книгу и начал  читать  бесцветным
голосом:
   - "Ее зубы казались белоснежными на загорелом лице, а  кожа  и  глаза
были одного и  того  же  медно-орехового  оттенка...  Каштановые  волосы
золотились,  как  спелая  пшеница,  сожженная  солнцем,  но   они   были
подстрижены очень коротко, чуть длиннее меха бобровой  шкурки..."  -  Он
умолк и посмотрел на Бергман. - Короткие волосы, дочка. Такие  короткие,
что из-под них видны уши.
   Бергман улыбнулась и провела пальцами по своим густым волосам.
   - Я согласилась бы подстричь их коротко, но только если бы это сделал
лучший в Голливуде мастер по коротким  прическам.  А  потом  сказала  бы
всем, что обрезала их сама.., кухонными ножницами.
   Присутствующие вежливо рассмеялись.
   Ингрид склонила голову скромным, едва ли  не  застенчивым  движением,
которое одновременно казалось наигранным и невинным.
   - Но роль Марии досталась Вере Зориной, и я желаю ей  удачи.  И  вам,
разумеется, - добавила она, вновь прикасаясь к рукаву Купера. Потом  она
просияла. - Однако несколько дней назад мне предложили  другую  роль,  и
теперь я отправляюсь сниматься в "Касабланке".
   -  Это  не  опасно?  -  спросил  я.  -  Ведь   этот   район   целиком
контролируется немецкими подлодками.
   Все от души рассмеялись. Я молчал, дожидаясь, когда утихнет веселье.
   Бергман подалась вперед и положила руку мне на ладонь.
   - Фильм будет сниматься в Голливуде, господин Лукас, -  сказала  она,
улыбаясь скорее мне самому, нежели моей наивности. - Сценария еще  никто
не видел, но ходят слухи, что самой дальней  точкой  в  наших  разъездах
будет лос-анджелесский аэропорт.
   - Кто играет главную роль? - спросила Геллхорн.
   - На нее прочили Рональда Рейгана, но досталась она Хамфри Богарту, -
ответила актриса.
   - Вы, наверное, с нетерпением ждете возможности поработать с  ним,  -
продолжила Марта.
   Бергман вновь опустила глаза.
   - Честно говоря, я боюсь. По слухам, он очень замкнут, требователен к
своим партнерам и большой интеллектуал. - Она  улыбнулась  Куперу.  -  С
гораздо большим удовольствием я бы поцеловала перед камерами вас.
   Купер улыбнулся ей в ответ.
   - Ты будешь играть Марию, дочка, - проворчал Хемингуэй, как будто все
усиливающаяся близость между актерами внушала ему  ревнивое  чувство.  -
Вот. - Он черкнул что-то в книге, которую держал в  руках,  и  подал  ее
Ингрид.
   Она прочла надпись и посмотрела на Хемингуэя сияющим взглядом.
   - Можно я прочту это остальным, Папа?
   - Конечно, - чуть хрипловатым голосом ответил Хемингуэй.
   - Тут написано: "Ингрид Бергман,  настоящей  Марии  из  этой  книги".
Спасибо. Огромное спасибо. Я  буду  дорожить  этой  книгой  больше,  чем
дорожила бы самой ролью.
   - Ты получишь эту  роль,  дочка,  -  заявил  Хемингуэй.  -  Рамон!  -
прогремел он, повернувшись в сторону кухни. - Где десерт, черт побери?

***

   За кофе  с  бренди  разговор  зашел  о  войне  и  людях,  которые  ею
заправляют. У своего конца стола Марта Геллхорн - она  сидела  слева  от
меня, и нас разделял Пэтчи Ибарлусия  -  рассказывала  о  том,  что  она
провела немало времени в Германии в середине - конце 30-х, и что  она  в
жизни не видела ничего более отвратительного, чем нацистские  громилы  -
как на улицах, так и в правительстве. Пэтчи взмахнул бокалом с бренди  и
объявил, что Гитлер - это "puta, maricon" и трус и что война  закончится
еще до Рождества. Доктор Геррера Сотолонго,  сидевший  справа,  негромко
ответил, что до  окончания  войны  может  миновать  не  одно  Рождество.
Уинстон Гест молча поглощал вторую порцию лаймового пирога.
   Гарри Купер говорил немного; он высказал  робкое  предположение,  что
истинным нашим врагом является Япония - в конце концов, именно японцы, а
не немцы бомбили Пирл-Харбор.
   Хемингуэй буквально взревел. Повернувшись к Бергман, он сказал:
   - Теперь ты  понимаешь,  почему  мы  с  Купом  не  можем  говорить  о
политике,  дочка?  Он  невежественнее   Аттилы,   предводителя   гуннов.
Чертовски странно, что именно его выбрали на роль моего Роберта Джордана
- человека, который бросает все и вступает в  бригаду  Линкольна,  чтобы
воевать с фашистами. - Как бы желая смягчить язвительность  своих  слов,
он улыбнулся актеру. - Но я люблю Купера и придумывал Джордана, имея его
в виду, так что, полагаю, ему лишь остается сыграть эту роль,  а  нам  -
поменьше говорить о политике.
   Купер кивнул и отсалютовал ему кофейной чашкой,  потом  повернулся  к
Геллхорн и спросил:
   - Если не ошибаюсь, вы хорошие друзья с Элеонорой Рузвельт, Марта?
   Геллхорн пожала плечами, но все же кивнула.
   - Бывали ли вы с Эрнестом в  Белом  доме,  после  того  как  началась
война? - продолжал расспрашивать Купер. - Каково приходится Рузвельту  в
нынешних обстоятельствах?
   Ему ответил Хемингуэй, хрипло рассмеявшись:
   - Марта довольно часто встречается с Элеонорой, но с  президентом  мы
не виделись с 1937 года, когда вместе обедали в "Касабланке". Мы  ездили
туда, чтобы представить публике мою "Испанскую землю".
   Все вежливо ждали продолжения. Я заметил, как сверкнули глаза  Ингрид
Бергман, которая подалась вперед и  положила  подбородок  на  сцепленные
пальцы.
   - В Белом доме кормят на редкость скверно. - Хемингуэй рассмеялся.  -
Совершенно несъедобная еда.  Марта  предупреждала  нас..,  она  закусила
бутербродами в буфете аэропорта Ньюарк. На дворе стоял июль, и Белый дом
превратился в парилку. Все за столом пропотели, как свиньи. Само  здание
выглядело как старый дешевый отель - потертые ковры,  пыльные  портьеры,
из подушек кресел выпирают пружины. Я не преувеличиваю, Марта?
   - Нет, - ответила Геллхорн. - Элеоноре безразлично, как  выглядит  ее
жилье, а президент попросту не  обращает  на  это  внимания.  Их  повара
следовало бы пристрелить.
   - Каковы  ваши  впечатления  от  того  вечера?  -  спросила  Бергман,
старательно выговаривая каждый слог. Помимо акцента, на ее  речь  начало
оказывать воздействие выпитое спиртное. ,Хемингуэй вновь рассмеялся.
   - Мне понравились Элеонора и Гарри  Хопкинс,  -  сказал  он.  -  Будь
Хопкинс президентом,  а  Элеонора  -  министром  обороны,  мы  и  впрямь
выиграли бы эту войну к Рождеству.
   - А президент? - спросил Купер. При таком росте и столь  внушительной
наружности его голос звучал едва ли не застенчиво.
   Хемингуэй пожал плечами.
   - Ты сам видел его вблизи, Куп. Он какой-то бесполый,  правда?  Похож
на старую женщину.., вернее, на  пожилую  светскую  даму  с  этим  своим
напыщенным гарвардским произношением. - Название университета  Хемингуэй
выговаривал, как "Ха-вард". - А чего стоит запихнуть  его  в  кресло  на
колесах или вытащить оттуда? - продолжал он, хмуро заглядывая в бокал  с
бренди. - Чтобы усадить его в эту повозку, требуется едва ли не полдня.
   Честно говоря, при этих словах я моргнул.  Все  знали,  что  Рузвельт
парализован, но никто об этом не говорил вслух, а его кресло и скобы  на
ногах никогда не показывали в выпусках новостей. Большинство американцев
словно забыли о том,  в  каком  состоянии  находится  их  президент.  Со
стороны Хемингуэя было жестоко говорить такие вещи.
   За столом воцарилась тишина, и писатель вскинул голову.
   - Впрочем.., какого черта? - добавил он. - Что ни говори, Рузвельт  -
наш главнокомандующий, и все мы поддерживаем его борьбу с этим моральным
уродом Гитлером, верно?
   Присутствующие хором согласились, и Хемингуэй принялся подливать  нам
в бокалы бренди, не спрашивая нашего желания.
   Беседа о  политике  еще  не  завершилась.  Доктор  Сотолонго  захотел
узнать, как выглядит Гитлер и что он за человек.
   - Несколько лет  назад  я  снялась  в  Германии  в  ряде  фильмов,  -
нерешительно заговорила Бергман. - Это  было  в  1938-м,  я  тогда  была
беременна своим Пиа. Карл  Фролих  повел  меня  на  один  из  нацистских
митингов в Берлине. Ну, вы сами  знаете..,  громадный  стадион,  повсюду
яркие огни и факелы, играют оркестры, вышагивают штурмовики  в  стальных
касках... Там был  Гитлер,  в  самом  средоточии  этого  организованного
безумства. Он буквально сиял, поднимая руку в ответ на приветствие  "Зиг
Хайль!"... - Бергман выдержала паузу. Мы молча ждали.  Я  слышал  сквозь
жалюзи голоса ночных птиц и насекомых.  -  В  общем,  -  более  уверенно
произнесла Бергман, и в ее голосе мне почудилась фальшивая нотка, - все,
кто находился в этой чудовищной толпе,  орали  "Зиг  Хайль!",  вскидывая
ладони, словно марионетки, а я оглядывалась  по  сторонам.  Происходящее
забавляло меня, а Карл Фролих был едва  ли  не  шокирован.  "Майн  готт,
Ингрид, - шепнул он, - ты не  приветствуешь  фюрера!"  -  "А  зачем  это
нужно, Карл? - спросила я. - Вы отлично справляетесь без меня".
   Все вежливо рассмеялись, и Бергман опустила глаза. У нее были длинные
красивые ресницы; смех за столом не утихал, и ее  щеки  залились  нежным
румянцем удовольствия.
   - Отменное  самообладание,  дочка!  -  прогремел  Хемингуэй,  обнимая
актрису