спине,  и  тот,  благоговейно
подняв на него глаза, ринулся мимо меня к городку. -  Добро  пожаловать,
Лукас, - добавил Хемингуэй, как только я вошел в ворота.
   Мы двинулись по пыльной дорожке к дому. Хемингуэй  не  предложил  мне
помочь с сумками. - Как тебе понравилась автобусная поездка?
   - Местная экзотика, - ответил я.
   Хемингуэй улыбнулся.
   - Ага. Я и сам порой люблю на нем прокатиться.
   Я посмотрел на писателя и поймал его взгляд.
   Хемингуэй рассмеялся.
   - Ладно, черт побери, ты прав. Я ни разу не ездил на  этой  колымаге.
Но было бы неплохо попробовать.
   Мы приблизились к главному входу в  дом.  У  крыльца  росло  огромное
дерево, затенявшее широкие ступени. Шероховатый ствол обвивали  орхидеи,
и я заметил, что его иссохшие корни кое-где приподняли  плитки  террасы.
Дом представлял собой старую виллу, выстроенную из  известняка,  он  был
крепким и просторным, но рядом с деревом казался скромным и приземистым.
   - Сюда, - сказал Хемингуэй, ведя меня вдоль  стены.  -  Оставим  твои
вещи во флигеле для гостей, а потом я покажу тебе окрестности.
   Мы обогнули дом по дорожке, вошли в ворота, ведущие в глубь поместья,
прошагали по  плиткам  мимо  плавательного  бассейна  и,  войдя  в  тень
манговых деревьев, платанов и  королевских  пальм,  которые  выстроились
шеренгой в лучах палящего солнца, словно понурые часовые, остановились у
маленького белого дощатого домика.
   - Флигель для гостей, - сообщил Хемингуэй, распахивая низкую дверь  и
входя внутрь. - Эта комната служит  штабом  "Хитрого  дела".  Спальня  у
заднего фасада.
   В "штабе" имелся длинный стол с расстеленной на  нем  большой  картой
Кубы - она была прижата витыми морскими раковинами и камнями - и стопкой
картонных папок. Хемингуэй аккуратно открыл дверь в крохотную спальню  и
указал рукой с бокалом на низкий платяной шкаф. Я  спрятал  в  нем  свои
сумки.
   - Ты привез с собой оружие? - спросил писатель.
   Утром  он  спрашивал,  ношу  ли  я  с  собой  оружие,  и  я   ответил
отрицательно. Теперь я вновь  ответил  тем  же.  И  это  была  правда  -
накануне вечером я спрятал свои  оба  пистолета,  8-и  9-мм  калибра,  в
явочном доме.
   - Вот, - сказал Хемингуэй, вынимая пистолет из-за пояса и  протягивая
его мне рукоятью вперед.
   - Спасибо, не надо, - отозвался я.
   - Храни его  в  ящике  прикроватной  тумбочки,  -  сказал  Хемингуэй,
по-прежнему держа пистолет за ствол так, что дуло было направлено ему  в
живот.
   - Спасибо, не надо, - повторил я.
   Хемингуэй пожал плечами и вновь заткнул пистолет за ремень.
   - Это тебе, - заявил он, подавая мне бокал.
   Поколебавшись мгновение, я протянул руку, но  прежде  чем  успел  его
взять, Хемингуэй поднял бокал, кивнул  мне  и  выпил  сам.  Потом  опять
протянул бокал.
   Я понял, что это нечто вроде ритуала. Взяв бокал, я выплеснул  в  рот
остаток. Виски. Не самый лучший. От него у  меня  заслезились  глаза.  Я
вернул бокал Хемингуэю. Было всего половина пятого вечера.
   - Готов к экскурсии?
   - Да, - ответил я и вслед за писателем вышел в относительную прохладу
штаба "Хитрого дела".

***

   Экскурсия началась с колодца, в котором утопился человек.
   Хемингуэй провел меня мимо теннисных кортов, плавательного бассейна и
главного дома, потом мы прошли по саду  и  заросшему  сорняками  полю  к
маленькой, но густой бамбуковой рощице. В миниатюрных джунглях пряталось
кольцо из камней с металлическим щитом. Судя по влажному воздуху  вокруг
и доносившимся из него промозглым запахам, колодец был старый.
   - В прошлом году, - заговорил Хемингуэй, - бывший  садовник  поместья
бросился в этот колодец и утонул. Его звали  Педро.  Старик  Педро.  Его
нашли только четыре дня  спустя.  Один  из  слуг  заметил  стервятников,
кружащих над колодцем. Неприятная история, Лукас. Как ты думаешь, почему
он это сделал?
   Я посмотрел на писателя. Он это серьезно? Или затеял еще какую-нибудь
игру?
   - Вы знали его? - спросил я.
   - Познакомился с ним,  когда  мы  переехали  сюда.  Попросил  его  не
обрезать растения. Он сказал,  что  в  этом  и  состоит  его  работа.  Я
ответил, что отныне его работа  будет  заключаться  в  том,  чтобы  "не"
стричь растения. Он уволился. Не  смог  найти  другую  работу.  Вернулся
через несколько недель и попросился обратно.  Но  я  уже  нанял  другого
садовника. А через неделю после того, как я отказал ему, старик утопился
в колодце. - Хемингуэй скрестил волосатые руки и замолчал с таким видом,
словно я должен был  отгадать  эту  загадку,  если  хочу  участвовать  в
"Хитром деле".
   У меня чесался язык заявить ему, чтобы он отправлялся ко всем чертям,
что я уже получил должность в его предприятии, хотя прежде имел  гораздо
лучшую - настоящую работу в разведке. Вместо этого я сказал:
   - Так в чем, собственно, вопрос?
   Хемингуэй ухмыльнулся:
   - Почему он бросился именно в этот колодец, Лукас?  Почему  именно  в
мой колодец?
   Я улыбнулся и сказал по-испански:
   - Все очень просто. Ведь он был бедным человеком, верно?
   - Да, очень бедным, - по-испански ответил  Хемингуэй  и  по-английски
добавил:
   - У него не было даже ночного горшка.
   Я развел руками:
   - А значит,  у  него  не  было  собственного  колодца,  чтобы  в  нем
утопиться.
   Хемингуэй улыбнулся и вывел меня из тенистой рощицы.
   - Вы пили оттуда? - спросил я,  шагая  вслед  за  ним  по  дорожке  к
главному дому. На  шее  Хемингуэя  над  воротником  топорщились  неровно
подрезанные  волоски.  Я  подумал,  что  он   не   пользуется   услугами
парикмахера и его, должно быть, стрижет жена.
   - Воду, в которой лежал труп? - переспросил он со смешком. - Воду  из
колодца, в которой старина Педро пролежал мертвым четверо суток? Ты  еще
спрашиваешь?
   - Да.
   - Когда случилась трагедия, всех интересовало именно это, - отрывисто
бросил он. - Меня это не беспокоит, Лукас.
   Мне приходилось пить из луж, в которых гнили трупы. Если потребуется,
я высосу воду из горла мертвеца. Мне на это наплевать.
   - Значит, пили? - настаивал я.
   Хемингуэй остановился у двери черного хода.
   - Нет,  -  сказал  он,  распахивая  дверь  и  приглашая  меня  внутрь
нетерпеливым взмахом чуть искривленной левой руки. -  Из  этого  колодца
брали воду для бассейна. Так что, может быть, мы в ней  купались.  Точно
не знаю.

***

   - Марти, это Лукас. Лукас, это моя жена Марта Геллхорн.
   Мы находились в кухне - старой  кубинской  кухне,  а  не  новомодной,
электрифицированной. Меня уже представили шести или семи кошкам, которые
казались настоящими хозяевами дома, и я познакомился с большинством слуг
и поваром-китайцем Рамоном. Внезапно на кухне появилась эта женщина.
   - Господин Лукас... - произнесла жена Хемингуэя, протягивая мне  руку
почти мужским жестом и коротко  стискивая  мои  пальцы.  -  Насколько  я
понимаю, вы поселитесь в поместье, чтобы  вместе  с  Эрнестом  играть  в
шпионов. Вас устраивает флигель?
   - Как нельзя лучше, - ответил я. "Играть в шпионов?"
   Я заметил, как при этом замечании покраснели щеки и шея Хемингуэя.
   - Сегодня вечером у нас соберется компания, - продолжала Геллхорн.  -
Мужчин мы разместим в свободных комнатах главного дома, а женщине  нужно
вернуться в Гавану, поэтому  спальня  во  флигеле  нам  не  потребуется.
Кстати, вы тоже приглашены на вечеринку. Эрнест уже сказал вам?
   - Еще нет, - вмешался Хемингуэй.
   - В таком случае я сама вас приглашаю, господин Лукас.
   В  дальнейшем  вы  будете  питаться  самостоятельно.  Вы,   вероятно,
заметили, что во флигеле имеется отдельная  кухня.  Но  мы  решили,  что
сегодняшняя компания неплохо развлечет вас.
   Я кивнул. Геллхорн любезно указала мне мое место - вас пригласили  на
ужин, но впредь на это не рассчитывайте.
   Женщина отвернулась с таким  видом,  как  будто  поставила  в  списке
галочку и тут же забыла обо мне.
   - Хуан отвезет меня в город на "Линкольне", - сказала она  Хемингуэю.
- Я куплю мясо для обеда. Тебе что-нибудь нужно?
   Хемингуэй попросил купить ленту для пишущей машинки, писчую бумагу, а
также забрать его костюм из чистки.
   Пока он говорил, я рассматривал профиль женщины.
   Из досье Хемингуэя я знал, что Марта Геллхорн - его третья жена.  Они
оформили свои отношения менее двух лет назад, но начали жить  вместе  по
крайней мере за три года до свадьбы. Геллхорн заняла место Полин Пфейфер
Хемингуэй, которая в свое время сменила Хедли Ричардсон.
   Геллхорн была высокой  блондинкой  с  волосами  до  плеч,  уложенными
мелкими колечками при помощи химической  завивки.  У  нее  были  сильные
открытые  черты  лица  средне-западного  типа,  хотя  она   говорила   с
явственным южным акцентом. В  тот  день  она  надела  ситцевую  юбку  до
середины икр и блузку бледно-голубого цвета с белым воротником.  Она  не
казалась уж очень радостной  и  счастливой,  но,  похоже,  это  было  ее
обычное настроение.
   Когда Хемингуэй закончил перечислять предметы, которые  Марта  должна
купить для него - между прочим, сам он приехал из города лишь час назад,
- Геллхорн вздохнула и посмотрела на меня:
   - А вам что-нибудь нужно в городе, господин Лукас?
   - Нет, мэм, - ответил я.
   - Прекрасно, - быстро произнесла она. - В таком  случае  ждем  вас  к
ужину в восемь. Наденьте костюм с галстуком. - Она вышла из кухни.
   Несколько мгновений Хемингуэй молча смотрел ей вслед.
   - Марти тоже писатель, - сказал он, как будто что-то объясняя мне.
   Я промолчал.
   - Она из Сент-Луиса,  -  добавил  Хемингуэй,  словно  ставя  точку  в
разговоре. - Идем, я покажу тебе остальные помещения дома.

***

   Финка "Вихия"  представляла  собой  классический  одноэтажный  дом  в
испанском стиле, обширный  и  нелепый.  Такие  дома  заполонили  Кубу  в
последние десятилетия девятнадцатого века. Стены и пол огромной гостиной
- она была, вероятно, метров пятнадцати в длину - занимали книжные шкафы
и разнообразные охотничьи трофеи. На одной из  торцевых  стен,  рядом  с
написанным  маслом  портретом  матадора,  висела   оленья   голова.   На
противоположной стене были укреплены  две  головы  каких-то  африканских
копытных, возможно,  антилоп,  которые  выглядели  так,  словно  в  этой
комнате им не по себе. Вдоль длинных рядов низких книжных стеллажей и по
стене с окнами были развешены еще несколько  голов  животных.  Мебель  в
гостиной была старинная и уютная на  вид,  но  отнюдь  не  такая,  какую
ожидаешь встретить в писательском доме.  В  центре  комнаты  стояли  два
мягких  кресла,  одно  из  которых  явно  пользовалось  особой   любовью
Хемингуэя - его сиденье было продавлено,  на  расстоянии  вытянутых  ног
стояла скамеечка с потертой вышитой обивкой, а рядом - маленький столик,
ломившийся от бутылок и миксеров. На большом столе  за  креслами  стояли
две одинаковые лампы и еще несколько  винных  бутылок.  Я  подумал,  что
здесь очень удобно читать. Либо напиваться вдрызг.
   Хемингуэй заметил, что,  выходя  из  гостиной,  я  бросил  взгляд  на
трофеи.
   - Впервые я отправился на сафари в тридцать четвертом, - сказал он. -
И опять поеду, как только закончится эта проклятая война.
   Библиотека примыкала к гостиной, и  хотя  стены  почти  целиком  были
заняты полками от пола до потолка, набитыми книгами и  безделушками,  на
крохотных свободных  участках  стен  опять-таки  были  развешаны  головы
травоядных. Пол был выстлан блестящими  плитками,  и  только  у  широкой
низкой тахты лежала львиная шкура, голова которой скалила на меня  зубы.
Справа от входной двери стояла деревянная стремянка,  и,  увидев  ее,  я
понял, каким образом Хемингуэй добирается до верхних рядов книг.
   - Здесь, в поместье,  у  меня  более  семи  тысяч  томов,  -  сообщил
Хемингуэй, скрестив руки на груди и покачиваясь с пятки на носок.
   - Неужели? - отозвался я. До сих  пор  мне  не  приходилось  слышать,
чтобы люди хвалились книгами.
   - Именно так, - подтвердил писатель. Подойдя к одной из нижних полок,
он снял с нее несколько томов и протянул мне один из них.  -  Открой,  -
велел он.
   Я заглянул в книгу. Она называлась "Великий Гэтсби", и  на  титульном
листе было начертано пространное посвящение,  подписанное:  "С  любовью,
Скотт".     Я     чуть     удивленно     вскинул     глаза.     Согласно
официально/конфиденциальному  досье  Гувера,  эту  книгу   написал   сам
Хемингуэй.
   - Это первое издание, - сказал  Хемингуэй,  держа  остальные  тома  в
огромной руке. Кончиками пальцев другой руки он провел по корешкам  книг
на трех длинных полках.  -  Все  это  -  первые  издания  с  автографами
авторов. Джойс, Гертруда Стайн, Дос Пассос, Роберт Бенчли,  Форд  Мэдокс
Форд, Шервуд Андерсон, Эзра Паунд. Естественно, все они мои знакомые.
   Я безучастно кивнул. Мне доводилось слышать некоторые из этих имен. В
ФБР имелись толстые досье на Дос  Пассоса,  Паунда  и  еще  кое-кого  из
упомянутых Хемингуэем людей, но у  меня  никогда  не  возникало  желания
читать их книги.
   Хемингуэй забрал у меня "Великого  Гэтсби",  небрежно  сунул  его  на
полку и отправился в свою спальню.
   - Спальня, - объявил он. - Там, над кроватью, висит "Гитарист"  Хуана
Гриза. Ты, вероятно, заметил еще одного Гриза в гостиной, рядом  с  Кли,
Браком, "Фермой" Миро и Мэссонсом.
   Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он имеет в виду странную
картину над кроватью, а имена, перечисленные Хемингуэем, -  это  фамилии
других художников либо названия их произведений. Я кивнул.
   В  спальне  Хемингуэя  был   большой   стол,   заваленный   газетами,
конвертами,  журналами,  незаведенными  часами,  деревянными   фигурками
африканских животных и прочей дребеденью. Кружки,  набитые  карандашами.
Из чернильницы торчали перьевые ручки. На полу лежали пачки  бумаги.  Со
стены  напротив  кровати  презрительным  вызывающим  взглядом   смотрела
большая голова буйвола.
   - Значит, вы пишете  здесь  свои  книги,  -  сказал  я,  рассматривая
захламленный стол и делая вид, будто бы он  произвел  на  меня  глубокое
впечатление.
   - Нет. - Хемингуэй кивком указал на низкий, высотой по  пояс  книжный
шкафчик у кровати. Я увидел на нем портативную пишущую машинку и  тонкую
пачку бумаги. - Пишу стоя. По утрам. Но я  не  люблю  говорить  о  своей
работе. Не вижу смысла.
   Это устраивало меня как нельзя лучше.
   Когда мы выходили из спальни, я мельком заглянул в ванную  Хемингуэя.
На полочках было столько же пузырьков с таблетками,  как  в  гостиной  -
бутылок с джином и виски. На вешалке  для  полотенец  висел  прибор  для
определения артериального давления. Белые стены были исчерканы  цифрами,
и я решил, что это ежедневные промеры  давления  крови,  веса  и  других
медицинских параметров. Подобная манера вести записи показалась  мне  уж
очень эксцентричной, и я сделал мысленную пометку поразмыслить  об  этом
на досуге.
   Всего в финке было восемь больших  комнат,  не  считая  двух  кухонь.
Столовая была длинная и узкая;  со  стен  на  стол  из  красного  дерева
взирали еще несколько мертвых животных.
   - Мы всегда  ставим  лишний  прибор  на  тот  случай,  если  появится
нежданный гость, - объяснил писатель. - Сегодня вечером им будешь ты.
   - Надеюсь,  -  сказал  я.  У  меня  возникло  впечатление,  будто  бы
Хемингуэй чувствует себя  несколько  смущенно,  водя  меня  по  дому.  -
Кажется, ваша жена упомянула о костюме с галстуком? -  Требование  Марты
Геллхорн удивило меня, если учесть,  как  небрежно  был  одет  Хемингуэй
утром в посольстве и какой грязный наряд был на нем сейчас.
   - Да, - подтвердил он, оглядывая комнату с таким видом, будто  что-то
позабыл. - Садясь за ужин, мы притворяемся цивилизованными людьми. - Его
карие глаза вновь обратились ко мне. - Черт побери, уже  поздно.  Хочешь
выпить, Лукас?
   - Нет, спасибо. Пойду разберу вещи и приму ванну.
   Хемингуэй рассеянно кивнул.
   - А я выпью. Как правило, до ужина я выпиваю три порции скотча.  Если
не ошибаюсь, ты пьешь вино, Лукас?
   - Да.
   - Отлично, - произнес Хемингуэй, почесывая щеку.  -  Сегодня  вечером
подадут  отличную  выпивку.  Ты  ведь  понимаешь,  нынче  знаменательная
дата...
   Я не видел, чем сегодняшний день отличается от других - разве  только
тем, что Хемингуэю и его "Хитрому делу" дали "добро".
   Внезапно он вскинул глаза и заулыбался.
   - Сегодня у нас несколько гостей, но двое из них...
   Я ждал.
   - Двое из них окажутся для тебя настоящим сюрпризом, Лукас. Ты будешь
потрясен до глубины души.
   - Очень приятно, - отозвался я и, кивком  поблагодарив  Хемингуэя  за
"экскурсию", вышел на улицу через заднюю дверь и зашагал  по  дорожке  к
флигелю.

Глава 7

   - Тебе нужно подстричь волосы, дочка, - заявил Хемингуэй. - И открыть
уши. Надеюсь, у тебя красивые уши.
   Бергман стянула волосы в тугой пучок и склонила голову.
   - У тебя красивые уши, - сказал писатель. - Вернее, идеальные. Именно
такие уши у Марии.
   - И до какой же длины мне подстричься? - спросила Бергман.  -  Прежде
чем мне отказались дать роль, я прочла сюжет добрый десяток раз,  но  не
запомнила, какой длины у Марии волосы.
   - Короткие, - ответил Хемингуэй.
   - Но не такие короткие, как у Веры Зориной, - сухо заметил  Купер.  -
Она похожа на кролика, угодившего в молотилку.
   - Тише, - попросила Бергман, робко, но ласково прикасаясь к его руке.
- Вы говорите ужасные вещи. К тому же Вера получила роль. А я -  нет.  И
вообще, весь этот разговор  о  длине  волос  кажется  мне  глупым.  Ведь
правда, Папа?
   Эти ее слова были обращены к Хемингуэю. Я впервые  услышал,  как  его
называют Папой.
   Хемингуэй, сидевший во главе стола, нахмурился.
   - Нет, это не глупый разговор, дочка. Ты и есть Мария.
   И всегда ею была. И ты обязательно будешь Марией.
   Бергман вздохнула. Я заметил на ее ресницах слезы.
   Марта Геллхорн, сидевшая напротив мужа, откашлялась:
   - На самом деле, Эрнест, Ингрид не всегда была Марией.
   Если помнишь, ты утверждал, что писал Марию с меня.
   Хемингуэй сердито посмотрел на нее.
   - Разумеется, - едва ли не прорычал он. - И ты  об  этом  знаешь.  Но
Ингрид всегда была актрисой, которая должна сыграть Марию. - Он  вскочил
на ноги. - Подождите минутку. Я принесу книгу  и  прочту  вам,  какие  у
Марии волосы.
   Разговор утих. Мы  сидели  за  длинным  столом  и  ждали  возвращения
Хемингуэя с книгой.

***

   Я услышал звук подъезжающих машин, еще сидя в ванне флигеля.  Пробило
лишь половину седьмого. Потом со стороны бассейна и лужайки донесся смех
и плеск напитков, разливаемых по бокалам. Я услышал чистый звучный тенор
Хемингуэя, рассказывающего какой-то анекдот, и еще  более  громкий  смех
после того, как он произнес ключевую  фразу.  В  одном  нижнем  белье  я
уселся в кресло и до четверти восьмого читал гаванскую газету.  Потом  я
надел свой лучший льняной костюм  и  торопливо  прошагал  по  дорожке  к
главному дому.
   Мальчик-слуга по имени Рене впустил меня внутрь.  Одна  из  горничных
проводила в длинную гостиную. Там было пятеро гостей - четверо мужчин  и
молодая женщина - и, судя по их розовым лицам и раскованному смеху,  они
продолжали возлияния с тех самых пор, когда появились  здесь.  Все  были
хорошо  одеты.  На  Хемингуэе  был  мятый  костюм  с  криво   повязанным
галстуком, но, побрившись и тщательно зачесав волосы назад, он  выглядел
опрятным  и  подтянутым.  Остальные  мужчины  также  носили  костюмы,  а
Геллхорн и молодая женщина - черные платья.  Хемингуэй  представил  меня
собравшимся:
   - Познакомьтесь с господином  Джозефом  Лукасом,  сотрудником  нашего
посольства. Он поможет мне в океанографических исследованиях, которыми я
займусь в  ближайшие  месяцы.  Джозеф,  это  доктор  Хосе  Луис  Геррера
Сотолонго, мой личный врач и добрый друг еще с тех пор, когда мы  вместе
воевали в Испании.
   - Доктор Сотолонго... - Прежде чем пожать ему руку, я коротко кивнул.
На докторе был строгий костюм по моде двадцатилетней давности. Он  носил
пенсне.