меется, у вас нет сведений о том, -
что ей удалось вырваться живой с Кейо Пута Пердида.
   - Кейо.., как ты сказал? - переспросил Флеминг. Он был шокирован.
   Филлипс покачал головой.
   - Мне очень жаль, но такими данными мы не располагаем.
   Агентов  ОСС  на  Кубе  немного,  и  они  весьма  загружены  работой.
Естественно, если эта дама появится где-нибудь,  мы  не  спустим  с  нее
глаз.
   - Дельгадо назвал ее Эльзой, - сообщил я.
   - Ага! - Филлипс вынул из кармана пиджака маленький блокнот в кожаном
переплете. Отвинтив колпачок  серебряной  чернильной  ручки,  он  сделал
пометку.
   - Что с абверовскими документами? - спросил я.
   Филлипс улыбнулся.
   - Господин Донован и ОСС с огромным удовольствием примут их из  ваших
рук, Джозеф. Разумеется, мы не поделимся  ими  с  господином  Гувером  и
ФБР.., только если будем вынуждены  сделать  это,  и  только  в  частном
порядке, если директор вновь попытается ликвидировать нашу  службу,  чем
он весьма усердно занимался несколько минувших месяцев.
   Также мы были  бы  рады  получить  копии  снимков  погибших  немецких
курьеров,  трупов  Дельгадо  и  Бекера,  и..,  если  это  вас  не  очень
затруднит.., нотариально заверенные, датированные и скрепленные  печатью
показания. В них вы опишете события, в которых пострадали и которым были
свидетелями.
   Я посмотрел на Хемингуэя. Писатель кивнул.
   - Хорошо, - сказал я, невольно улыбаясь, хотя мои плечи, спину, бок и
руку терзала нестерпимая боль. -  Вы  помещаете  директора  под  колпак,
верно?
   Филлипс улыбнулся в ответ.
   - Верно, однако безопасность и интересы  Соединенных  Штатов  Америки
остаются нашим главнейшим приоритетом, - сказал он. - Будет лучше,  если
ОСС сосредоточит в своих руках сбор всей зарубежной информации.  Нелишне
также, чтобы власти директора столь могущественной организации, как ФБР,
противостояла система.., э-ээ.., мягкого контроля и равновесия.
   Я  на  мгновение  задумался  над  словами  Филлипса.  Я  не  мог   не
согласиться с ним.
   - Итак, - заговорил Флеминг, вынимая из  мундштука  второй  окурок  и
допивая виски с таким видом, как будто намеревался уходить.  -  Кажется,
мы во всем разобрались, нашли ответы на все загадки.
   - Кроме одной, - отозвался Хемингуэй.
   Гости внимательно ждали продолжения.
   - Что теперь делать нам с Лукасом? -  осведомился  писатель,  свирепо
выглядывая из-под повязки. -  Джо  потерял  работу.  Господи,  ему  даже
нельзя отправиться на родину. Не сомневаюсь,  что  Гувер  превратит  его
жизнь в ад, вздумай он приехать в Штаты и вернуться на  свою  должность.
Представьте, что скажет КНБ.
   Ян Флеминг нахмурился.
   - Что ж, это и впрямь...
   - А как же я?  -  продолжал  Хемингуэй.  -  Комиссия  по  надзору  за
бюджетом и без того жрет меня с потрохами. И если то, что вы говорили  о
любимом  способе  Гувера  давать  сдачи  -  правда,  он   объявит   меня
сторонником коммунистов, как только война подойдет к концу и русские уже
не будут нашими союзниками. Черт побери,  он,  должно  быть,  уже  начал
собирать информацию обо мне.
   Я встретился взглядом с Филлипсом и Флемингом. Мы  все  видели  досье
Хемингуэя. Первые документы легли в него десять лет назад.
   - То, что  вы  сказали,  заслуживает  самого  пристального  внимания,
господин Хемингуэй, - сказал Филлипс. - Однако позвольте  заверить  вас,
что господин Донован и  другие..,  эээ..,  влиятельные  лица  в  ОСС  не
позволят директору Гуверу сорвать на вас свою  злобу.  И  это  еще  одна
причина, которая побуждает нас снять с вас показания.
   - В конце концов, вы - писатель, известный во всем мире,  -  вмешался
Флеминг. - Гувер сам жаждет славы, но опасается того могущества, которое
она обеспечивает другим людям.
   - Вдобавок ваш дом расположен на Кубе, - сказал я. - И  это  помешает
ему добраться до вас, даже если ему этого захочется.
   - Вам не о чем беспокоиться, - заверил Хемингуэя Филлипс. - Несколько
минут назад Джозеф весьма остроумно заметил, что директор "находится под
колпаком". Наша служба сделает все от нее  зависящее,  чтобы  он  там  и
оставался. И если вам, господин Хемингуэй, потребуется наша...
   Хемингуэй лишь взглянул на коротышку. Помолчав, он сказал:
   - Все это очень  хорошо.  Но,  как  только  моя  жена  закончит  свои
изыскания за маленьким крестом на пустой карте, я попрошу ее  слетать  в
Вашингтон, переговорить со своей  подружкой  Элеонор  и  старой  леди  в
кресле на колесах насчет ошейника для этой собаки.
   - Крест на пустой карте? - переспросил  Флеминг,  переводя  взгляд  с
Хемингуэя  на  меня  и  обратно  с  таким  видом,  как  будто  принимает
шифрованную передачу. - Старая леди?
   Кресло на колесах? Собака?
   - Не обращайте внимания, Ян. - Филлипс усмехнулся. - Я объясню вам по
пути в аэропорт.
   Все, кроме меня, поднялись, собираясь  уходить.  Я  смотрел  на  них,
жалея, что еще не пришло время принять очередную порцию болеутолителей.
   - Джозеф, - заговорил Филлипс.  -  Хотите  узнать  истинную  причину,
которая сегодня привела нас к вам?
   - Конечно. -  Я  размышлял  о  том,  насколько  был  прав  Хемингуэй,
утверждая, что я больше не смогу вернуться в Штаты и к своей должности в
контрразведке. Тут не было ничего нового, я знал об этом с  того  самого
дня, когда решил рассказать Хемингуэю обо всем и работать на него, а  не
на своих истинных хозяев. Однако сама эта мысль опечалила меня, невзирая
на действие морфина и боль, которая волнами накатывалась на мое тело.
   - Ваша.., э-ээ.., изобретательность произвела  серьезное  впечатление
на господина Донована, Джозеф. Он  был  бы  рад  встретиться  с  вами  и
обговорить перспективы вашего дальнейшего трудоустройства.
   - За пределами страны, - уныло произнес я.
   - Что ж, это так. - Филлипс улыбнулся. - Но ведь именно там действует
наша служба, не правда ли? Не могли бы вы приехать на Бермуды через пару
недель? Разумеется, если позволит состояние вашего здоровья.
   - Конечно, -  повторил  я.  -  Но  почему  на  Бермуды?  -  Это  была
территория Британии.
   - Дело в том, дружище, - пояснил  Флеминг,  -  что  господин  Донован
наметил поездку на Бермуды для  разговора  с  вами,  поскольку  господин
Стефенсон также хочет обмолвиться с вами словом, прежде чем  вы  примете
решение относительно предложений  ОСС.  Уильяму...  "нашему"  Уильяму..,
удобнее оставаться на британской земле, покуда  не  уляжется  неизбежный
гнев директора Гувера.., если вы понимаете, о чем я.
   - Стефенсон? - тупо переспросил я. - Он хочет поговорить со мной?
   - Перспективы самые радужные, старина, - заверил меня  Флеминг.  -  А
после войны,  когда  Адольф,  Того  и  Бенито,  а  также  все  остальные
умалишенные будут помещены.., как уже не раз было сказано сегодня,  "под
колпак", нас ждут новые испытания. И  Британия  вполне  может  оказаться
весьма уютным домом для молодого американца с хорошим жалованьем.
   - Предлагаете работать на MI6? -  Я  сам  удивился  своей  тупости  и
наивности.
   Филлипс улыбнулся и потянул Флеминга за рукав.
   - Отложите решение до более подходящих времен, Джозеф, - сказал он. -
Приезжайте к нам на Бермуды через пару недель.., либо  когда  достаточно
оправитесь, чтобы путешествовать. Господин Донован  с  нетерпением  ждет
встречи с вами.
   Хемингуэй проводил гостей до подъездной дорожки.
   Я сидел в постели, борясь с  болью,  чувствуя,  как  зудит  кожа  под
повязками, и качая головой. "Работать на заклятую МI6?"
   Несколько минут спустя Хемингуэй вернулся с таблетками.
   - Тебе нельзя принимать их со спиртным, - сказал он.
   - Знаю, - ответил я.
   Он протянул мне две таблетки и бокал виски. Он принес  порцию  и  для
себя. Я проглотил лекарство, и он поднял свой бокал.
   - "Estamos copados", - сказал он вместо тоста.  -  Ну  а  пока  -  за
смятение в рядах наших врагов!
   - За смятение в рядах наших врагов! - повторил я и выпил.

Глава 31

   В последний день, который я провел в море с Хемингуэем,  нам  наконец
удалось выгнать субмарину из ее укрытия.
   На склоне лет человеку трудно вспомнить,  каким  молодым,  крепким  и
здоровым он был в юности. Ноя действительно был молод и крепок. Я быстро
поправился, если не считать мимолетных рецидивов из-за  жары  необычайно
теплого августа и начала сентября на  Кубе  в  1942  году.  Каждое  утро
Хемингуэй приносил с собой во флигель несколько газет,  мы  вместе  пили
кофе и читали: он в уютном кресле для гостей, я - чаще всего в  постели,
хотя к началу сентября уже проводил час-другой, сидя в кресле.
   Военные новости по-прежнему были неутешительными.
   Маршал Роммель начал  месяц  очередным  наступлением  на  англичан  в
Египте. Старинный враг Хемингуэя в  Испании,  генерал  Франко,  низложил
кабинет министров и установил в стране фашистскую диктатуру,  тем  самым
окончательно  погрузив  Европу  в  мрак  тирании.  Германия   развернула
наступление на Сталинград - с воздуха  его  атаковали  волны  пикирующих
бомбардировщиков, на земле осаждали полчища танков и сотни тысяч солдат,
тесня и прорывая линии русских войск. Казалось,  падение  Сталинграда  и
Советского  Союза  -  лишь  вопрос  времени.  В  США   комиссия   Баруха
предсказывала "полный военный  и  гражданский  коллапс"  из-за  нехватки
сырья  для  производства   резины,   которую   вызвал   захват   Японией
каучуконосных плантаций  в  Азии  и  южном  тихоокеанском  регионе.  Что
касается войны на море, то теперь  стало  общеизвестно,  что  немцы  уже
уничтожили  корабли  союзников  совокупным  водоизмещением  более   пяти
миллионов тонн, что их подлодки в среднем каждые четыре часа пускают  ко
дну один наш корабль и  что  они  строят  свои  субмарины  быстрее,  чем
союзный флот и авиация успевают  их  топить.  К  концу  года  количество
немецких подлодок в Атлантике должно было превысить четыре сотни.
   В середине сентября Патрику предстояло вылететь в Нью-Милдфорд,  штат
Коннектикут, чтобы начать занятия в католической школе  для  юношей  под
названием "Кэнтербри".
   Вести с фронтов, реакция после летних событий,  непрерывные  головные
боли и ощущение неминуемого распада "временной" семьи угнетали писателя.
Сыновья и друзья, бывавшие в финке, прониклись настроением Хемингуэя,  и
к началу сентября это было не самое веселое место для  выздоровления  от
ран. Как всегда,  именно  Хемингуэй  пытался  воодушевить  окружающих  -
сначала устройством бейсбольного чемпионата клуба "Казадорес", в котором
сам он  сыграл  на  подаче  несколько  иннингов,  а  затем  организацией
прощального круиза операции "Френдлесс",  когда  мы  все  четверо  суток
плавали на "Пилар" вдоль побережья, останавливались у  Конфитеса,  чтобы
Патрик и Грегори могли попрощаться с кубинцами и порыбачить на  обратном
пути.
   Доктор  Сотолонго  не  советовал  мне  отправляться  в  этот   поход,
утверждая, что из-за одной только качки мои швы могут  разойтись,  но  я
заметил, что уезжаю на следующей неделе и ничто на свете не удержит меня
в финке на время последнего плавания.
   Мы вышли из Кохимара ранним воскресным утром 6 сентября. Я настоял на
том, чтобы самому подняться по трапу, но, если честно, так утомился  при
этом, что, оказавшись на борту, немедленно уселся. Хемингуэй  не  только
велел мне занять широкую койку в носовой каюте,  но  и  привез  одно  из
легких кресел с набивными подушками, стоявших в гостиной комнате  финки.
Также они  с  мальчиками  опутали  помещение  канатами,  особым  образом
привязанными к тому самому бронзовому поручню, к которому я был прикован
наручниками две недели назад, чтобы я мог сидеть, подняв ноги на боковую
койку, не опасаясь соскользнуть на палубу. Их  забота  донельзя  смущала
меня, но я вытерпел.
   Все четыре дня стояла изумительная погода. Кроме  мальчиков  и  меня,
Хемингуэй взял с собой Волфера, Синдбада, Пэтчи, Роберто Герреру, своего
незаменимого старшего  помощника  Грегорио  Фуэнтеса  и  брата  Роберто,
доктора  Сотолонго  -  чтобы  я  не  умер  и  не  испортил  удовольствие
остальным. Все еще кляня себя за ошибку в начале лета, Гест погрузил  на
борт столько пива, что даже потайные отсеки оказались забиты  ящиками  и
бутылками. Желая еще более подчеркнуть  ощущение  праздника,  Хемингуэй,
Ибарлусия и Фуэнтес  целую  неделю  трудились  над  созданием  взрывного
устройства для уничтожения подлодок, которое назвали попросту Бомбой.
   Она состояла из порохового заряда  с  детонатором  из  связки  ручных
гранат,  заключенного  в  металлический  корпус  с  маленькими  ручками,
напоминающий мусорный контейнер, и  могла  -  а,  по  словам  Хемингуэя,
обязательно  должна  была  -  снести  ходовую  рубку   любой   подлодки,
оказавшейся в пределах досягаемости. Разумеется,  "предел  досягаемости"
был невелик. После нескольких тренировочных бросков контейнера с  песком
и камнями вместо пороха и гранат  выяснилось,  что  даже  самые  могучие
атлеты, вроде Геста и Пэтчи, способны поразить  цель  на  расстоянии  не
более двенадцати метров, и то если  находятся  в  хорошей  форме  и  при
попутном ветре.
   - Плевать, все в порядке,  -  проворчал  Хемингуэй.  -  Мы  настигнем
субмарину, приблизимся к ней вплотную, чтобы  она  не  могла  отбиваться
торпедами и пушками, и тогда ей от нас не уйти.
   Однако в течение нескольких дней до отправления  в  прощальный  круиз
Хемингуэя и его сыновей видели в  поле,  вниз  по  холму  от  финки,  за
попытками изготовления различных модификаций  гигантской  катапульты  из
ветвей и старых водопроводных труб для  повышения  предела  досягаемости
Бомбы.
   В первый день плавания Фуэнтес прервал обед криком:
   - Ры-ыба! Папа! Рыба по правому борту!
   В тот миг Хемингуэй стоял за штурвалом,  жуя  бутерброд,  но  тут  же
швырнул его за борт  и  соскользнул  по  трапу  с  ходовой  рубки,  едва
гигантская рыба  попыталась  длинным  рылом  сорвать  наживку  с  крюка.
Писатель немедленно потянул за линь, и тот пронзительно запел,  уходя  в
синюю воду Гольфстрима. Пока линь разматывался, Хемингуэй повторял:
   -  Один  шимпанзе,  два  шимпанзе,  три  шимпанзе...  -  и  на  счете
"пятнадцать шимпанзе" он подсек морское чудовище.
   Он боролся с  рыбой  всего  лишь  восемнадцать  минут,  но  это  были
поистине захватывающие минуты. Мы все разразились ободряющими криками, и
доктор Сотолонго был вынужден напомнить мне  о  необходимости  сохранять
покой, чтобы мои раны и швы не разошлись. Марлин потянул на двести сорок
килограммов, и я следил за тем, как Фуэнтес  вырезал  из  огромной  туши
несколько филейных кусков,  а  остальное  сбросил  за  борт  в  качестве
приманки. Через двенадцать минут он вновь закричал:
   - Рыба! Рыба!
   Хемингуэй первым схватился за канат  и  на  сей  раз  подсек  добычу,
сосчитав только до "пяти шимпанзе".
   Борьба длилась намного дольше; марлин добрую сотню раз  выныривал  на
поверхность великолепными прыжками, при виде которых мы таращили  глаза,
изумляясь красоте и мощи огромной  рыбы  и  ее  стремлению  жить.  Когда
наконец Хемингуэй подтащил марлина к яхте, он велел  Фуэнтесу  выпустить
рыбу на волю.
   Грегори, Патрик, Гест, Ибарлусия и доктор Сотолонго запротестовали во
весь голос, но Хемингуэй был непреклонен.
   Пока Фуэнтес вынимал крюк, мальчики шумно возражали,  требуя  поднять
марлина на борт, только чтобы сделать фотографии.
   - Я уезжаю через три дня, папа, - произнес Патрик голосом, близким  к
рыданию. - Я хочу, чтобы у меня осталась память о нем.
   Хемингуэй положил огромную ладонь на плечо сына.
   - Ты запомнишь его, Мышонок. Мы все будем помнить  его.  Мы  навсегда
запомним его прыжки. Такую красоту  нельзя  запечатлеть  на  снимке.  Уж
лучше я отпущу марлина, верну ему жизнь и позволю наслаждаться  ею,  чем
"обессмертить" его на шершавой бумаге.  Лучшие  мгновения  жизни  нельзя
поймать и сунуть в карман. Единственный способ  обессмертить  их  -  это
наслаждаться ими, когда они происходят.
   Патрик согласно кивнул, но продолжал хандрить  еще  несколько  часов,
после того как большая рыба уплыла.
   - Эта  фотография  отлично  смотрелась  бы  на  стене  моей  школьной
спальни, - пробормотал  он  за  ужином,  когда  мы  уплетали  стейки  из
марлина. Хемингуэй пропустил  его  слова  мимо  ушей  и  подал  мальчику
картофельный салат.
   На второй день "Пилар" поравнялась с двадцатиметровой китовой акулой,
которая  нежилась  на  поверхности  моря,  следя  огромным   глазом   за
приближающейся яхтой, но не выказала ни  малейшей  тревоги  или  желания
напасть на нас, даже когда Фуэнтес ткнул ее в бок багром.
   - О господи, - сказал старший помощник. - Вот так громадина.
   - Ага, - отозвался Хемингуэй. - Она почти в треть длины той подлодки,
которую мы ищем.
   Тем вечером мы встали на якорь у  Конфитеса.  Хемингуэй  с  сыновьями
улеглись в спальных мешках на палубе над моей каютой, и сквозь  открытый
люк я слышал их разговор о звездах и  созвездиях.  Не  дождавшись  конца
беседы,  я  уснул.  Прошлой  зимой  Хемингуэй  подарил  Патрику  дорогой
телескоп, и теперь старший мальчик без труда отыскивал в  небе  Полярную
звезду, созвездие Ориона и множество других звезд.
   Следующее  утро  началось  с  неприятностей.  "Пилар"  наткнулась  на
подводный камень к западу от Конфитеса; Хемингуэй немедленно дал  задний
ход, но звук был устрашающий, и все  мы  в  тревоге  забегали  по  яхте,
открывая люки и поднимая  доски  нижней  палубы,  чтобы  посмотреть,  не
вызвало ли столкновение течь в корпусе.  Повсюду  было  сухо.  Во  время
суматохи я следил за Хемингуэем; на нем не было лица.
   Как-то в начале лета малыш  Грегори  сказал:  "По-моему,  папа  любит
"Пилар" больше всего на свете - после нас, разумеется;  потом  идут  его
кошки и Марта".
   В конце концов мы  немного  воспряли  духом,  когда  нас  оторвал  от
завтрака крик Хемингуэя:
   - Все на палубу, amigos! Вижу шхуну, кажется, она села на риф!
   На самом деле шхуне ничто не угрожало; она не наткнулась  на  риф,  а
стояла на якоре рядом с ним. Это была "Маргарита" из гаванского порта, и
Хемингуэй дружил с братом ее капитана. Экипаж судна ловил неводом  рыбу.
Писатель сразу отвез мальчиков на шхуну, познакомил их со шкипером и  на
весь день оставил сыновей помогать рыбакам; они обогнули  риф  кругом  с
длинной сетью, которую тянули три  легкие  плоскодонки.  Мы  рыбачили  с
"Пилар", наблюдая за тем, как экипаж и  мальчики  до  вечера  вытягивали
бесконечную сеть; Патрик и Джиджи то и дело ныряли, чтобы отцепить ее от
топляка или коралла. Когда улов наконец  был  извлечен  на  поверхность,
вода вокруг рифа буквально вскипела от улепетывающих черепах и  акул,  а
пойманные  палометы,  люцианы,  барракуды  и  рыбы-парусники  бились   и
извивались в прохладном вечернем воздухе Капитан  "Маргариты"  пригласил
экипаж  "Пилар"  к  ужину,  и  все,  кроме  меня  и  доктора  Сотолонго,
отправились в гости.
   Доктор имел весьма странное для жителя Кубы обыкновение рано ложиться
спать, а я выбился из сил уже оттого, что наблюдал за происходящим  весь
день напролет. Погружаясь в дрему, я слышал взрывы смеха на борту  шхуны
и множество длинных официальных тостов, которые Хемингуэй произносил  на
своем правильном, но слишком чопорном испанском.
   Утром мы уже отправились в обратную дорогу, когда с ходового  мостика
донесся крик Уинстона Геста:
   - Подлодка! Субмарина!
   Пять секунд  спустя  Хемингуэй  и  мальчики  взлетели  на  мостик,  а
остальные высыпали на палубу, вертя головами.
   - Где? - осведомился писатель. На  нем  были  изорванная  в  лохмотья
футболка, шорты и его любимая кепка с длинным козырьком.  Он  больше  не
носил повязку на голове, но  с  кормовой  палубы  я  видел  выстриженные
волосы там, где врачи приладили клочок кожи к черепу.
   - Десять румбов справа по борту; она приближается,  -  доложил  Гест,
стараясь произносить слова по-военному хладнокровно, но его  голос  чуть
дрожал от возбуждения. - Дистанция примерно тысяча ярдов. Она т