гасающего костра. - Волфер, обеспечь мальчиков  и  Марию  припасами  на
завтрашний день и всем необходимым для рыбалки с острогами.
   Гест кивнул.
   - Я оставлю им "Крошку  Кида",  а  лейтенант  обещал  присмотреть  за
ребятишками до нашего возвращения вечером.
   - Мы с Лукасом разобьем лагерь где-нибудь у Пуэрто Тарафа,  -  солгал
Хемингуэй. - Увидимся утром в пятницу. Не отправляйтесь в патруль до тех
пор, пока мы не вернемся.
   "Если вернемся", - подумал я.

***

   Мы двинулись в путь до восхода. Хемингуэй заглянул в палатку к спящим
сыновьям, и мы поплыли на "Крошке Киде" к "Пилар" и  "Лорейн",  стоявшим
на якоре. Утро было ветреное и на редкость холодное для нынешнего  лета.
Накануне вечером Фуэнтес  долго  возился  с  "Пилар",  и  только  бросив
носовой и два кормовых якоря, уверился, что утренний ветер не тронет  ее
с места. "Лорейн" же колыхалась и  подпрыгивала  на  своем  единственном
якоре, будто собака, рвущаяся с поводка.
   Хемингуэй встал за штурвал и вывел катер в открытое море. На нем была
та же охотничья рубашка, что вчера, а свою кепку с длинным козырьком  он
надвинул на самые глаза. Он держал малые  обороты,  чтобы  не  разбудить
мальчиков. Когда мы шли мимо "Пилар", на палубу вышел  Фуэнтес  и  отдал
хозяину честь,  приложив  к  виску  два  пальца.  Хемингуэй  ответил  на
приветствие, и, как только мы оказались по ту сторону рифа и врезались в
высокие волны, двигатель громко взревел.
   Писатель посмотрел на компас, положил катер на курс  100  градусов  и
опустил запястье на штурвал.
   - Мы взяли все, что нужно? - спросил он.
   - Да. - Ночью, пока  все  доедали  ужин,  я  побывал  на  "Лорейн"  и
проверил груз. Все было на месте.
   - Нет, не все, - сказал Хемингуэй.
   - Что же мы забыли?
   Хемингуэй оглянулся на корму, сунул руку в нагрудный .карман рубашки,
вынул оттуда две короткие толстые пробки и протянул мне одну из  них.  Я
вскинул брови.
   - Затычки для задниц, - сказал он и повернулся к солнцу,  встававшему
из-за горизонта.

***

   Мы  двигались  к  востоку  архипелага   Камагуэй   по   самому   краю
Гольфстрима, так, чтобы земля была едва  видна  на  горизонте.  Ветер  и
волнение оставались достаточно  сильными,  но  солнце  проникало  сквозь
разрывы в облаках, и день был очень жарким. Перед поворотом на юго-запад
к Бахия Манати и Пойнт Рома я вынул из водонепроницаемого чехла  бинокль
и оглядел северный горизонт.
   - Что ты там выискиваешь, Лукас?
   - "Keyo Cedro Perdido".
   Хемингуэй фыркнул.
   - Ты верно определил направление, но неудачно выбрал  момент.  Сейчас
время самого высокого прилива. Остров Потерянной свиньи ушел  под  воду.
Все из-за этого маленького мерзкого рифа.
   - Да, - сказал я. - Именно в этом я и хотел убедиться.
   Хемингуэй положил катер на курс  160  градусов,  и  набегающие  волны
начали бить нам в корму и левый борт. При меньшей  тяге  мы  ощутили  бы
тошнотворную качку,  но  Хемингуэй  открыл  дроссельные  заслонки  ровно
настолько, чтобы  "Лорейн"  рассекала  волны,  не  тратя  слишком  много
горючего.
   Как только мы покинули  голубые  воды  Гольфстрима,  я  посмотрел  на
север. Где-то там, на  перископной  глубине,  сотни  мужчин  теснятся  в
холодных длинных отсеках, пропитанных сыростью и  вонью  пота,  солярки,
кислой капусты и грязных носков. Они провели в темноте многие недели, их
кости  и  черепа  сотрясает  непрерывная  вибрация  машин  и   клапанов,
двигающих лодку, их кожа зудит после долгих дней без мыла и бритвы,  уши
уже не замечают стонов и скрипа стального корпуса  под  давлением  воды.
Они проводят дни напролет в ледяных глубинах, всплывая  лишь  по  ночам,
чтобы  подзарядить  аккумуляторы  и  глотнуть  свежего  воздуха.  Только
капитану и старшему  помощнику  позволено  смотреть  в  перископ,  чтобы
определиться по береговым ориентирам или сблизиться с жертвой. Остальные
слушают и в молчании ждут приказов - занять места по боевому расписанию,
выпустить торпеды - и потом  опять  ждут  характерных  звуков  взрыва  и
треска корпуса тонущего торгового корабля. А потом  опять  ждут  взрывов
глубинных бомб, которые могут потопить их самих.
   Сущий ад.
   Если перехваченная мной радиограмма не была дезинформацией,  двое  из
сидящих там людей в эту самую  минуту  готовятся  к  высадке  на  берег.
Интересно, как себя  чувствуют  они  в  этот  последний  день  на  борту
субмарины,  в  последний  раз  проверяя  карты,  шифры   и   снаряжение,
переодеваясь в гражданское и вновь  и  вновь  смазывая  свои  пистолеты?
Разумеется, им не по себе. Они всего лишь люди. Но вместе с  тем  им  не
терпится покинуть смрадную темноту подлодки и заняться делом, к которому
их готовили.
   "К чему их готовили?" Судя  по  всему,  Тедди  Шелл  не  знал,  какое
задание они получили. Войти в контакт с ФБР? Мне было трудно поверить  в
это.
   - Мы на месте, - сказал Хемингуэй. - Доставай "ninos".
   Мы решили, что, прежде чем выбрать наблюдательный  пункт  и  укрытие,
следует  разведать  прилегающий  район.  По  пути  в  бухту  Манати   мы
намеревались осмотреть мысы и внешний берег. Если это ловушка,  то  она,
скорее всего, должна захлопнуться в дневное время после нашего прибытия.
Я достал  из  тайника  два  автомата  Томпсона  и  брезентовую  сумку  с
запасными магазинами. Оружейный металл был маслянистым на ощупь.
   - И несколько фугасов, - послышался от штурвала голос Хемингуэя.
   Я вскрыл ящик с гранатами, вынул  четыре  штуки  и  уложил  вместе  с
патронами. Гранаты были серые, тяжелые и холодные.
   - Береги "ninos" от водяной пыли, - предостерег Хемингуэй. Он  быстро
вел "Лорейн" к берегу с северо-восточного направления.
   Я положил автоматы между сиденьями, укрыв их от брызг  за  красным  и
тиковым деревом с хромированной отделкой, после чего осмотрел прибрежную
линию в двадцатикратный  бинокль.  Если  ты  достаточно  долго  изучаешь
карты, по прибытии на место оно кажется знакомым. До сих пор я не  видел
этих мысов и берега. Во время наших прошлых плаваний в  этом  районе  мы
находились слишком далеко в море, чтобы рассмотреть их в деталях. Теперь
я видел все воочию, и реальность в общем-то совпадала с  тем,  что  было
изображено на бумаге.
   Вход в бухту Бахия Манати оказался шире, чем я ожидал, - около сорока
ярдов от мыса до мыса. Восточный мыс,  Пойнт  Иисус,  выдавался  в  море
дальше, чем Пойнт Рома, но я сразу понял, почему маяк установили  именно
здесь, на западном берегу  протоки:  скалы  на  Пойнт  Рома  были  выше,
выступая над уровнем моря примерно на девять  метров,  в  то  время  как
скалы первого мыса - всего на три или три с половиной.
   К западу от Пойнт Рома виднелась длинная,  плавно  изогнутая  протока
Энсенада  Хиррадура,  исчезавшая  среди  болот  и  мангровых   зарослей.
Остальная часть береговой линии была четкой, вдоль Пойнт Иисус  из  воды
выступали  остроконечные  камни,  а  к  западу  от  Энсенада   Хиррадура
протянулись  галечные  отмели.  Берег  здесь  практически  отсутствовал,
только под маяком виднелась узкая песчаная полоска.
   Я осмотрел маяк в бинокль. Конструкции здесь и там  проржавели,  явно
лишенные ухода, оптика и светильник были сняты. Создавалось впечатление,
что маяк не работает уже  очень  давно.  За  ним  на  прибрежных  утесах
простирались заброшенные тростниковые  поля.  Джунглей  как  таковых  не
было, я заметил лишь редкие кустарники и несколько пальм над  мангровыми
зарослями, но большую часть суши занимал тростник, вернувшийся к  дикому
состоянию. Кроме разбитого маяка,  единственным  признаком  цивилизации,
видимым с моря,  была  дымовая  труба  мельницы  Манати,  торчавшая  над
тростником на западном берегу бухты.
   - Мы войдем в бухту и осмотрим ее, -  негромко  сказал  Хемингуэй.  -
Отправляйся на нос и приготовься спрыгнуть в воду с шестом, если  каналы
не обозначены. Не забудь захватить "ninos".
   Я кивнул и взял автомат, повесив бинокль на шею. Автомат, лежащий  на
моих коленях, казался мне бесполезной игрушкой. Разумеется, в Квантико и
Лагере "X"  я  учился  обращаться  с  оружием,  но  всегда  недолюбливал
"томми". У них  малая  дальнобойность  и  низкая  точность  стрельбы.  В
сущности, они представляют собой тот  же  пистолет,  только  с  огромной
скорострельностью, и годятся лишь для того, чтобы поливать огнем цели на
малой дистанции. Они хороши для кинофильмов,  но  не  идут  ни  в  какое
сравнение с винтовкой для стрельбы на дальнем  расстоянии  или  надежным
пристрелянным пистолетом в ближнем бою.
   Катер замедлил ход и вошел  в  среднюю  протоку.  Волны  захлестывали
камни к востоку и риф к западу от нас. За входом в  бухту  узкие  каналы
были  размечены  вехами  -  шестами,  воткнутыми  в  грязь  на  берегах.
Нескольких явно не хватало, а другие покосились до  такой  степени,  что
были едва видны над водой.
   Хемингуэй уменьшил обороты почти до холостого хода и удерживал  катер
по оси протоки, а я осматривал  мысы,  скалы  и  поля  по  обе  стороны,
пытаясь уловить движение, блеск солнца на металле или стекле.  Ничто  не
мешает наблюдениям так, как тростниковые заросли.
   Мы взяли чуть левее - канал отклонился к востоку, но впереди он опять
сворачивал на юг. Мы были готовы к этому и прибыли  сразу  после  высшей
точки прилива, но даже и теперь замечали  места,  где  протока  обмелела
из-за того, что ее не  чистили  несколько  лет.  Путь  впереди  нас  был
относительно свободен, и пока мне не приходилось  спускаться  с  носа  с
шестом в руках, но позади катера вода превратилась в мутную  жижу  цвета
кофе, в который добавили слишком много молока.
   - Катер  поднимает  со  дна  грязь?  -  напряженным  голосом  спросил
Хемингуэй.
   - Только с правого борта. Нужно прижаться к левому берегу.
   Хемингуэй постучал пальцем по карте, расстеленной на приборной панели
- Здесь указана глубина восемь саженей, шесть в той точке, где мы сейчас
находимся, и пять - за поворотом канала. По-моему,  здесь  нет  и  двух.
Ширина - от силы три метра. А дальше сплошная грязевая отмель.
   - Точно. - Слева от нас появились Двенадцать апостолов.
   Прибрежные скалы  остались  позади,  тростниковые  поля  и  мангровые
заросли теперь спускались к самой воде, от бухты  к  двенадцати  скалам,
видневшимся сквозь листву, поднимался пологий склон,  а  у  их  подножий
стояли несколько покосившихся хижин, оплетенных лианами. Вдоль берега  к
причалу вели тропинки, по которым, судя по всему,  давно  не  ходили,  а
пристань обрушилась в бухту.
   Я всмотрелся в черные окна хижин и снял автомат с предохранителя.
   - Вот труба и рельсы, - негромко произнес Хемингуэй.
   Протока начала расширяться, впадая в бухту. Я  заметил  ее  окончание
примерно в миле от нас к юго-западу, и  глубокий  пролив,  исчезавший  к
юго-востоку от Двенадцати апостолов.
   В  середине  бухты,  прямо  по  курсу,  виднелся  поросший  деревьями
островок. По правому борту, там, куда смотрел Хемингуэй, в  тростниковые
поля уходили две ржавые железнодорожные ветки. В ста  или  ста  двадцати
метрах  от  южной  линии  возвышалась  кирпичная  труба.  Рядом   стояло
несколько  кирпичных  зданий,  некогда  называвшихся  Пуэрто-Манати,  от
рельсовых тупиков к бухте спускались две пристани,  но  стекла  построек
были разбиты, один из причалов  повалился,  другой  оканчивался  в  воде
глубиной не больше полуметра, а грунтовые дороги  вдоль  берега  заросли
травой.
   - Черт побери, - проворчал Хемингуэй.  -  Если  верить  карте,  здесь
должна быть глубина пять саженей, а на самом деле меньше одной. Прыгай в
воду с шестом.
   Я перебросил автомат через плечо и спустился с носа.
   - Это была мель, - сказал я. - Дальше глубина почти целая сажень.
   Машина взревела, и катер двинулся вперед,  поднимая  за  собой  клубы
мути. Впереди маячил островок, обозначенный на  карте  как  Кейо  Ларго.
Справа над тростником поднимался еще один холм, примерно вдвое выше, чем
Двенадцать апостолов. За ним у юго-восточного окончания бухты  виднелось
еще несколько разрушенных строений.
   -  Это  мельница  Манати,  -  негромко  сказал  Хемингуэй,   медленно
поворачивая катер к островку. Там стояли хижины, но они почти  полностью
заросли  деревьями  и  лианами.  Внезапно  с  песчаного  берега   канала
поднялись двадцать или тридцать фламинго, ошеломив нас звуком и вспышкой
красок.
   Я вскинул автомат,  наведя  дуло  в  их  сторону,  потом  пристыженно
опустил оружие. Шумно хлопая крыльями, птицы промчались над юго-западным
изгибом бухты и сели на другой пляж, обозначенный на  карте  под  именем
Эстеро Сан Иоаквин.
   - "Cocos", - сказал Хемингуэй, заглушив двигатель и отдавая катер  во
власть слабого потока.
   Я  посмотрел  на  холм,  на  который  он  указывал.  В  лагуне  между
заброшенными  причалами,  неподалеку  от  трубы   и   холмистого   мыса,
плескались с десяток  древесных  ирбисов.  Чуть  ближе,  среди  отмелей,
возвышавшихся над водой даже во время высшей точки прилива, бродили  две
розовые цапли, грациозно переступая ногами.
   Почти вся площадь бухты лежала перед  нами,  но  было  очевидно,  что
большая ее часть непроходима даже для "Лорейн" с его мелкой осадкой.
   - Готов спорить, здесь  почти  повсюду  нет  и  двадцати  сантиметров
глубины, - сказал Хемингуэй, обводя просторы бухты  рукой  с  распухшими
пальцами.
   - Да, действительно, - согласился я. - Но на резиновом плотике  можно
проплыть.
   - Верно. Они  могут  появиться  здесь  ночью  и  двинуть  прямиком  к
причалам или железнодорожным веткам, но, мне  думается,  они  не  станут
этого делать.
   - Почему? Здесь им легче остаться незамеченными.
   - Совершенно верно, - согласился Хемингуэй. - Именно поэтому  они  не
станут высаживаться в глубине бухты. Они предпочтут добраться до суши на
виду у подлодки, чтобы сообщить об успешной высадке световыми  сигналами
или каким-либо иным способом.
   Я  кивнул.  Хемингуэй  высказал  интуитивную  догадку,  но  мой  опыт
подсказывал, что он не ошибся.
   - Вдобавок, - продолжал писатель, - они  появятся  здесь  за  час  до
восхода луны, и им будет  чертовски  трудно  пробираться  по  каналам  в
темноте, даже если осадка их плотика составляет  лишь  десять-пятнадцать
сантиметров.
   Я сидел на разогретой солнцем деревянной  палубе,  держа  на  коленях
шест и автомат.
   - Согласен, - сказал я. - По всей видимости, точка  высадки  -  Пойнт
Рома. Не пора ли нам отыскать укрытие для "Лорейн"?
   Несмотря на то что была середина дня и дул  ощутимый  ветер,  в  нашу
сторону двигались тучи москитов и песчаных мух.
   - Да, - произнес Хемингуэй. - Давай убираться отсюда.

***

   Чтобы  укрыть  катер  в  болотистой  излучине   Энсенада   Хиррадура,
осмотреть территорию к  северу  от  маяка  и  перенести  на  берег  свое
имущество, нам с  Хемингуэем  потребовалось  чуть  больше  часа.  Лучшим
местом для "Лорейн" была мангровая лагуна к западу от мыса,  и,  конечно
же, там оказалось множество грязи и роящихся насекомых. Было бы  гораздо
удобнее выгрузить вещи на песчаной отмели, а уж потом прятать катер,  но
нам до такой степени не терпелось  укрыть  его  и  заняться  устройством
засады, что в конечном итоге мы совершили два перехода вверх и  вниз  по
холму сквозь заросли, грязь и тучи кровососов.
   Определить место засады было непросто.  Разумеется,  мы  должны  были
видеть мыс, но также нам требовался ясный обзор входной протоки  на  тот
случай, если немецкие агенты обманут наши ожидания и  поплывут  в  бухту
Манати.  Еще  нам  нужно  было   видеть   море   и   иметь   возможность
беспрепятственно отступить, если бы потребовалось изменить свою  позицию
либо бежать к катеру. Вдобавок ко  всему  нас  не  должен  был  заметить
противник.
   Это было испытание военных навыков Хемингуэя, и его выбор произвел на
меня благоприятное впечатление. У вершины холма было идеальное  место  -
на  краю  тростникового  поля  под  ветвями  невысокого  дерева.  Отсюда
открывался почти круговой  обзор  с  видом  на  маяк,  входную  протоку,
северную часть бухты Манати и даже на канал  Энсенада,  если  обернуться
назад. К  вершине  подходила  одна  из  железнодорожных  веток,  которая
пересекалась с дорогой, ведущей к сахарной мельнице, и по ней  нам  было
бы легче втащить наверх свой груз. Хемингуэй сразу указал туда и сказал:
   - Слишком очевидное место. Надо поискать ниже по холму.
   Он был прав. Одним из условий этой смертельной игры, которыми  мы  не
имели права пренебрегать, было то,  что  наше  появление  здесь,  скорее
всего,  предполагалось  заранее.  Было  трудно  понять,  зачем  немецкой
разведке заманивать нас в ловушку, но если  это  действительно  так,  мы
должны были максимально затруднить действия противника.
   Хемингуэй указал точку примерно в трети пути вниз по склону, ведущему
к западной части мыса. На этом берегу не было дюн, однако  в  результате
выветривания в невысоких скалах  образовались  бесчисленные  впадины,  и
Хемингуэй выбрал одну из  таких  щелей  на  гребне,  соединявшем  мыс  с
протокой, в которой мы спрятали катер. В выходящей к океану северной его
части щель была узкая, с крутыми  склонами,  однако  у  противоположного
конца,  тянувшегося  вдоль  тростникового  поля   на   юго-западе,   она
становилась шире, и там росли деревья и густой кустарник. С высшей точки
расщелины мы могли видеть маяк, рельсы, песчаную  полоску  у  протоки  и
широкий участок открытого моря. Из расщелины мы могли переместиться  под
укрытие вершины гребня, чтобы осмотреть бухту и  дорогу  к  мельнице,  а
заметив движение на ней либо на железнодорожной ветке за нашими спинами,
отступить вниз по расщелине,  либо  спрятаться  в  тростниковом  поле  и
оттуда спуститься к катеру.
   Было жарко. Мы втащили наверх два брезентовых полотнища  и  перекрыли
ими узкую впадину, привязав в корням и камням, чтобы они не хлопали даже
при сильном ветре, но так, чтобы они провисали и не выделялись  на  фоне
расщелины.
   Потом мы замаскировали их, набросав сверху земли и веток.
   При свете дня наше укрытие было практически невозможно  обнаружить  с
расстояния тридцати шагов, а ночью его не увидел бы даже человек, идущий
по гребню.
   Песчаные мухи беспощадно жалили нас, на месте укусов сразу появлялись
волдыри, но Хемингуэй побрызгал вокруг нашей норы  "флитом"  и  дал  мне
пузырек репеллента. Он согласился оставить "браунинг" на борту  -  склон
был слишком скользким, и  если  бы  нам  пришлось  ночью  оставить  свою
позицию и бежать к катеру, винтовку было  бы  трудно  нести,  -  однако,
прежде  чем  покинуть  "Лорейн",  он  вынул  ее  из  чехла  и   снарядил
пояс-патронташ. Думаю, он готовился отстреливаться, если бы нам пришлось
вырываться из западни.
   Вместе с полотнищами брезента, автоматами Томпсона, сумками гранат  и
запасных обойм, биноклями, ножами, личными  вещами,  шляпами,  аптечкой,
пистолетами в кобурах по одному  на  каждого  мы  втащили  по  песчаному
склону маленький холодильник с пивом и снедью. После полудня мы  сделали
перерыв на обед - бутерброды с консервированной говядиной для меня  и  с
яичницей и сырым луком для Хемингуэя - и запили его  холодным  пивом  из
бутылок. Я невольно улыбнулся, представив, что сказал бы директор Гувер,
узнай он о том, что  один  из  специальных  агентов  Бюро  пьет  пиво  в
процессе организации засады. Но потом я вспомнил, что больше не  работаю
в ФБР, и моя улыбка увяла.
   Весь долгий день и начало вечера мы провели в расщелине,  по  очереди
наблюдая в бинокль за океаном и стараясь не стонать,  когда  нас  жалили
песчаные мухи и москиты. Порой кто-нибудь из нас  поднимался  к  вершине
гребня, перебирался через него и осматривал бухту, Двенадцать апостолов,
старую дорогу и заброшенную мельницу, пытаясь уловить признаки движения.
Однако большую часть времени мы лежали в укрытии.
   Сначала мы переговаривались шепотом, но вскоре сообразили, что прибой
за мысом Пойнт Иисус, волны, набегающие на низкие  скалы  к  во