ия, а "Пилар" провела множество бесплодных дней.
   - Идеальное место для высадки, - заметил Хемингуэй. -  Побережье  там
практически пустынное, между Нуэвитос и Пуэрто-Падре ничего нет. Вход  в
бухту Манати имеет ширину от пяти до шести саженей, но с  тех  пор,  как
закрылась сахарная мельница в юго-западной части бухты,  он  значительно
сузился. Во всем районе лишь несколько хижин, а на  этом  берегу  вообще
ничего. - Он обвел пальцем протоку, ведущую к Бахия Манати.  -  Подлодка
наверняка выберет именно этот путь.
   Я посмотрел на промеры глубины. У самого  берега  она  составляла  от
пяти до восьми саженей, но уже в пятидесяти ярдах дно опускалось до  ста
девяносто пяти, а потом и двухсот двадцати пяти саженей. Субмарина могла
легко проскользнуть мимо Пойнт Рома и Пойнт Иисус на расстоянии  двухсот
ярдов и войти в узкий канал, не  опасаясь  сесть  на  риф  или  песчаную
отмель.
   -  От  входа  в  бухту  видна  старая  труба  мельницы,  -  продолжал
Хемингуэй. - В дневное время они могут  сориентироваться  по  ней  через
перископ, а с наступлением темноты отправить лодки в точку с  указанными
координатами.
   Я  кивнул  и  ткнул  пальцем  в   развилку   железнодорожных   путей,
соединявших берег бухты с сахарной мельницей.
   - Они ведут к тростниковым полям?
   - Когда-то вели, - сказал Хемингуэй. - По короткому отрезку  тростник
доставляли к прессам и к причалу. Теперь все заброшено.
   - A "Doce Apostles"? - спросил я, указывая на россыпь  точек  по  обе
стороны узкой протоки, подходящей к рельсам.
   - Двенадцать Апостолов - это крупные скальные  формации,  -  объяснил
Хемингуэй. - Когда-то у их подножий стояли  хижины  рабочих,  но  теперь
скалы заросли деревьями. - Он провел пальцем вдоль берега чуть к северу.
- Видишь протоку Энсенада Хиррадура, сразу за Пойнт Рома  и  заброшенным
маяком?
   Я кивнул. Если верить карте, протока была широкая и мелкая,  глубиной
три четверти сажени.
   - Уж не думаете ли вы, что они высадятся здесь?
   - Нет, - сказал Хемингуэй. - В этом нет нужды. Полагаю, они подплывут
на плотике прямо к старому маяку на Пойнт Рома. Здесь нет ни камней,  ни
скал, ни деревьев, ни иных препятствий. Но мы могли бы войти в  Энсенада
на шлюпке и спрятать ее в мангровых зарослях.
   - На шлюпке, - повторил я. - На "Крошке Киде"?
   Хемингуэй покачал головой.
   - Я оставлю его у "Пилар". Яхта не  сможет  пройти  по  такой  мелкой
воде, особенно при восточном ветре. В любом случае ее там негде  укрыть.
Придется раздобыть что-нибудь другое.
   - Плоскодонку? - спросил я. - Челнок?
   Хемингуэй поскреб щетину на подбородке и поморщился.
   - У меня на примете кое-что получше,  -  сказал  он.  -  Быстроходная
посудина, которая пройдет даже по дождевой луже.  У  Тома  Шелвина  есть
отличный скоростной катер, он держит его в Кохимаре. Он  мой  должник  и
разрешает мне брать судно, когда я пожелаю.  Кажется,  катер  называется
"Лорейн", в честь жены Тома.  Шелвин  не  может  плавать  на  нем  из-за
дефицита горючего.
   - Скоростной? - переспросил я.
   - Еще бы. На нем установлен двигатель  мощностью  сто  двадцать  пять
лошадей - почти вдвое больше, чем у "Пилар",  а  тянуть  ему  приходится
меньше половины ее  массы.  Очень  мелкая  осадка.  Топливные  баки  для
сверхдальних плаваний.
   - Похоже, на нем перевозили спиртное  во  времена  Сухого  закона,  -
заметил я.
   - Именно, - ответил Хемингуэй и вновь  указал  на  карту.  -  Лучшего
места для высадки не придумаешь. В четверг капитан осмотрит  окрестности
при свете дня, а в  темноте  войдет  в  бухту.  Какое  время  указано  в
передаче?
   - Одиннадцать вечера, - ответил я.
   Писатель кивнул.
   - Будет светить луна, но тринадцатого числа она взойдет только  после
полуночи. Агенты высадятся на Пойнт Рома  и  пойдут  по  железнодорожным
путям к  сахарной  мельнице  в  юго-западной  части  бухты.  Оттуда  они
отправятся вдоль тупиковой ветки, которая ведет от  мельницы  до  города
Манати в двенадцати милях в глубь суши. Там они сядут на попутную машину
и доедут до дороги, проходящей через Ринкон и Сао-Гуасимадо Центрального
шоссе, потом свернут направо к Гаване  и  американской  военно-воздушной
базе в Камагуэе, либо налево, к Гуантанамо. - Он посмотрел  на  меня.  -
Чтобы поймать их, мы должны быть  на  месте  в  двадцать  три  ноль-ноль
тринадцатого,  в  четверг.  Как  ты  думаешь,  когда  нам  следует   там
появиться, Лукас? Тринадцатого на закате?
   Я вспомнил о событиях на улице Симона Боливара в Веракрусе. Там  меня
ждали. И я знал, что на Пойнт Рома нас тоже будут ждать.
   - Тринадцатого, задолго до заката, - сказал я. - До полудня.
   - Ты шутишь, черт побери?
   - Мне, черт побери, не до шуток.
   Хемингуэй вздохнул и погладил свою короткую бороду.
   Вновь поморщившись, он посмотрел на свои распухшие пальцы.
   - Так и быть. Отправляемся послезавтра. Как мы  все  это  организуем?
Оставим "Пилар" и мальчиков дома?
   - Думаю, не стоит, - ответил я. - Лучше сделаем вид, как будто  утром
в среду отправляемся в обычный поход. Патрик и Грегори, вы, я, экипаж  -
вся компания. Высадите  меня  где-нибудь  на  побережье  и  вернетесь  в
Кохимар за катером Шелвина, а я встречу вас вечером в среду на базе Кейо
Конфитес. Той же ночью мы отправимся в Бахия Манати.
   - Грегорио, Пэтчи, Волфер и другие ребята  не  захотят  оставаться  в
тылу, - возразил Хемингуэй.
   Я посмотрел на него.
   - М-да, - сказал он. - Жаль, но ничего  не  поделаешь.  -  Он  провел
рукой по волосам. - Перед отправлением нам  придется  много  поработать.
Нужно перенести с "Пилар" боеприпасы и пару "ninos" .
   Я  знал,  что  Хемингуэй  говорит  не  о  детях.  Он  велел  Фуэнтесу
изготовить  для  автоматов  Томпсона  особые  чехлы  из  овечьих   шкур,
пропитанных  маслом.  Когда  экипаж  яхты  занимал  места   по   боевому
расписанию,  чехлы  висели  на  поручнях  палубы  и  мостика.  Ибарлусия
заметил, что, когда чехлы покачиваются, они похожи  на  детские  люльки,
поэтому автоматы получили прозвище "ninos". В моменты, когда у Хемингуэя
случались подобные приступы остроумия, мне хотелось ударить его.
   Я посмотрел на свои вздутые кулаки и отложил это  желание  до  лучших
времен.
   Хемингуэй скатывал карты.
   - Итак, мы с тобой прячемся в  кустах,  среди  мангровых  корней  или
скал,  а  в  одиннадцать  вечера  тринадцатого  числа  немецкие   агенты
выбираются на берег.., и что тогда?
   - Мы узнаем это в одиннадцать вечера тринадцатого числа, - ответил я.
   Хемингуэй с отвращением посмотрел на меня. Я воспринял это  так,  что
мне пора уходить, и вернулся во флигель, чтобы заняться "Хитрым делом".

***

   Главной моей заботой была вторая из двух перехваченных радиограмм.  Я
не солгал Хемингуэю, когда говорил, что она закодирована другим  шифром,
который я не могу разгадать, но при этом я кое-что утаил.
   Послание было передано группами  по  пять  цифр,  такими  же,  как  в
книжном шифре: q-f-i-e-n/w-w-w-s-y/d-y-r-q-q/t-eo-i-o/ w-q-e-w-x/ и  так
далее. Беда лишь в том, что это был не книжный шифр. В  тексте  не  были
указаны ни номер страницы, ни ключевые слова, ни вступительная фраза.
   Мне уже доводилось сталкиваться с шифрами обеих немецких разведок,  и
я предположил, что имею дело с  корреспонденцией  СД.  Внешняя  разведка
Рейха, в отличие от армейской,  предпочитала  пользоваться  для  быстрой
надежной шифровки цифровыми системами. Ключ к  этим  кодам  представляет
собой группу цифр длиной в шесть или семь  символов,  случайным  образом
выбранных  агентом,  ведущим   передачу.   Он   заранее   сообщает   эту
последовательность человеку или людям,  для  которых  предназначены  его
послания. Эти цифры означают, сколько позиций  следует  отсчитать  вверх
или вниз по алфавиту, чтобы получить нужные буквы.
   Если, к примеру, он выбрал строку 632914, то первую букву текста -  q
- следует заменить буквой, отстоящей от нее на шесть позиций, то есть  w
либо k. Вторая буква передачи, f, означает i  либо  с,  расположенные  в
алфавите в трех позициях от нее, и так далее.
   Компетентные шифровальщики способны взломать такой код,  если  у  них
достаточно времени и вычислителей. "Вычислителями" обычно работают люди,
в основном  женщины  -  сотрудники  цифровых  отделов  криптографических
лабораторий, которые подставляют  всевозможные  числа,  изучают  тысячи,
десятки тысяч и миллионы комбинаций, анализируя  повторы  и  частотность
тех или иных букв, и тому подобные данные. Однако, если агент  вставляет
в  текст  ложные  группы  и  пользуется   другими   нехитрыми   трюками,
расшифровка  даже  такого  простого  кода  затягивается  на   месяцы   и
представляет собой весьма трудоемкий процесс. А я никогда не был силен в
арифметике.
   Я был почти уверен - и это тревожило меня больше всего, - что  первое
сообщение, переданное  книжным  шифром,  предназначалось  для  нас.  Все
получилось слишком просто - найти блокнот Кохлера и отыскать  на  "Южном
кресте" две книги; вдобавок  последующие  передачи  шифровались  прежним
кодом. Кто-то постарался сделать так, чтобы мы узнали о высадке на Пойнт
Рома. И этот же "кто-то"  сделал  все,  чтобы  мы  не  прочли  настоящее
послание.
   Это  не  могло  не  беспокоить  меня.  Я  не  верю   в   интуицию   и
паранормальные способности - даже  в  "шестое  чувство",  которое  якобы
появляется  со  временем  у  любого  разведчика,  но  весь  мой  опыт  и
подготовка  предостерегали  меня  на  подсознательном  уровне,  что  эта
цифровая шифрограмма не сулит нам ничего хорошего.
   Дельгадо был у меня на подозрении, и я не мог просить его переправить
радиограмму  в  лаборатории  ФБР  и  ОРС  для  расшифровки.  Также  было
немыслимо обратиться в  гаванское  отделение  ФБР,  рассказать  о  своем
задании специальному агенту Ледди и ждать от него помощи, поскольку  тем
самым я навлек бы на себя гнев Гувера за  то,  что  действовал  в  обход
предписанных каналов и  раскрыл  свою  легенду.  Помимо  всего  прочего,
расшифровка даже несложного цифрового кода заняла бы месяцы, а у нас  не
было столько времени.
   Я уже обдумывал один  жестокий,  но  действенный  способ  дешифровки,
когда во флигеле появились агенты 03 и 11.
   Агентом 03 звался пожилой швейцар из отеля "Амбос Мундос". Агентом 11
был "черный священник",  друг  Хемингуэя  отец  дон  Андрее.  Я  нередко
встречал его на воскресных вечеринках Хемингуэя, на  которые  он  обычно
приезжал в ярко-красной спортивной  рубашке.  Но  сегодня  на  нем  была
черная сутана с воротником, застегнутым со спины. В  этом  облачении  он
выглядел старше и намного внушительнее.
   - Мы пришли сказать дону Эрнесто, что богатый человек с большой яхты,
сеньор Шелл,  уезжает  через  час,  -  заговорил  отец  Андрее.  Швейцар
энергично кивнул.
   - Вы уверены? - по-испански спросил я, переводя взгляд  с  одного  на
другого.
   - Да, сеньор Лукас, - ответил швейцар. - Наш портье, сеньор Альварес,
забронировал для сеньора Шелла место  на  трехчасовом  самолете.  Сеньор
Шелл потребовал подать машину к половине второго для поездки в аэропорт.
   Я кивнул. В минувшем месяце Тедди Шелл, он же Теодор  Шлегель,  почти
все время проводил на берегу, переезжая из отеля в отель. Он больше двух
недель не встречался с  лейтенантом  Мальдонадо  и  поднимался  на  борт
"Южного креста" только для коротких прогулок вдоль побережья.
   - Куда он летит? - спросил я.
   - В Рио-де-Жанейро, - ответил  Черный  священник.  Недавно  Хемингуэй
объяснил мне, откуда взялось это прозвище.
   Хемингуэй здесь был ни при чем.  Отца  Андреев  окрестили  так  после
того, как его назначили в самый бедный  приход  Гаваны  в  наказание  за
былые грехи - в частности, за то, что он несколько лет был  пулеметчиком
на Гражданской  войне  в  Испании.  Большинство  прихожан  дона  Андреса
принадлежали к низшим слоям кубинского общества  -  иными  словами,  это
были негры, отсюда и кличка Черный.
   - Это точно? - спросил я,  хотя  и  знал,  что  в  три  часа  дня  из
аэропорта Хосе Марти вылетает единственный рейс - в Рио.
   На лице швейцара появилась оскорбленная мина.
   - Да, сеньор Лукас. Я собственными глазами видел билет.
   - В оба конца или только в один? - допытывался я.
   - Только в Рио, - ответил швейцар.
   - Мы решили, что он сматывает удочки,  -  добавил  дон  Андрее.  -  И
подумали, что сеньору Эрнесто следует об этом знать.
   - Правильно, - согласился я. -  Я  расскажу  ему.  Благодарю  вас  за
усердие, джентльмены.
   - Это важно? - спросил швейцар, улыбаясь щербатым ртом.
   - Да, эти сведения могут оказаться очень ценными, - ответил я.
   Священник неловко замялся:
   - Не лучше ли нам лично доложить об этом Эрнесто?
   - Я передам ему ваше сообщение, отец, - сказал я. - Обещаю. Сейчас он
отдыхает. Нынче утром у него болит голова.
   Священник и швейцар обменялись понимающими взглядами.
   - Нужно ли проследить за сеньором Шеллом до аэропорта? - спросил  дон
Андрее.
   Я покачал головой:
   - Мы позаботимся об этом. Еще раз благодарю вас за профессионализм.
   Когда они отправились восвояси, я прошел мимо плавательного  бассейна
и заросшего теннисного корта к маленькому  гаражу.  Шофер  Хуан,  мывший
"Линкольн" у его ворот, с подозрением воззрился на меня. Хуан  частенько
вел  себя  так,  словно  его  мучает  запор  или  иная  хворь,  и   явно
недолюбливал меня.
   - Чем могу служить, сеньор Лукас? - Слова  были  выбраны  безупречно,
однако в тоне его голоса  угадывались  надменность  и  вызов.  Работники
финки до сих пор не решили, как ко мне относиться - в их глазах я  стоял
выше наемного слуги, но, уж конечно, ниже почетного гостя. Вдобавок  они
возложили на меня  ответственность  за  появление  в  их  дружной  семье
проститутки. По всей видимости, Мария нравилась им, но, подозреваю,  они
затаили на меня зло за то, что я уронил престиж усадьбы.
   - Просто кое-что ищу, - сказал я, входя в полумрак тесного  строения.
Здесь царил уютный запах, свойственный всем гаражам, в  какой  бы  части
света они ни находились.
   Хуан отложил шланг и встал в воротах.
   - Сеньор Хемингуэй требует,  чтобы  никто,  кроме  него  и  меня,  не
прикасался к его инструментам.
   - Да,  -  сказал  я,  открывая  металлический  ящик  и  роясь  в  его
содержимом.
   - Сеньор Хемингуэй весьма категоричен в этом требовании.
   - Да, конечно. - Я выбрал моток  серой  изоленты  и  большую  плоскую
отвертку длиной около двадцати сантиметров.
   Закрыв  ящик,  я  обвел  взглядом  деревянный  верстак.   Там   среди
запыленного хлама стояли банки с краской и гвоздями.., ага, вот что  мне
нужно. Я взял маленькую жестянку с тавотом и открыл крышку.  Банка  была
заполнена на треть, вполне достаточно. Отыскав кусок свинцовой трубы,  я
сунул его в задний карман.
   - Сеньор Хемингуэй особенно настаивает, чтобы,  кроме  него  и  меня,
никто не  позволять  трогать...  -  Негодование  шофера  достигло  такой
степени, что он начал путаться в грамматике.
   - Хуан! - отрывисто произнес я.
   Коротышка моргнул:
   - Да, сеньор?
   - У тебя есть форменная куртка и фуражка на тот  случай,  если  нужно
отвезти сеньора Хемингуэя или его гостей на официальное мероприятие?
   Хуан вновь прищурился.
   - Да, сеньор.., но он редко просит...
   - Принеси их, - велел я достаточно суровым  голосом,  чтобы  положить
конец спорам, но не оскорбить его.
   Хуан моргнул и посмотрел на мокрый "Линкольн". Он был вымыт,  но  его
еще нужно было протереть.
   - Сеньор Лукас, я должен...
   -  Пожалуйста,  принеси  форму  и  фуражку,  -  непререкаемым   тоном
проговорил я. - Сейчас же.
   Хуан кивнул и торопливо зашагал прочь. Его дом находился  у  подножия
холма среди скопления крытых железом хижин под  названием  Сан-Франциско
де Паула.
   Минуты спустя он вернулся  с  обоими  предметами.  Куртка  и  фуражка
воняли нафталином. Как я и думал, куртка оказалась  мала  для  меня,  но
фуражка пришлась впору. Я взял ее и сказал:
   - Протри машину, отполируй ее мастикой и подготовь  к  поездке  через
двадцать минут.
   - Слушаюсь, сеньор Лукас.
   Я отправился в "Первый сорт". Домик был пуст. Мария  помогала  слугам
наводить чистоту в финке. Я вынул из тайника "магнум", проверил обойму и
сунул тяжелый пистолет за пояс. Потом я подошел к бельевой  веревке,  на
которой висел мой темный костюм, отглаженный Марией, и надел его. Темные
брюки, пиджак и фуражка вполне могли сойти за форму.
   Когда я вернулся к "Линкольну" с ключами, автомобиль сиял. Я захватил
в доме бутылку  виски  и  упаковал  в  бурый  бумажный  пакет  вместе  с
отверткой, трубой, рулончиком изоленты и банкой  тавота.  Хуан  стоял  у
машины и с сожалением поглядывал на фуражку.
   - Сеньор Хемингуэй спит, - сообщил я. - Не буди его, но,  как  только
он проснется, скажи, что я ненадолго взял автомобиль.
   - Да, сеньор Лукас. Но...
   Я вывел "Линкольн" на подъездную дорожку и выехал в ворота.

***

   Я не был похож на шофера - мои руки и лицо распухли  и  были  покрыты
синяками, и хотя за месяцы, проведенные под  жарким  солнцем,  моя  кожа
потемнела еще сильнее прежнего, вряд ли кто-нибудь  принял  бы  меня  за
кубинца. Все же я надеялся, что Шлегель не обратит внимания на скромного
водителя  и  не  вспомнит  меня  по  совместному  ужину  в  усадьбе.  Он
принадлежал к тем людям, которые не замечают слуг.
   Я проехал через Сан-Франциско  дель  Паула,  под  огромным  испанским
лавром,  крона  которого  простиралась  на  всю  ширину  дороги,   потом
спустился по холму и свернул на Центральное шоссе. Мимо промчалось  кафе
"Эль Бриллианте" с грубой настенной  росписью,  изображавшей  гигантский
сверкающий алмаз, и покатил по затяжному спуску к предместьям Гаваны.
   Воспоминания о вчерашней драке с  писателем  тревожили  меня  гораздо
больше, чем ноющие костяшки пальцев и вздутая губа. Кулачный бой - самый
яркий пример незрелости и глупости. Я спровоцировал Хемингуэя на  драку,
потому что узнал его взгляд, когда вошел в гостиную  и  увидел,  как  он
смотрит на дуло  "манлихера".  Полтора  года  назад  я  видел  такое  же
выражение в глазах бывшего главы НКВД Вальтера Кривицкого в номере отеля
"Бельвью" в Вашингтоне, округ Колумбия.
   "Estamos copados", - любил повторять Хемингуэй. - "Нас окружили". Мне
кажется, ему нравилось, как эта фраза звучит по-испански. Именно  это  я
дал понять Кривицкому 9 февраля 1941 года,  сидя  вместе  с  ним  в  его
номере. Он отличался силой и умом, уже четвертый год был в бегах,  водил
за  нос  русских  разведчиков,  убийц  из  ГПУ,  агентов  европейских  и
американских шпионских сетей Абвера, BMP и следователей ФБР. Однако сила
и сообразительность могут выручать человека только до тех пор, пока  его
противники не ожесточились до предела.
   В глазах Кривицкого читалась усталость, и  взгляд  Хемингуэя  выдавал
такое же отчаяние загнанной жертвы. "Estamos copados".
   В конце концов Кривицкий обратился ко мне за помощью.
   - Я здесь не для того, чтобы помогать вам, - сказал я. - Моя задача -
не допустить, чтобы немцы захватили вас и допросили, прежде чем убить.
   - Но ФБР, несомненно...
   - Вы рассказали ФБР все, что знали,  -  ответил  я  бывшему  русскому
разведчику. - Все, что вы знали о Советском Союзе и Германии. ФБР больше
не нуждается в вас. Вы никому не нужны.
   Кривицкий  посмотрел  на  грязную  стену  своего  номера  и  негромко
рассмеялся.
   - Знаете, я обзавелся оружием. В Виргинии. Но я выбросил его  в  окно
поезда.
   Я вынул из плечевой кобуры пистолет и протянул его щуплому человеку с
кустистыми бровями.
   Кривицкий проверил, заряжен ли пистолет, и навел его в мою сторону.
   - Я могу убить вас, специальный агент Лукас.
   - Разумеется, - сказал я. - Но Ганс Веземанн и другие  не  спустят  с
вас глаз. Они ждут, что завтра утром вы попытаетесь скрыться.
   Кривицкий кивнул  и  сделал  большой  глоток  из  бутылки  с  водкой,
стоявшей на прикроватном столике. Ганс