турой, болью в  ногах.  Меня
отправили на "Линкольне"  за  доктором  Сотолонго,  и  тот  вызвал  двух
гаванских  специалистов.  Трое  суток  врачи  появлялись   и   исчезали,
простукивали  колени  мальчика,  щекотали  подошвы  его   ног,   шепотом
совещались, уходили и приезжали вновь.
   Было очевидно, что диагноз неутешителен,  но  Хемингуэй,  не  обращая
внимания на врачей, выгнал всех из спальни Грегори и остался с ним один.
Почти неделю он спал на койке рядом с  кроватью  мальчика,  кормил  его,
измерял температуру каждые четыре часа. Днем и ночью  мы  слышали  через
открытое окно негромкий голос писателя и изредка - смех Грегори.
   Как-то вечером, когда мальчик уже поправлялся, мы  сидели  на  склоне
холма, и он вдруг заговорил о том, как проходило его затворничество.
   -  Каждую  ночь  папа  ложился  со  мной   и   рассказывал   истории.
Замечательные истории.
   - О чем? - спросил я.
   - О том, как жил в Мичигане, когда  был  маленьким.  О  том,  как  он
поймал свою первую форель, какие красивые леса были там до тех пор, пока
не появились заготовители древесины. И  когда  я  признался,  что  боюсь
полиомиелита, папа рассказал о своих детских страхах,  о  том,  как  ему
снились мохнатые чудовища, которые с каждой ночью становились все больше
и больше, и  когда  чудовище  уже  было  готово  проглотить  его,  вдруг
перепрыгивало  через  забор.  Папа  объяснил,  что  страх  -  совершенно
естественная вещь и его не нужно стыдиться.  Он  сказал,  что  я  должен
научиться управлять своим воображением и что он знает,  как  это  трудно
для ребенка.
   А потом он рассказывал мне истории о библейском медведе.
   - О библейском медведе?
   - Да, - подтвердил Грегори. -  О  медведе,  о  котором  он  прочел  в
Библии, когда был маленький и еще не  научился  как  следует  читать.  О
Глэдли, косоглазом медведе.
   - Вот оно что, - сказал я.
   - Но чаще всего, - продолжал мальчик, - папа рассказывал мне  о  том,
как он рыбачил и охотился в лесах на севере Мичигана, что он  хотел  всю
жизнь прожить там, навсегда  остаться  десятилетним,  как  я  сейчас,  и
никогда не взрослеть.
   А потом я засыпал.

***

   Через неделю после того,  как  Грегори  окончательно  выздоровел,  мы
отправились на "Пилар" по следу "Южного креста" -  Хемингуэй,  мальчики,
Фуэнтес и я, - и на обратном пути к порту Гаваны Хемингуэй взял курс  на
прибрежные  коралловые  рифы,  чтобы  Патрик  и  Джиджи  смогли  немного
поплавать. В тот день я стоял на мостике, Хемингуэй с сыновьями гонялись
за рыбами, а Фуэнтес на  "Крошке  Киде"  снимал  добычу  с  их  трезубых
острог. Нам было невдомек, что Грегори надоело возвращаться к  шлюпке  с
уловом, и он начал вешать рыб  себе  на  пояс,  цепляя  их  за  жабры  и
оставляя в окружающей воде кровавый след.
   Внезапно он закричал:
   - Акулы! Акулы!
   - Где? - рявкнул Хемингуэй,  плывший  в  сорока  ярдах  от  мальчика.
Фуэнтес и "Крошка Кид" находились еще тридцатью ярдами дальше, а  Патрик
уже почти подплыл к "Пилар", которая колыхалась на волнах  в  пятидесяти
ярдах от шлюпки и в сотне от Грегори. - Ты видишь их, Лукас?
   Мне не потребовался бинокль.
   - Три штуки! - крикнул я в ответ. - У самого рифа по ту его сторону!
   Акулы были крупные, около  шести  метров  длиной,  и  они  мчались  к
Грегори плавными виражами, очевидно, следуя запаху  крови  загарпуненных
мальчиком рыб. В голубой воде Гольфстрима их  блестящие  вытянутые  тела
казались черными.
   - Лукас! - Хемингуэй был встревожен, но держал себя в руках. - Возьми
"томпсон"!
   Я уже соскользнул по трапу и бежал к ближайшему оружейному  ящику.  Я
вновь поднялся на палубу, захватив не только автомат  -  дистанция  была
слишком велика для стрельбы из него,  -  но  и  одну  из  автоматических
винтовок  "браунинг",  имевшихся  на  борту.  Эти  массивные   винтовки,
приводимые в действие сжатым газом, лишь недавно  появились  на  "Пилар"
взамен пулеметов 50-го калибра.
   Хемингуэй плыл навстречу сыну. И акулам.
   Я поднял "браунинг" и положил его на ограждение мостика. Яхту  сильно
качало. Хемингуэй и мальчик оказались между мной и акульими  плавниками,
которые, набирая скорость, рассекали волны, бьющиеся о  риф.  Цели  были
видны очень плохо.
   - Все в порядке, малыш, -  сказал  Хемингуэй  Грегори.  -  Успокойся.
Брось в акул чем-нибудь, чтобы отвлечь их, и плыви ко мне.
   Сквозь прицел "браунинга" я увидел, как мальчик, окунувшись в воду  с
головой, делает что-то со своим поясом. Мгновение спустя  он  швырнул  в
приближающихся акул три или четыре мелкие рыбы и поплыл прочь от рифа со
скоростью Джонни Вейссмюллера.
   Хемингуэй встретился с Грегори на полпути и поднял его себе на плечи,
стараясь, чтобы в воде оставалась как  можно  меньшая  часть  его  тела.
Потом он размашистыми гребками поплыл к шлюпке.  Фуэнтес  изо  всех  сил
гнал "Крошку  Кида"  им  навстречу,  и  все  же  между  ними  оставалось
сорок-пятьдесят ярдов открытого пространства.
   Я  снял  "браунинг"  с  предохранителя,  дослал  патрон  в  ствол   и
прицелился чуть выше головы мальчика. Акулы задержались у самого рифа и,
взбивая бурлящую воду  плавниками,  начали  рвать  рыбу  друг  у  друга.
Хемингуэй продолжал  плыть  с  мальчиком  на  спине,  время  от  времени
оборачиваясь и потом  глядя  на  меня.  Как  только  они  поравнялись  с
"Крошкой Кидом", Фуэнтес  помог  ему  поднять  в  шлюпку  всхлипывающего
Грегори, и только убедившись в том,  что  мальчику  ничто  не  угрожает,
Хемингуэй сам выбрался из воды.
   Потом, уже на "Пилар", он негромко спросил меня:
   - Почему ты не стрелял?
   - Акулы были слишком далеко, а Грегори заслонял их.
   Если бы они пересекли риф, я бы открыл огонь.
   - "Браунинги" только что доставили на яхту, - заметил писатель. -  Мы
еще не учились стрелять их них.
   - Я знаю, как ими пользоваться, - сказал я.
   - Ты хорошо стреляешь, Лукас?
   - Да.
   - Ты смог бы прикончить этих трех бестий?
   - Вряд ли, - ответил я. - По крайней мере, не всех.
   Вода - лучшая преграда от пуль, а акулам,  чтобы  добраться  до  вас,
было бы достаточно перед нападением нырнуть на два метра.
   Хемингуэй кивнул и отвернулся.
   Через несколько минут Грегори признался, что держал на поясе  рыб,  и
Хемингуэй  начал  при  помощи  слов  выбивать  дурь   из   его   головы.
Воспитательный процесс продолжался весь обратный путь до Кохимара.

Глава 18

   - Твой донесения не стоят выеденного яйца, Лукас, - заявил  Дельгадо,
от которого не укрылся тот факт, что за несколько недель не было сделано
практически ничего.
   - Мне очень жаль, - отозвался я. Я не мог, да и не хотел  излагать  в
рапорте свое ощущение, что в ближайшее время произойдет нечто важное.
   - Я серьезно. Можно подумать, я читаю  сценарий  одного  из  дурацких
фильмов Энди Харди. В котором не участвует Джуди Гарланд.
   Я пожал плечами. Мы  встретились  на  тупиковой  дороге,  ведущей  из
Сан-Франциско де Паула. Дельгадо прибыл на мотоцикле, я - пешком.
   Дельгадо сунул мой рапорт на двух страницах в свою  кожаную  сумку  и
забрался в седло.
   - Где сегодня Хемингуэй?
   - На яхте с сыновьями и парой друзей, - ответил я. -  Опять  гоняется
за "Южным крестом".
   - Тебе удалось услышать что-нибудь по рации яхты?
   - Ничего. Ни одной передачи с абверовским шифром.
   - Как же ты оказался на берегу, если Хемингуэй в море?
   Я вновь пожал плечами:
   - Он не пригласил меня с собой.
   Дельгадо вздохнул:
   - Ты позоришь звание разведчика, Лукас.
   Я промолчал. Дельгадо  покачал  головой,  завел  двигатель  и  уехал,
оставив меня в облаке пыли. Я дождался, пока  он  исчезнет  из  виду,  и
вошел в густой лес у заброшенного сарая.
   Там меня ждал Агент 22 с маленьким мопедом, на  котором  он  зачастую
следил за лейтенантом Мальдонадо.
   - Слезай, Сантьяго, - велел я. Юнец спрыгнул на землю и, как только я
сел на мопед, устроился за моей спиной.
   Он обхватил меня руками за пояс. Я обернулся и посмотрел в его темные
глаза.
   - Сантьяго, зачем ты это делаешь?
   - Что делаю, сеньор Лукас?
   - Помогаешь сеньору Хемингуэю.., рискуешь.., может, это кажется  тебе
игрой?
   - Это не игра, сеньор. - Голос Сантьяго звучал вполне серьезно.
   - Тогда зачем?..
   Он отвернулся к сараю, но я успел заметить слезы в его темных глазах.
   - Слово, которым называют сеньора Хемингуэя.., в общем, я называю его
так же. Человеком, которого у меня никогда не было.
   Мне потребовалась секунда, чтобы понять, о чем он говорит.
   - Папа?
   - Si, сеньор Лукас, - отозвался мальчик  и  посмотрел  на  меня.  Его
худые руки крепче обхватили мой пояс. -  Когда  я  хорошо  выполняю  его
задания или хорошо играю при нем в бейсбол, Папа смотрит на  меня,  и  в
его глазах появляется такое выражение, как будто он смотрит на одного из
своих сыновей. И тогда я представляю - только на мгновение, - что я тоже
могу назвать его папой, и что это взаправду, и что он обнимает меня  так
же, как своих собственных детей.
   Я не знал, что сказать.
   - Пожалуйста, будьте осторожны с мопедом, сеньор Лукас, -  велел  мне
десятилетний мальчишка. - Он нужен мне, чтобы вечером следить за Бешеным
жеребцом, а когда-нибудь я должен буду  вернуть  машину  джентльмену,  у
которого ее позаимствовал.
   - Не беспокойся, - заверил я его. - Я ведь ничего не сломал,  правда?
Держись крепче, дружище. - Крохотный мотор  с  треском  завелся,  и  мы,
набирая скорость, помчались по дороге вслед за Дельгадо.

***

   Пока Хемингуэй проводил почти все свое время с сыновьями, я  мог  без
помех заниматься "Хитрым делом" и изучать противоречивые  развед-сводку,
стекавшиеся  ко  мне.   Эта   операция   с   самого   начала   выглядела
бессмысленной, и я пытался сложить кусочки мозаики. Почему директора так
интересует ребяческая затея писателя? Зачем было Яну Флемингу из БКРГ  и
Уоллесу Филлипсу из ОСС входить со мной в контакт?
   Зачем назначать связным такого серьезного и  опасного  человека,  как
Дельгадо? С какой целью ликвидировали радиста "Южного креста" и кто  его
убил? В чем заключалась истинная миссия яхты  и  почему  ее  возглавляет
столь бездарный агент, как Теодор Шлегель? Участвует ли в этой  операции
Хельга Соннеман, и если да, то получает ли она приказы  от  Шлегеля  или
сама  командует  им?  Хемингуэй  обнаружил  шифры  Мартина   Кохлера   -
случайность ли это  или  тщательно  спланированный  замысел?  Зачем  ФБР
переправляет громадные суммы Национальной  кубинской  полиции,  действуя
через грязного  убийцу  Мальдонадо,  которому  платят  также  Шлегель  и
Абвер?
   Я от имени Хемингуэя разослал указания оперативникам "Хитрого дела" и
теперь ломал голову над поступавшими сведениями. После  нескольких  дней
этих занятий я начал задумываться - уже не в  первый  раз,  -  на  кого,
собственно, я работаю. Я с самого начала проникся недоверием к Дельгадо,
а теперь не верил и в побуждения, двигавшие Эдгаром Гувером.
   Меня лишили контактов с ОРС,  я  действовал  независимо  от  местного
отделения ФБР, если не считать того, что его  агенты  время  от  времени
следили  за  мной.  Меня  прощупывали  британская  спецслужба  и   вновь
организованный ОСС Донована, однако я не льстил себя мыслью, будто бы их
занимают мои здоровье и благополучие.  Оба  агентства  проявляли  вполне
законный интерес к этой нелепой операции.., вот только я  никак  не  мог
уразуметь, в чем состоит их интерес. А пока я проводил  дни  напролет  с
Эрнестом Хемингуэем, шпионил по его заданию, шпионил за ним, сообщая ему
только часть правды о ситуации, в которой мы оказались, и  гадал,  когда
же мне велят предать его.
   Я решил продолжать сбор информации, пытаясь понять, что происходит, и
только потом сделать окончательный вывод О том, на кого работаю.
   Это означало, что я должен следить за Дельгадо. Четыре последних  дня
я занимался этим все свое свободное время.
   Успехи ФБР в слежке объясняются тем, что у  него  достаточно  агентов
для любой работы. О том, чтобы за каждым  объектом  наблюдал  лишь  один
человек, не может быть и речи, особенно если тот достаточно  подготовлен
и ловок. Чтобы осуществлять слежку должным образом, необходимы несколько
пеших групп, одна или две - на  автомобилях,  и  по  меньшей  мере  одна
группа, которая движется, опережая объект, а также  несколько  запасных,
готовых включиться в игру, если наблюдаемый что-либо заподозрит.
   В моем распоряжении был только Агент 22. Но до сих пор мы справлялись
неплохо.

***

   Мы сели на хвост Дельгадо в тот самый миг, когда он влился в  плотный
поток городского транспорта на Гаванароуд. Мы держались позади  примерно
в шестидесяти ярдах; по шоссе мчались завывающие  автомобили  и  великое
множество юрких мопедов, таких же, как наш. Я укрылся  за  грузовиком  с
высоким штабелем бревен и лишь чуть-чуть высовывался из-за  него,  чтобы
не потерять Дельгадо из виду. Судя по  всему,  он  вновь  направлялся  в
центр города. Последние дни мы следовали за ним до его номера в  дешевом
отеле "Куба", баров, ресторанов, однажды - до  публичного  дома,  но  не
того, что находился под китайским заведением; дважды - до  штаб-квартиры
ФБР у парка и один  раз  до  Малекона,  где  он  долго  прогуливался  по
набережной  в  компании  лейтенанта  Мальдонадо.  Юный  Сантьяго   хотел
приблизиться к нему вплотную и  подслушать,  о  чем  они  разговаривают,
однако мне удалось убедить его в  том,  что  главная  задача  секретного
агента внешнего наблюдения - не допустить, чтобы его разоблачили. Мы  не
хотели, чтобы Дельгадо или Мальдонадо заметили нас.
   Сантьяго нехотя согласился, и мы продолжали наблюдение  с  расстояния
пятидесяти шагов.
   Сейчас был самый разгар дня  3  августа  1942  года,  и  еще  до  его
окончания в моих руках должен был оказаться важнейший фрагмент  мозаики,
которому было суждено круто изменить ход событий.
   Июль  завершился  болезнью  и  выздоровлением  Грегори,  а  Хемингуэй
продолжал  злиться  на  ФБР,  морскую  разведку  и  своих  приятелей  из
посольства за то, что те не поздравили его  с  успехом  "Хитрого  дела",
предупредившего проникновение вражеских агентов в США через  Амангасетт.
Он поклялся больше не передавать им  ни  одного  из  перехваченных  нами
радиосообщений, пока мы сами не изучим их.
   - Мы доставим им следующую партию нацистских  шпионов  связанными,  с
кляпами во рту  -  и  пусть  попробуют  сделать  вид,  будто  бы  ничего
особенного не произошло, - заявил писатель.
   Август вновь принес скверные вести с фронтов. Немцы взяли Севастополь
на Черном море и продолжали наступать, оттесняя русских по направлениям,
которые  свидетельствовали  о  намерении   наци   захватить   Ленинград,
Сталинград и Москву. Японцы оккупировали восточную  Новую  Гвинею,  и  в
конце июля морским пехотинцам США было ведено готовиться  к  высадке  на
Гуадаканале либо одном из прочих Соломоновых  островов,  однако  упорное
противостояние на юге Тихого океана достигло поистине яростного  накала.
Японцы не отдавали без  кровопролитной  борьбы  ни  пяди  оккупированных
территорий. Тем временем французские коллаборационисты бросили все  силы
парижской полиции на поимку иностранцев еврейской  национальности  -  по
сообщениям прессы, тринадцать тысяч  человек,  -  заперли  их  в  Зимнем
велодроме, после чего помогли  немцам  отправить  арестованных  неведомо
куда.
   - Мы с Хедли часто катались там на велосипедах, - с печалью  произнес
Хемингуэй, выслушав это известие в конце июля. - От всей  души  надеюсь,
что  ад  действительно  существует  и   Пьеру   Лавалю   суждено   вечно
поджариваться там на сковородке.
   ФБР практически ежедневно сообщало об арестах все  новых  "нацистских
агентов" - за  один  только  день  10  июля  158  человек,  -  однако  я
подозревал (и Дельгадо подтвердил это), что ими были  просто  иностранцы
немецкого  происхождения  и  сомнительной  гражданской   принадлежности,
преступление которых ограничивалось тем, что они состояли в нью-йоркской
американо-германской Лиге отпускников.
   Бои  местного  значения  по-прежнему  обходились  без  участия  Марты
Геллхорн - она путешествовала по кишащим подлодками  районам  Карибского
моря в компании трех чернокожих слуг, - а наши наблюдения за  Мальдонадо
не выявили больше ни одного факта передачи денег. Теодор Шлегель  в  эти
дни проводил почти все время на борту "Южного креста", а Хельга Соннеман
дважды плавала на "Пилар" рыбачить вместе с Хемингуэем и его друзьями. Я
сомневался, стоит ли это  делать,  ведь  на  борту  находится  оружие  и
сложная  электроника,  а  мы  подозревали,  что  фройляйн   Соннеман   -
абверовский агент, однако, в ответ на мои упреки, Хемингуэй  лишь  пожал
плечами и продолжал приглашать Хельгу в поместье и  на  ловлю  марлинов.
Ему нравилось бывать в ее обществе.
   Из боев местного значения можно упомянуть также  следующее:  редактор
Хемингуэя Перкинс написал,  что  в  середине  июля  состоялась  премьера
фильма "Гордость Янки" с участием Гарри Купера.  Перкинс  похвалил  игру
Купера, но Хемингуэй лишь смеялся, читая мне эти строки.
   - Куп бросает мяч, как девчонка, - утверждал он. - У  Джиджи  рука  в
десять раз сильнее. Черт возьми, даже малыш Сантьяго бегает,  бросает  и
бьет битой лучше Гарри. Боюсь, мы никогда не узнаем, зачем Купера  взяли
на роль Лу Герига. - В ту же неделю пришла телеграмма от Ингрид Бергман.
   Из нее можно  было  понять,  что  директору  фильма  "По  ком  звонит
колокол" надоели ежедневные истерики актрисы, которая должна была играть
Марию, он уволил ее и предложил роль Ингрид. -  Я  же  сказал,  что  все
улажу, - самодовольно заявил Хемингуэй, складывая телеграмму.  Вспомнив,
чем он занимался последние два месяца, я усомнился в  том,  что  он  мог
"уладить" хоть что-нибудь. Хемингуэй отличался  склонностью  приписывать
себе успехи в делах, к которым он не имел ни малейшего касательства.
   Что же до боев совсем  уж  местного  значения,  август  ознаменовался
осложнением отношений между мной и Марией Маркес.

***

   Я мог бы сказать, что сам не ведаю, как это получилось, но  это  была
бы ложь. Это произошло из-за того, что мы спали вдвоем в одной  комнате,
из-за того, что на лежащей рядом женщине не было  ничего,  кроме  тонкой
ночной рубашки, и из-за моей собственной глупости.
   Той ночью, когда мы опасались, что к нам заявится Мальдонадо и  убьет
Марию, она подтащила свою койку к моей и положила руку мне на плечо,  но
я не оттолкнул ее и  на  следующий  день  не  раздвинул  койки.  Иногда,
возвращаясь в "Первый сорт", я заставал Марию спящей  у  огня;  порой  я
проводил несколько суток с Хемингуэем на "Пилар", но  всякий  раз  Мария
дожидалась меня, на  плите  томился  кофе,  который  приносил  Хуан  или
кто-нибудь из слуг, а  если  день  был  прохладный,  в  камине  негромко
потрескивало  пламя.  Все  это  до  такой  степени  напоминало  домашнюю
обстановку, что я обленился, привык к уюту и мне  стало  нравиться,  что
рядом находится женщина.
   Как-то в конце  июля  -  вероятно,  в  воскресенье,  когда  состоялся
чемпионат по стрельбе в клубе "Казадорес  дель  Серро",  поскольку  весь
вечер в финке не было ни души - я отправился спать в  полночь,  а  Мария
легла рядом. В ту ночь камин не горел. Днем стояла знойная жара,  и  все
окна были распахнуты, ловя малейшее дуновение воздуха.
   Внезапно  я   очнулся   и   сунул   руку   под   подушку,   нащупывая
"смит-и-вессон". Что-то вырвало меня из крепкого сна. Сначала  я  решил,
что во всем виновата буря, сверкание  молний  над  постройками  фермы  и
раскаты грома над холмом, но потом сообразил, что  меня  разбудила  рука
Марии.
   Честно признаюсь - я привык к тому, что она спит по соседству, привык
к ее дыханию, чуть заметному запаху, к тому, что Мария каждую ночь клала
руку мне на плечо, как будто она по-детски боялась темноты.
   Однако нынешней ночью в ее прикосновении  не  было  ничего  детского.
Ладонь девушки забра