Его мать Хедли, моя первая жена...
   По всей видимости, Хемингуэй потерял нить мысли и несколько мгновений
молчал.
   - Его мать недавно написала мне, что Бэмби  хочет  пересечь  на  этой
развалине всю страну с запада на восток, - сказал он  наконец.  -  Но  я
напишу ей, что в этом нет никакого смысла. За  это  время  у  автомобиля
облысеют покрышки, а из-за нынешнего режима экономии бензина  от  машины
не будет проку, даже если она доедет до места. К тому же  Бэмби  сказал,
что у него даже нет запасного колеса, и  я  сомневаюсь,  что  автомобиль
выдержит переезд через весь континент. Уж лучше пусть он оставит ее там,
где купил, и заберет, когда вернется с войны. Если вернется.
   Должно быть, только теперь до Хемингуэя  дошел  смысл  его  последней
фразы - он умолк, покачал головой и допил остаток пива.
   - Тебе понравилась меч-рыба, Лукас?
   - Да.
   - Правда,  рыбалка  -  это  великолепное  занятие?  Мне  будет  очень
неприятно умирать, в любом возрасте.  С  каждым  годом  мне  все  больше
нравятся рыбалка и охота. Сейчас я получаю от них такое же удовольствие,
как в шестнадцать лет, я написал много  хороших  книг  и  могу  отдаться
рыбалке и охоте,  предоставив  трудиться  другим.  Мое  поколение  много
поработало, и если ты не умеешь наслаждаться жизнью, если вся жизнь  для
тебя - сплошная работа, значит, ты не заслуживаешь иной доли.
   За  кормой  плеснула  крупная  рыба.  Хемингуэй  несколько  мгновений
прислушивался, потом опять повернул ко мне лицо. Его глаза сверкали,  но
в желтом свете компасной лампочки казались затуманенными.
   - Случилось так, что я проработал всю жизнь и сколотил капитал  в  ту
пору, когда правительство забирает у людей все, что у них есть.  В  этом
мне не повезло. Мне повезло в другом.
   Я успел вкусить радостей и насладиться жизнью.., вернее, мы успели..,
особенно с Хедли. Особенно когда мы были так бедны, что  не  имели  даже
ночного горшка. Молодой и безработный, я писал рассказы, жил  в  Париже,
кутил в кафе с друзьями  до  утренней  зари,  когда  мальчишки  в  белых
фартуках начинали поливать из шлангов улицы, потом  заплетающимся  шагом
возвращался домой, чтобы  заняться  любовью,  поспать  несколько  часов,
выпить черного кофе.., если у нас был кофе.., и потом весь день напролет
писать, и писать хорошо.
   Хемингуэй уютнее устроился на подушках. Разговаривая,  он  смотрел  в
небо. Казалось, он забыл о моем присутствии.
   - Я отлично помню бега в Эйнхене, наше первую самостоятельную поездку
в Памполу, эту великолепную яхту...
   "Леопольдину".., помню Кортина-Д'Ампеццо и Черный лес.
   Последние ночи я провел без сна.., не мог заснуть.., вспоминал случаи
из жизни, разные события, песни.

   У котенка пушистая шубка
   И острые коготки,
   Пушистый котенок будет жить вечно -
   О, бессмертие!

   У Хемингуэя был приятный тенор.
   - Ты обратил внимание на кошек  в  моей  финке,  Лукас?  -  Он  вновь
смотрел на меня, словно только  теперь  осознав,  что  я  сижу  рядом  и
слушаю.
   - Да, - ответил я. - Их трудно не заметить.
   Хемингуэй медленно кивнул.
   - Днем ты их почти не видишь.., они  бродят  по  всей  усадьбе..,  но
когда приходит время кормежки, начинается настоящее нашествие.  Когда  я
не могу заснуть ночью, я беру в спальню  трех  кошек  и  рассказываю  им
истории. В последнюю ночь перед нынешним походом я взял с собой Тестер -
дымчато-серую персиянку, - Диллинджера, черно-белого кота,  которого  мы
называем также Бойсси Д'Англас, и  котенка,  мальтийскую  полукровку  по
кличке Уилли. И я рассказывал им о других кошках, которые у меня были..,
мы всегда держали кошек. Я рассказывал им  о  Ф.  Кисе,  о  нашем  самом
крупном, сильном и храбром коте Муки, который жил  с  нами  в  Европе  и
однажды обратил в бегство барсука. И стоило мне сказать:
   "Барсук!" - Тестер спряталась под простынями, так она испугалась.
   Несколько минут мы сидели в  звенящей  тишине.  По  небу  неторопливо
плыли облака, заслоняя звезды. Слабый ветер утих,  но  волны  продолжали
медленно и ритмично колыхать яхту. Москитов не было и следа.
   - Ты еще не спишь, Лукас?
   - Нет.
   - Извини, что заставил тебя выслушивать эту ностальгическую чушь.
   Я промолчал, и Хемингуэй добавил:
   - Сорокатрехлетний человек имеет на это право. Если доживешь до моего
нынешнего возраста, тебе станет ясно, что я имею в виду.
   Я кивнул, глядя, как он устало допивает пиво.
   - Что ж, еще один день погони за радиопризраками - и мы  возвращаемся
домой, - сказал он. - В воскресенье мы  с  Джиджи  принимаем  участие  в
кубинском чемпионате по стрельбе. Я хочу, чтобы  перед  состязаниями  он
провел спокойную ночь на суше. - Внезапно  Хемингуэй  заулыбался.  -  Ты
видел, как вооружились парни, собираясь на охоту за подлодками? Пэт взял
"ли энфилд", а Джиджи вычистил и смазал старый "манлихер" своей  матери.
Помнится, Полин брала его в Африку охотиться на львов...
   - Зачем вы взяли их с собой? - спросил я. - Я имею в виду мальчиков.
   Улыбка Хемингуэя увяла.
   - Кажется, ты меня осуждаешь, Лукас?
   - Нет, просто мне любопытно.
   - Если в походе нас будут ждать опасности, - ответил писатель,  -  мы
оставим  парней  на  базе  Кейо  Конфитеса,  а  сами  отправимся  искать
субмарины. А до тех пор пусть наслаждаются плаванием.  Жизнь  достаточно
суровая штука, чтобы лишать их радостей.
   Я допил пиво. Было уже поздно. Звезды спрятались за  облаками,  и  во
всем, даже в запахах, ощущалась глубокая ночь.
   - Господи, - выдохнул Хемингуэй, - как жаль, что в выходные с нами не
будет Бэмби. Он отлично стреляет по голубям. Почти так  же  хорошо,  как
наш маленький "popularisimo".
   Один из гаванских журналистов, специалист по стрельбе,  написал,  что
во всей  Кубе  не  найдется  такой  четверки  стрелков,  которые  сумеют
превзойти Бэмби, Папу, Джиджи и Мышонка.
   Мне очень хотелось бы, чтоб  Бэмби  был  здесь  в  воскресенье  -  он
стреляет столь же хладнокровно, как нервничает, играя в теннис.
   Хемингуэй поднялся на ноги, и я впервые за все  время  пребывания  на
яхте увидел, как он несколько мгновений  покачивался,  стараясь  обрести
равновесие.
   - Я спускаюсь вниз, Лукас. Посмотрю, как там мальчики,  и  лягу  сам.
Примерно через час тебя сменит  Волфер.  На  рассвете  мы  отправимся  к
северному окончанию Ки-Романо... вдруг мы застанем там "Южный крест", по
счастливой случайности или по воле богов.
   Писатель вышел под тент мостика, скрылся в  темноте  и  спустился  по
трапу к носовым каютам. Я слышал, как он негромко напевает,  и  разобрал
слова:

   У котенка пушистая шубка
   И острые коготки,
   Пушистый котенок будет жить вечно -
   О, бессмертие! ***

   Мальчики появились в финке в  середине  июня,  незадолго  до  отъезда
Геллхорн. Я ничего не знаю о детях, кроме того, что они делятся  на  две
категории - невыносимо надоедливые  и  умеренно  надоедливые,  -  однако
сыновья  Хемингуэя  приятно  меня  удивили.   Оба   были   худощавые   и
веснушчатые,  с  всклокоченными  волосами  и  открытыми  улыбками,  хотя
Грегори, младший, улыбался чаще и выражал любые чувства более явно,  чем
его старший брат. Тем летом 1942 года Патрику исполнялось  четырнадцать,
день его рождения был в конце июня,  и  в  его  облике  только  начинала
сквозить  серьезная  угловатость  юноши.   Хемингуэй   хвастался   своим
девятилетним сыном, который побивает всех в стрельбе по голубям, но  тем
летом Грегори было уже десять. Мальчик сказал мне,  что  он  родился  12
ноября 1931 года. Я не знал, насколько это обычное дело, когда  родители
забывают возраст собственных детей, но ничуть не удивился  тому,  что  с
Хемингуэем случилось такое - особенно если вспомнить, что он  виделся  с
мальчиками раз или два в году.
   Ремонт главного вала "Южного креста" длился целую  вечность,  и  яхта
еще дважды возвращалась в  доки  Касабланки  для  устранения  все  новых
неполадок, поэтому она вышла в море только в июле, и капитан три  недели
испытывал  ее  на  плаву,  лишь  изредка  уходя  от  берега  за  пределы
видимости.
   Тем не менее Хемингуэй с нетерпением ждал  возможности  пуститься  по
следу огромного корабля, и мальчики сразу же  были  зачислены  в  экипаж
"Пилар".
   Однажды жаркой ночью в середине июля я  шел  у  задней  стены  финки,
направляясь в "Первый сорт", чтобы поужинать там в компании  Дикарки,  и
услышал, как Геллхорн и Хемингуэй препираются из-за  его  решения  взять
мальчиков  с  собой  в  поход.   Голос   Геллхорн   поднялся   до   того
пронзительного скрежещущего  визга,  какой  бывает  у  женщин  во  время
семейных дрязг. Поначалу Хемингуэй отвечал мягко и сдержанно, но по мере
того, как продолжался спор, говорил все громче. Я не стал  задерживаться
и подслушивать, однако по пути от заднего  дворика  до  дорожки  услышал
вполне достаточно.
   - Ты сошел с ума, Эрнест?  Что,  если  в  своей  дурацкой  погоне  за
нацистами ты столкнешься с настоящей субмариной,  и  в  этот  момент  на
борту будут мальчики?
   - Тогда они увидят, как я потоплю  ее  гранатами,  -  раздался  голос
Хемингуэя. - Их имена попадут во все газеты Штатов.
   - Они обязательно попадут в газеты, если ты рассердишь капитана, и он
отведет лодку на тысячу ярдов и расстреляет  "Пилар"  из  шестидюймового
палубного орудия.
   - Все так говорят, - проворчал Хемингуэй. - Но  ничего  подобного  не
случится.
   - Откуда тебе знать, что может случиться, Эрнест?  Что  ты  знаешь  о
войне? О настоящей войне?
   Теперь в голосе Хемингуэя слышался гнев:
   - Уж не думаешь ли ты, что я незнаком с реалиями войны?
   У  меня  было  достаточно  времени,  чтобы  поразмышлять  над   этими
реалиями, когда хирурги миланского  госпиталя  извлекали  из  моей  ноги
двести тридцать семь кусков гребаной шрапнели...
   - Не смей говорить  при  мне  такие  слова!  -  бросила  Геллхорн.  -
Вдобавок, когда ты рассказывал об этом в прошлый раз, кусков было двести
тридцать восемь.
   - Это мелочи.
   - Милый, - ровным голосом произнесла Геллхорн, -  на  сей  раз,  если
тебе хватит смелости подойти к  подлодке  вплотную  и  твои  гранаты  не
попадут в люк, ты сам превратишься в двести тридцать  восемь  кусков.  И
мальчики тоже.
   - Не говори так, - сказал Хемингуэй. -  Ты  ведь  знаешь,  что  я  не
подвергну Мышонка и Джиджи настоящей опасности.
   Но мой план разворачивается полным ходом, и я не могу его остановить.
Оборудование испытано и налажено. Экипаж изнывает от нетерпения...
   - Твои люди изнывали бы от  нетерпения,  даже  если  бы  ты  пообещал
бросить им говяжью кость, - перебила Геллхорн.
   - Марти, все они отличные парни...
   - Ну да, отличные парни, -  язвительно  произнесла  Геллхорн.  -  Все
сплошь интеллектуалы. На днях я застала Геста за чтением "Жизни Христа".
Я спросила,  почему  он  так  быстро  переворачивает  страницы,  и  Гест
ответил, что ему не терпится узнать, чем все кончится.
   - Ха-ха-ха, - отозвался Хемингуэй. - Волфер замечательный  человек  и
очень верный. Если бы я велел ему прыгнуть с самолета,  сказав,  что  он
получит парашют во время падения, он лишь ответил бы: "Слушаюсь,  Папа",
- и сиганул бы в люк.
   - Вот и я о том же, - заметила Геллхорн. - Блестящий интеллект.
   - ..вдобавок Волфер незаменим, - продолжал Хемингуэй, повышая  голос.
- У него огромный опыт морских путешествий.
   - Да, - сказала Геллхорн. - Кажется, его дядя утонул на "Титанике".
   Я ждал ответа, но Хемингуэй промолчал.
   - И этот твой радист-пехотинец, - добавила  Геллхорн.  -  Ради  всего
святого, Эрнест, он днями напролет читает комиксы.
   И, кстати, ты заметил, милый? У него ужасно воняют ноги.
   - Саксон - парень что надо, -  проворчал  Хемингуэй.  -  Обстрелянный
ветеран. Да, он слишком много времени провел на войне.., устал от  боев.
Что же до его ног, то он  подцепил  в  джунглях  кожную  гниль.  Грибок,
распространенный в тихоокеанских тропиках.
   - Грибок или нет,  ты  должен  что-то  с  этим  сделать,  прежде  чем
загонять своих друзей на борт несчастной "Пилар". Вы и без того смердите
после своих походов.
   - Что значит - смердим?
   - Я имею в виду, милый, что от вас дурно пахнет, когда вы сходите  на
берег. Вы все. Вы воняете рыбой, кровью, пивом  и  потом,  вы  облеплены
рыбьей чешуей и  грязью.  Грязью,  Эрнест.  Почему  бы  тебе  не  мыться
почаще?
   К этому времени я удалился на приличное расстояние, но все же до меня
донесся голос Хемингуэя:
   - Марти, но ведь ни одна лодка не обходится без запахов рыбы, пива  и
пота. Мы не можем мыться, потому что вынуждены беречь пресную  воду.  Ты
ведь знаешь, что...
   Пронзительный голос Гелдхорн был еще слышен:
   - Я говорю не только о яхте, Эрнест. Почему бы тебе не мыться почаще,
когда ты находишься дома?
   - Черт побери, Марти! - вскричал Хемингуэй. - По-моему, тебе  пора  в
отпуск. Ты устала от боев больше, чем Саксон.
   - Да, я страдаю от клаустрофобии сильнее любого из вас, - согласилась
Геллхорн.
   - Вот и отлично, киска. Отмени свое дурацкое плавание.
   Вместо него  мы  отправимся  к  побережью  Гуанбакоа,  и  ты  сможешь
написать тот, другой репортаж, который обещала "Кольерсу"...
   - Какой другой репортаж?
   - Ну, помнишь,  о  тамошних  китайцах,  которые  сбывают  огородникам
человеческие фекалии.., о том, как покупатели проверяют густоту продукта
соломинкой. Я отвезу тебя на "Пилар", дам тебе соломинку...
   Я зашагал по дорожке к коровнику и больше не разбирал  слов,  но  шум
ссоры доносился совершенно отчетливо.

***

   Вплоть до конца июля у меня создавалось  впечатление,  что  Хемингуэя
куда больше интересует, как  развлечь  своих  сыновей,  нежели  операции
"Хитрого дела" и противолодочные маневры. Зато  для  мальчишек  начались
замечательные летние  каникулы.  Хемингуэй  не  только  выставил  их  на
стрелковые состязания  в  "Казадорес  дель  Серро",  дорогом  клубе  для
избранных, расположенном в пяти милях от финки, но и, как только  Патрик
и Джиджи начинали донимать его, бросал утреннюю  работу.  Он  выходил  с
ними в море на "Пилар", играл в теннис и бейсбол.
   Организация бейсбольной команды началась с того, что Хемингуэй поймал
несколько мальчишек  из  деревни  Сан-Франциско  дель  Паула,  швырявших
камнями по манговым деревьям. Мысль о том, что милые его сердцу  деревья
могут пострадать, приводила писателя в бешенство.
   - Послушай, - сказал Пэтчи Ибарлусия, когда мы сидели  во  флигеле  и
печатали донесения, - неужели ты не хочешь, чтобы парни  стали  хорошими
бейсболистами? Бросание камней - отличная тренировка для них.
   Хемингуэй, не сходя с места, решил, что лучшей тренировкой будет игра
в бейсбол. Он заказал для сорванцов форму, купил биты, мячи и  перчатки.
Возраст игроков колебался от семи до шестнадцати лет. Они  назвали  себя
"Лас Эстреллас де Джиджи" - "Звездами Джиджи" в честь Грегори, и тут  же
начали состязаться с другими дворовыми командами из окрестностей Гаваны.
Хемингуэй возил их на отремонтированном фургоне и  выступал  в  качестве
директора команды. Через две недели на тренировку группы Джиджи  явились
еще пятнадцать мальчишек, и Хемингуэй заявил, что для его босоногой лиги
требуется еще один коллектив. Он вновь выписал чек, и теперь каждый день
и вечер на ровном пустыре между  финкой  и  деревней  тренировались  две
команды в полной экипировке.
   Агент 22, он же Сантьяго Лопес, состоял во второй команде и, несмотря
на выпирающие ребра и тонкие, как тростинки, ноги и руки, зарекомендовал
себя надежным подающим и великолепно вбрасывал мяч с левой стороны поля.
   По вечерам, после отъезда Геллхорн по заданию  "Кольерса",  Хемингуэй
возил сыновей ужинать в китайский ресторан  "Эль  Пасифико"  на  верхнем
этаже "Флоридиты". Несколько раз я ездил с  ними  и  подумал,  что  даже
поездка на лифте до пятого этажа - хороший урок для мальчиков. Лифт  был
старый,  открытого  типа,  со  стальной  решеткой  вместо  двери,  и  он
останавливался на каждом этаже. На втором располагался танцевальный  зал
с  китайским  оркестром  из  пяти  инструментов,  издававших  какофонию,
которая напоминала ночные концерты кошек Хемингуэя. Третий этаж  занимал
бордель, в котором  вновь  хозяйничала  Честная  Леопольдина.  Четвертый
приютил опийную курильню, и когда лифт проезжал мимо распахнутых дверей,
я  заметил,  как  мальчики  обменялись  быстрыми  взглядами   при   виде
исхудавших до предела фигур, скорчившихся  в  продымленном  помещении  у
своих трубок.
   К тому времени, когда мы поднимались до ресторана на пятом  этаже,  у
всех  появлялось  ощущение  увлекательного  путешествия  и  разыгрывался
аппетит. Для нас там всегда держали особый столик под хлопающим  тентом,
с прекрасным видом на ночную Гавану. Мальчики заказывали суп из акульего
плавника и слушали рассказы отца о том,  как  он  лакомился  обезьяньими
мозгами прямо из черепа, когда в прошлом году вместе с Мартой побывал  в
Китае.
   После  ужина  Хемингуэй  порой  возил  сыновей  во  Фронтон  на  матч
хай-алай. Патрику и Грегори нравился этот стремительный вид  спорта,  им
нравилось наблюдать за тем,  как  игроки,  многие  из  которых  были  их
хорошими знакомыми, мчатся по площадке к стенам, ловят и бросают жесткие
шары  пятифутовыми  выгнутыми  корзинами  "cestas",   притороченными   к
запястью. Мячи летали с такой скоростью, что были практически  невидимы,
и представляли собой нешуточную опасность. Мальчики  обожали  не  только
саму игру, но и ставки. Они менялись с каждым  таймом,  и  через  каждые
тридцать  очков  происходил  расчет.  Больше  всего  Патрику  и   Джиджи
нравилось вкладывать ставку Хемингуэя в пустой теннисный мяч  и  швырять
его букмекеру, который неизменно возвращал мяч  обратно,  требуя,  чтобы
его бросили с большей силой.
   Молниеносные  маневры   игроков,   мелькание   стремительных   шаров,
неутихающие вопли голосов, объявляющих ставки, теннисные мячи с деньгами
- каждую секунду в воздухе находилось хотя бы несколько - все  это  было
для  ребячьих  сердец  незабываемым  праздником  и  кружило  им  головы.
Хемингуэй был от этого в восторге.
   Я  ничего  не  смыслю  в  воспитании  детей,  но  мне  казалось,  что
привязанность Хемингуэя к сыновьям граничит с недопустимым  потворством.
Будь то в финке или в ресторане, Патрик и  Джиджи  могли  пить,  сколько
хотят, и выказывали явную склонность к спиртному. Как-то утром  я  читал
донесение, сидя у флигеля, и увидел, как Грегори  плетется  к  бассейну.
Хемингуэй  встретил  его  приветственным  возгласом.  Он  уже   закончил
утреннюю работу и прохлаждался в тени с бокалом виски с содовой в руках.
   - Чем ты хочешь заняться  сегодня,  Джи?  Пообедать  во  "Флоридите"?
Грегори сказал, что сегодня слишком сильная волна, чтобы рыбачить, но мы
могли бы ближе к вечеру пострелять по голубям.
   Десятилетний юнец добрался до кресла и рухнул в него.
   Лицо мальчика было бледным, руки тряслись.
   - А может  быть,  сегодня  лучше  отдохнуть,  -  продолжал  писатель,
подавшись к сыну. - Ты сегодня плохо выглядишь.
   - Кажется, я заболел, папа. Такое чувство, будто бы меня укачало.
   - А, - с облегчением произнес Хемингуэй. - Это всего лишь похмелье. Я
сделаю тебе "Кровавую Мэри".
   Пять минут спустя он вернулся с бокалом и увидел  Патрика,  бессильно
распластавшегося в кресле рядом с Джиджи.
   - Ребята, - сказал Хемингуэй, подавая бокал  младшему  и  внимательно
присматриваясь к старшему. - Вам не кажется,  что  надо  пить  поменьше?
Если вы не в состоянии справиться сами... - Он с  наигранной  суровостью
сложил руки на груди, - то мы будем вынуждены  укрепить  дисциплину.  Вы
ведь не хотите в конце лета вернуться домой к маме с белой горячкой?

***

   В результате эпидемии полиомиелита, вспыхнувшей в Гаване  тем  летом,
общественные мероприятия  в  городе  были  отменены;  вскоре  после  дня
рождения Хемингуэя у Грегори проявились тревожные симптомы.  Он  слег  в
постель с воспалением горла, высокой темпера