в глубокие синие воды.
   Я пожал плечами. Океан громаден, малая толика мусора ему нипочем.
   В качестве тренировочного полигона Хемингуэй выбрал район Параисо-Ки,
Райского Острова. Нам  предстояло  отбуксировать  туда  множество  бочек
из-под  горючего,  которые  должны  были  послужить  нам  мишенями.   Не
ограничившись стрельбой  по  бочкам  из  автоматов  Томпсона  и  прочего
оружия, Хемингуэй разрисовал их физиономиями с темной прядью  волос  над
злобно сверкающим глазом и чаплинскими усиками. Неудивительно, что члены
экипажа только и  говорили  о  доставке  "груза  Гитлеров"  для  учебной
стрельбы.
   Мы нередко становились на якорь у островного буя  и  учились  бросать
гранаты. Пэтчи Ибарлусия и Роберто Геррера были вне  конкуренции  -  они
зашвыривали "ананасы" не правдоподобно далеко и,  как  правило,  разброс
составлял не более трех метров.
   - Попадание  точно  в  боевую  рубку,  -  объявлял  в  таких  случаях
Хемингуэй, с ходового мостика следивший за взрывами в полевой бинокль.
   К северу от острова из моря торчал полузатопленный грузовой  корабль,
на котором Хемингуэй устраивал абордажные  учения.  Он  быстро  подводил
яхту к высокому борту корабля, мы забрасывали туда крючья и всей  толпой
с автоматами и гранатами в руках перебирались по канатам на полусгнившие
палубы и надстройки, крича  "Хенде  хох!"  и  другие  расхожие  немецкие
слова, пока наконец невидимый нацистский экипаж  не  сдавался  без  боя.
Впрочем,   порой   Хемингуэй   объявлял,   что    противник    оказывает
сопротивление, и тогда  мы  швыряли  в  люки  гранаты  и  что  было  сил
улепетывали прочь.
   Случались у нас и занятия, более приближенные к реальной  обстановке,
-  мы  отрабатывали  спасательные  операции  на  непотопляемом  плотике,
который предоставил нам флот США. Он был ярко-желтого цвета,  его  весла
представляли собой маленькие складные оранжевые лопасти. Еще  никогда  я
не выглядел и не чувствовал себя  таким  болваном,  как  во  время  этих
учений, - мы все, восемь  или  девять  человек,  теснились  на  дурацком
крохотном плоту, гребя против течения,  которое  словно  задалось  целью
увлечь нас в Европу, и при этом на наших  головах  красовались  "научные
сомбреро" - широкополые шляпы, которые Хемингуэй приобрел  для  операции
"Френдлесс"  и  называл  "научными",  поскольку   буквально   все,   что
находилось на  борту  "Пилар",  в  те  дни  считалось  "научным",  из-за
идиотского плаката, висевшего у нас на корме.
   -  Стало  быть,  именно  на  этом  плоту  нас  захватят  в  плен  или
расстреляют? - спросил Гест во время одной из "спасательных операций".
   Хемингуэй лишь нахмурился, но, когда мы вернулись на борт яхты выпить
холодного пива, он показал нам кое-что.
   Документ  был  отпечатан  на  бланке  из  толстой  плотной  бумаги  с
впечатляющим заголовком:

   КАНЦЕЛЯРИЯ ВОЕННО-МОРСКОГО АТТАШЕ
   ПОСОЛЬСТВО США
   ГАВАНА, КУБА
   18 мая 1942г.
   Всем, кого это может касаться.
   Во время отлова образчиков рыб для американского  Музея  естественной
истории   сэр   Эрнест    Хемингуэй    осуществляет    эксперименты    с
радиооборудованием, установленным на борту его  моторной  яхты  "Пилар".
Данные эксперименты проводятся с ведома военно-морского атташе США и  ни
в коей мере не ущемляют чьих-либо интересов.
   (подпись)
   полковник Хейн Д. Бойден.
   Agregado Naval de los Estados Unidos, Embajada Americana.


   - Это наше каперское свидетельство, -  пояснил  Хемингуэй.  -  Как  в
старые времена, оно придает  нам  законный  статус..,  отличает  нас  от
пиратов и  шпионов..,  и  помешает  немцам  расстрелять  нас,  если  при
нападении на подводную лодку нам изменит удача. Немцы изрядные  подонки,
но  чрезвычайно  пунктуальны  во  всем,   что   касается   международных
соглашений.
   Хемингуэй пустился  в  пространные  объяснения,  чем  были  каперские
свидетельства в "давние времена",  и,  пока  он  разглагольствовал,  мне
оставалось лишь смотреть на него вытаращенными глазами и гадать, неужели
он всерьез полагает, будто бы этот кусок бумаги защитит нас  от  пули  в
затылок, если немецкий экипаж захватит "Пилар" при попытке  потопить  их
субмарину. Уже не в первый раз я убедился, что сэр Эрнест  Хемингуэй  не
только создает в своих книгах утонченные вымышленные миры, но и живет  в
них.
   Иногда мы выходили на яхте вдвоем, и эти дни посвящались практике  по
навигации и радиосвязи. Когда я сказал Хемингуэю, что умею обращаться  с
пеленгатором и коротковолновой рацией, он удивился.
   - Черт побери, - заметил он, - коли так, нам не нужен Дон Саксон.
   -  Саксон  потребуется  вам,  когда  вы  оставите  меня   на   берегу
присматривать  за  операциями  "Хитрого  дела",  -  возразил  я.   Такое
случалось нередко - едва ли не через день, - и тогда я сутками разъезжал
по окрестностям, встречаясь с "агентами", либо сидел во  флигеле  финки,
принимая донесения от самых пугливых из них, которые являлись через поля
и заросли и уходили тем же путем.
   В дни, предшествовавшие выходу  в  море  "Южного  креста",  записи  в
бортовом журнале "Пилар" выглядели примерно так:
   12 июня 1942 г.: Патрулировали до  Пуэрто-Пургатории...  вернулись  в
5.30.
   13 июня: Наблюдали с 2 до 7.  Вышли  до  рассвета,  патрулировали  до
темноты,  прошли  12  миль.   Гест   отправился   в   Бахия   Хонду   на
вспомогательном судне.
   14  июня:  Наблюдали  с  4  утра.  Вышли  после  рассвета,  в   7.20.
Патрулировали до 13, встали на  якорь  в  порту  в  16,  загрузили  яхту
припасами.
   За краткой записью "Гест отправился в Бахия Хонду на  вспомогательном
судне" крылась маленькая драма. В тот день нас было шестеро на  борту  -
мы искали подлодки в районах, где их встречали местные рыбаки,  и  вдруг
поступило шифрованное радиосообщение с требованием прибыть  в  указанную
точку для получения приказов. Погода была скверная - к северу  и  западу
от нас бушевал шторм, по морю ходили двухметровые волны, и тем не  менее
Хемингуэй направил Уинстона Геста и Грегорио Фуэнтеса на "Крошке Киле" в
Бахию Хонду - туда, где нас ждали секретные распоряжения.
   - Нынче дерьмовая погода, Эрнест,  -  заметил  Уинстон,  цепляясь  за
поручни яхты, которую бросало на волнах.
   Фуэнтес ничего  не  сказал,  но  хмурый  взгляд,  которым  он  окинул
горизонт, был красноречивее любых слов.
   - Плевать мне на погоду, -  бросил  Хемингуэй.  -  Нам  будут  отданы
приказы, джентльмены. Первые приказы  с  тех  пор,  как  мы  начали  эту
операцию. Живыми или  мертвыми,  вы  обязаны  вернуться  до  рассвета  и
доставить их мне.
   Богач и костлявый кубинец кивнули,  взяли  с  собой  немного  воды  и
провизии и забрались в утлую лодчонку.  Впоследствии  они  рассказывали,
что плавание было тяжелым, как, впрочем, они и ожидали, и  "Крошка  Кид"
добрался до Бахии Хонды только в девять вечера. Там они  встретились  со
связным-американцем и получили запечатанный пакет в непромокаемом мешке.
Не вскрывая пакет - это была прерогатива Хемингуэя,  -  Гест  и  Фуэнтес
наскоро закусили и поспали два часа, после чего пустились в изматывающее
обратное плавание к "Пилар".
   На рассвете Хемингуэй получил запечатанный пакет и спустился вниз. По
прошествии некоторого времени  он  вновь  появился  на  палубе  и  велел
Фуэнтесу и Ибарлусии поднимать якорь.
   - Мы возвращаемся в Кохимар,  -  объявил  он,  раскладывая  карту  на
пульте управления ходового мостика яхты. - Пополним там припасы.  Лукас,
ты отправишься в финку и будешь управлять "Хитрым делом". Всем остальным
приказано явиться.., вот сюда. - Он ткнул пальцем в карту.
   Мы вытянули шеи. Хемингуэй указывал на скопление островов  неподалеку
от Камагуэя, у северного побережья  центральной  Кубы,  где  мы  еще  не
бывали.
   - Лукас,  -  сказал  он  мне,  пока  яхта,  раскачиваясь  на  волнах,
возвращалась в порт, - ты должен не только присматривать за лавочкой, но
и следить за "Южным  крестом".  Дашь  нам  радиограмму,  как  только  он
соберется выйти в море.
   - Слушаюсь, -  отозвался  я.  В  чем  бы  ни  заключались  "секретные
распоряжения", Хемингуэй не пожелал рассказывать мне о них.  Это  нимало
не беспокоило меня, но было жаль, что "Пилар" отправляется  в  настоящий
поход, а меня оставляют торчать на берегу. Море  нравилось  мне  больше,
чем ферма, и сколь бы глупыми ни  были  наши  "учения",  каждая  минута,
проведенная в плавании, казалась  мне  чем-то  намного  более  реальным,
нежели операции "Хитрого дела".

***

   В  отсутствие  Хемингуэя  я   руководил   "разведывательной   сетью",
присматривал за Марией и размышлял о писателе.
   " Выясни, кто он и что он", - приказал мне Гувер, а я отнюдь  не  был
уверен, что хотя бы начал выполнять его задание.
   Сидя на берегу, я думал о том Хемингуэе, которого видел в море.
   На мой взгляд, лишь немногие обстоятельства способны вскрыть истинную
сущность человека. Вероятно, одно из них - поведение на поле боя, но мне
трудно об этом судить, поскольку я не бывал на войне. Мои  схватки  были
тайными, скрытыми от постороннего взгляда, длились секунды или минуты, и
единственной наградой было выживание. Еще одно  испытание  -  это  когда
опасности подвергаются твои близкие, но у меня никогда  не  было  семьи,
которую я должен защищать... или могу утратить - во всяком случае, с тех
пор, когда я достиг зрелости.
   Но море.., это испытание я чувствовал всей душой.
   В море ходят сотни, тысячи  людей,  однако  удалиться  от  берега  на
собственной яхте так, что теряешь его из виду - а  Хемингуэй  проделывал
это регулярно, - совсем иная, куда более опасная вещь. Характер человека
проявляется в  том,  как  он  воспринимает  море  -  безразлично  или  с
уважением, которого оно заслуживает, - и не мешает  ли  ему  собственное
"я" ощущать ту грозную силу, которая  окружает  человека  или  горсточку
людей, оказавшихся наедине с открытым океаном.
   Хемингуэй относился к морю с уважением взрослого человека.  Он  стоял
на мостике, широко  расставив  босые  ноги  и  привычно,  бессознательно
борясь с качкой; его обнаженная  грудь  потемнела  под  солнцем,  темные
волосы блестели  от  пота,  лицо  покрывала  двухдневная  щетина,  глаза
прятались в тени длинного козырька  кепки.  Хемингуэй  воспринимал  море
всерьез. От его мальчишеской бравады не оставалось  и  следа,  когда  он
наблюдал за погодой, изучал течения и приливы, возвращаясь в порт, когда
падал барометр или на горизонте появлялся хотя бы намек на шторм.., либо
встречал бурю лицом к лицу, если было невозможно  укрыться  в  спокойной
бухте. Хемингуэй никогда не отлынивал от работы на своей  яхте,  никогда
не отказывался стоять "собачью вахту", не жаловался,  когда  приходилось
откачивать зловонную воду из трюма, возиться с двигателем по уши в масле
или  прочищать  засорившийся  гальюн.  Он  делал  все,  что  требовалось
сделать.
   Мой отец погиб в Европе, когда мне было шесть лет. Он ушел  из  дома,
когда мне исполнилось пять. Судя по двум сохранившимся фотографиям,  мой
отец ничем не напоминал  Хемингуэя.  У  писателя  была  выпуклая  грудь,
кривоватые ноги, могучая шея и огромная голова, а отец был худощавым,  с
длинными пальцами, узким лицом и кожей, которая летом темнела  до  такой
степени, что незнакомые люди зачастую звали его ниггером.
   Однако что-то в  том,  как  Хемингуэй  держался  во  время  плавания,
всколыхнуло мои воспоминания об отце  и  особенно  о  дяде  -  вероятно,
ловкость, с которой он балансировал на  палубе,  и  его  привычка  вести
беседу, ни на минуту не отвлекаясь от наблюдения  за  морем  и  погодой.
Хемингуэя никак нельзя было назвать ловким человеком -  я  уже  заметил,
что с ним то и дело происходят  досадные  неприятности,  и  что  у  него
плохое зрение, - однако на палубе  "Пилар"  он  двигался  с  изяществом,
которое дается только прирожденному мореходу.
   Я начинал осознавать, что Эрнест Хемингуэй относится к морю с тем  же
напряженным  вниманием,  что  и  к  словам   женщин,   которые   с   ним
разговаривают - по крайней мере, тех  из  них,  которые  ему  интересны.
Вероятно, Хемингуэй поступал так по одной и той же  причине  -  полагая,
что они могут чему-либо его научить.
   А учился он быстро - это я уже усвоил. В ходе наших бесед выяснилось,
что он не бывал в море мальчишкой и лишь  изредка  -  молодым  мужчиной,
если не считать двух плаваний за океан на больших судах; в первый раз он
отправился на войну в качестве водителя санитарного фургона  и  вернулся
раненым ветераном, во второй - поехал в Европу  журналистом  и  вернулся
женатым мужчиной, собираясь поселиться с супругой в Канаде. И  только  в
1932 году Хемингуэй начал регулярно  выходить  в  море  на  малом  судне
"Анита", которое принадлежало его другу по имени Джо Рассел, жившему  на
Ки-Уэст. Рассел  преподал  Хемингуэю  азы  кораблевождения,  обучил  его
искусству контрабанды спиртного - так, по крайней  мере,  утверждал  сам
писатель - и пригласил на глубоководную рыбалку в кубинских водах.
   Ибарлусия  и  другие  рассказывали,  что  в  последнее  время  Рассел
зачастил на Кубу и Хемингуэй принимает его,  как  любимого  дедушку.  Он
берет престарелого бутлеггера на "Пилар", подносит  ему  лимонад,  то  и
дело спрашивая: "Вам удобно,  господин  Рассел?"  Хемингуэй  по-прежнему
чтил своего наставника, хотя они уже давно распрощались с ролями учителя
и ученика.
   Я видел, что это - еще одна  черта  характера  писателя,  которую  не
замечают и недооценивают  окружающие.  Хемингуэй  был  одним  из  редких
людей, которые позволяют другим приобщить себя к их страстям - например,
к бою быков,  ловле  форели,  охоте  на  крупных  зверей,  глубоководной
рыбалке, умению разбираться в изысканных винах и яствах, лыжному спорту,
военной журналистике - и спустя несколько лет, а то и  месяцев  уже  сам
Хемингуэй становился знатоком и мог с полным правом рассуждать о красоте
и увлекательности занятия, которое интересует собеседника и  которым,  в
свою очередь, заинтересовался он сам. И даже бывшие учителя преклонялись
перед  познаниями  Хемингуэя,  видя   в   явном   дилетанте   настоящего
специалиста, которым тот стал.
   До сих пор Хемингуэй оставался сущим ребенком в разведке; все, что бы
он ни предпринял в этой области, было наивным бредом.  Что,  если  бы  я
начал учить его реалиям этой игры? Не  превратится  ли  он  в  считанные
месяцы из  любителя  в  серьезного  профессионала,  не  познает  ли  все
тонкости шпионажа и контрразведки - точно так  же,  как  познал  грозные
прихоти и капризы океана?
   Возможно. Но я не видел причин учить его  этому.  Во  всяком  случае,
пока.

***

   Дельгадо мгновенно уловил иронию, прозвучавшую в моем голосе, когда я
сообщил,  что  остаюсь  руководить  "Хитрым  делом"  на  время   первого
десятидневного похода Хемингуэя к архипелагу Камагуэй.
   - Тебя прислали сюда  наблюдать  за  этим  дурацким  предприятием,  -
сказал Дельгадо. - Теперь ты его возглавил.
   Я пропустил его слова мимо ушей. У меня не было времени спорить.
   С отъездом Хемингуэя и его друзей в  финке  воцарилось  относительное
спокойствие. Садовник Пичило лениво  слонялся  среди  клумб  и  газонов,
столяр Панчо Кастро пилил и стучал молотком, сооружая в доме  все  новые
книжные полки и посудные шкафы, время от времени слышались  проклятия  и
ругань повара  Рамона,  а  Рене  Валлиреаль,  старший  слуга  Хемингуэя,
крадучись, словно кот, обходил поместье, понукая остальных работников  и
следя  за  хозяйством  в  отсутствие  Роберто  Герреры,  который  обычно
исполнял обязанности  управляющего.  Сейчас  Роберто  находился  в  море
вместе с хозяином.
   Весь май и начало июня Хемингуэй  и  Геллхорн  устраивали  в  усадьбе
долгие  воскресные  вечеринки.  Здесь   неизменно   собиралась   большая
оживленная толпа; как правило, присутствовали одни и те же лица -  посол
Браден  с  супругой,  кучка  басков,  возглавляемая  игроками  хай-алай,
сотрудники посольства - Эллис Бриггз и Боб Джойс с женами  и  детьми,  -
кое-кто из испанских священников, чаще всего дон Андрее,  а  также  наши
миллионеры, Уинстон Гест и Том Шелвин; бывали здесь и заезжие  яхтсмены.
Пока "Южный крест" ремонтировался, Хельга  Соннеман  два  или  три  раза
навестила  финку,  но  Теодор  Шлегель  больше  не   появлялся.   Помимо
завсегдатаев, здесь бывали самые разные люди из тех, что заглядывают  на
огонек и остаются на ужин или вечернюю выпивку,  -  например,  Келли  по
кличке Горе-мореход, знаменитые местные рыбаки, вроде Карлоса Гитерреса,
и старые друзья Хемингуэя, приехавшие с Ки-Уэст повидаться с писателем и
его женой.
   Теперь вечеринки прекратились, и воскресными  вечерами  здесь  царила
такая тишина, что, сидя во флигеле и читая донесения, я слышал  жужжание
пчел в саду.
   Мы спрятали Марию Маркес от  лейтенанта  Мальдонадо,  укрыв  ее,  что
называется, в очевидном месте. Дикарка - я уже привык к  ее  прозвищу  -
по-прежнему спала в "Первом сорте", а днями работала в усадьбе,  наравне
с остальными слугами. Геллхорн потребовала, чтобы молодая проститутка не
прикасалась к пище, но если не считать этого ограничения  да  разве  еще
того, что Марта не желала видеть  девушку,  Мария  отлично  вписалась  в
трудовой  ритм  фермы.  Когда  Марта  отсутствовала  -  а  в  июне   она
практически каждый день утром уезжала в Гавану на "Линкольне" с  шофером
Лопесом и возвращалась поздно вечером, - Дикарке разрешалось в свободное
от несложных хлопот время отдыхать у бассейна и бродить по поместью.
   Лейтенант Мальдонадо так и  не  приехал  к  нам  искать  девушку.  Из
донесений "Хитрого дела"  я  знал,  что  Национальная  полиция  все  еще
охотится за ней, равно как и агенты Теодора Шлегеля из  числа  кубинских
фалангистов, но из тех же донесений мне было известно, что Мальдонадо  и
абверовский шпион слишком заняты, чтобы лично гоняться за  подозреваемой
в убийстве.
   Изучая доклады людей Хемингуэя и взяв на себя  некоторые  обязанности
по руководству операцией, я  увидел  шпионскую  сеть  писателя  в  новом
свете. Существуют два способа создания работоспособной  разведывательной
либо контрразведывательной организации. Первый, общепринятый, состоит  в
том,  чтобы  разбить  полевых  агентов  на  ячейки,  каждая  из  которых
действует самостоятельно и ничего не знает  о  других,  а  руководителям
ячеек известны только те клички, имена и шифры,  которые  им  необходимо
знать. Эта система обладает преимуществом герметичных  отсеков  корабля;
пробоину в одном или нескольких из них можно локализовать  и  заштопать,
поддержав  судно  на  плаву.  Другой  путь  -  особенно   это   касается
контрразведки - познакомить всех участников друг с другом. Данный способ
разрешает многие проблемы безопасности  -  в  такую  группу  практически
невозможно внедрить  чужака,  вдобавок  все  агенты  могут  обмениваться
сведениями и приказами. Профессиональные разведывательные  службы  редко
используют  этот  метод  -  исключением   является   только   Британская
координационная разведывательная группа, -  поскольку  разрушение  одной
переборки погубило бы весь корабль целиком.
   Однако разношерстный коллектив "Хитрого дела"  работал  на  удивление
эффективно.
   Стало  ясно,  что  ни  лейтенант  Мальдонадо,  ни  его  босс  Хуанито
Свидетель  Иеговы  не  добились  сколь-нибудь  существенного  успеха   в
розысках Марии Маркес, поскольку они были слишком заняты вымогательством
взяток и выполнением поручений ФБР и немецких развед-служб.
   Поначалу я относился к подобным выводам с сомнением, однако  по  мере
того, как донесения агентов Хемингуэя вновь и  вновь  подтверждали  друг
друга,  продажность  Бешеного  жеребца  во  всем  многообразии  ее  форм
становилась  совершенно   очевидной.   И   все   это   казалось   полной
бессмыслицей.
   Судя по донесениям любительской агентуры Хемингуэя, от ее внимания не
ускользало ни одно событие в  Гаване  и  окрестностях.  Швейцар  "Плазы"
доложил,