разглядывая  янтарный  напиток  в  бокале.
Солнечный свет играл на гранях хрусталя и проникал сквозь жидкость.
   - Да, - сказал я.
   Филлипс терпеливо ждал. Его розовая кожа казалась  гладкой  и  сухой,
ногти были недавно отполированы.
   "Какого черта, - подумал я. - Я уже и так погряз  по  самые  уши".  Я
перечислил названия трех книг.
   Филлипс вновь кивнул:
   - Так в чем же заключается ваш вопрос, господин Лукас?
   - Не подскажете ли, как отыскать нужные страницы и ключевые слова?  -
спросил я. - Абвер часто их меняет.
   - И даже очень часто, - согласился лысый коротышка.
   Допив остатки виски, он опустил бокал на приставной столик эпохи  Луи
XV. - Могу ли я узнать, какую пользу принесет  сотрудничество  в  данном
вопросе ОСС, либо BMP, либо обоим этим агентствам?
   Я взмахнул рукой.
   - Говоря гипотетически, господин  Филлипс,  КСК..,  простите,  ОСС..,
равно  как  и  BMP,  могли  бы  почерпнуть  из  дешифрованных  сообщений
сведения, имеющие отношение к их операциям.
   Несколько долгих мгновений Филлипс внимательно смотрел на  меня.  Его
глаза казались невероятно голубыми.
   - А кто будет определять, какие сведения имеют отношение к  операциям
ОСС, господин Лукас? Мы или вы?
   - Я, - ответил я.
   Филлипс с шумом  выдохнул  и  опустил  глаза,  рассматривая  узор  на
персидском ковре под своими сверкающими башмаками.
   - Вам известно выражение "купить кота в мешке", господин Лукас?
   - Еще бы, - ответил я.
   - Так вот, похоже, мне предлагают товар именно в такой упаковке. - Он
пересек комнату, захватил по пути мой бокал, приблизился к  бару,  налил
еще две порции, подал мне мою и подошел к высокому окну.
   - Вам известно о бразильской облаве? - спросил он.
   - Да.
   -  Если  не  ошибаюсь,  Абвер  даже  не   догадывается   о   масштабе
произведенных арестов и операций ДОПС, - сказал Филлипс. - ФБР сочло  за
лучшее  продолжать  секретные  радиопередачи  через  узел  "Боливар",  а
аналитики Донована утверждают, будто бы адмирал Канарис и  его  люди  до
сих пор не знают об аресте Энгельса и его ближайших помощников.
   Я нахмурился.
   - Я слышал о выявлении передатчика в Рио в  конце  марта.  Как  могло
случиться, что Канарис не узнал о провале своей бразильской сети?
   Филлипс обернулся. Его силуэт на фоне ярко освещенного окна напоминал
мне Гувера в миниатюре.
   - Энгельс - если помните, его  кличка  Альфредо  -  был  арестован  в
середине марта в числе первых.  Но,  как  я  уже  говорил,  передачи  не
прекращались.
   Я кивнул. ФБР и раньше проделывало этот  трюк,  продолжая  передавать
секретные данные,  чтобы  в  будущем  воспользоваться  вскрытым  каналом
связи.
   - Они должны были идти непосредственно из посольства США в  Бразилии,
- сказал я. - ОРС не принимала в этом участия.
   - Совершенно верно, - отозвался Филлипс. - Вы знакомы со  специальным
агентом Джеком Уэстом?
   - Нет, но слышал его фамилию. Он работал с Лэддом.
   -  Именно  так.  Агента  Уэста  направили  в  Бразилию  вскоре  после
инцидента с "Королевой Марией" 12 марта...
   Под "инцидентом" подразумевалась передача радиостанцией  в  Рио  даты
отплытия британского судна с девятью тысячами американцев на борту.
   - ..и он лично следил за арестами, которые производились  бразильской
федеральной полицией в Рио и Сан-Пауло, - закончил Филлипс. - С тех  пор
Абвер  принимает  нерегулярные  передачи   Альфредо,   в   которых   тот
предупреждает о возрастании полицейской активности  и  просит  разрешить
агентам залечь на дно...
   - Даже не догадываясь о том, что они уже залегли по тюремным камерам,
- перебил я. - Однако Бюро не сможет долго водить противника за нос.
   Филлипс пренебрежительно взмахнул рукой:
   - Достаточно долго.
   Только теперь я понял. Радиоигра продолжалась достаточно долго, чтобы
Теодор Шлегель отплыл с экспедицией  "Викинга",  не  узнав  о  том,  что
Энгельс и другие его помощники арестованы либо находятся  под  надзором.
Достаточно долго, чтобы адмирал Канарис успокоился и продолжал  операции
Абвера вблизи Кубы.
   На  мгновение  я  буквально  похолодел.  Британские  и   американские
спецслужбы предпочли пойти на риск потопления немцами "Королевы Мэри"  с
девятью тысячами американских солдат, лишь бы не провалить эту операцию.
Что происходит, черт побери?
   Я мог попросту спросить Филлипса, но понимал, что коротышка  вряд  ли
ответит мне. По крайней мере, сейчас. Какая бы роль ни отводилась мне  в
этом загадочном замысле, я буду вынужден играть  ее,  прежде  чем  найду
ответы на вопросы.
   Однако Филлипс явно готов купить кота в мешке, рискуя больше, чем  я.
Очевидно, BMP и новая организация Донована  уже  располагают  некоторыми
или всеми немецкими кодами, поскольку они продолжают передачи "Боливара"
от имени Альфредо.
   - Где находится ключ? - спросил я. - В "Трех товарищах"?
   Филлипс вновь  улыбнулся.  В  отличие  от  ухмылки  Дельгадо,  улыбка
коротышки была довольно любезной и ничуть не язвительной.
   -  С  конца  апреля  Абвер  и  Шлегель  пользуются  "Геополитикой"  и
антологией германской литературы, о которых вы упоминали,  мой  мальчик.
Боюсь, произведение Ремарка здесь ни при чем.
   - Почему же Кохлер возил его с собой? - спросил я.
   Филлипс вернулся к своему креслу и запрыгнул в него:
   - Может быть, он любил читать хорошие книги.
   - На каких страницах искать ключ?
   - В настоящий момент первой странице соответствует двадцатое  апреля,
тот самый день, когда немцы сменили шифры. С тех пор, насколько я  знаю,
изменений не производилось.
   - В какой книге? - спросил я.
   -  Если  не  ошибаюсь,  ключ  к   алфавитному   шифру   находится   в
"Геополитике", а шифр "первого слова" - в антологии, - ответил Филлипс.
   Я кивнул, поставил опустевший бокал на приставной столик и двинулся к
двери.
   - Господин Лукас...
   Я задержался у двери.
   - Вы не догадываетесь, что означает двадцатое апреля?
   - Это день рождения Адольфа Гитлера, - сказал я. - Вот уж  не  думал,
что адмирал Канарис столь сентиментален.
   Филлипс все еще улыбался.
   - Мы тоже, господин Лукас. Мы подозреваем, что эту дату предложил наш
приятель герр Шлегель.  Именно  он  сентиментален,  если  не  сказать  -
простодушен.
   Я повернулся и шагнул вперед.
   - Господин Лукас!
   В коридоре было пусто. Я остановился в дверном проеме и посмотрел  на
маленького  лысого  человечка,  который  поднялся  на  ноги  и  стоял  в
прямоугольнике яркого света.
   - Надеюсь, вы проявите великодушие, когда  будете  определять,  какая
информация может представлять интерес для нас.
   - Я свяжусь с вами, - пообещал я и вышел.
   Я  сказал  Хемингуэю,  что  мне  требуется  еще  раз   взглянуть   на
шифровальный  блокнот  и  книги  Кохлера.  Хемингуэй  метался  по  дому,
завязывая галстук и готовясь к поездке в аэропорт, но все же открыл  для
меня сейф.
   - Работать с ними во флигеле нельзя, - предупредил он. - Сегодня  там
ночует Фрау.
   - Возьму их в "Первый сорт", - сказал я.
   - Только чтобы Дикарка не увидела, чем ты занимаешься.
   Я изумленно посмотрел на Хемингуэя.  Неужели  он  принимает  меня  за
дурака?
   - Да, кстати... Хельга и Тедди Шелл приедут раньше половины седьмого,
- добавил писатель, натягивая льняной пиджак.
   Геллхорн протиснулась мимо нас к выходу, велела шоферу  поторопиться,
потом повернулась к мужу и велела поторопиться и ему тоже, причем тем же
тоном, каким она обращалась к слуге. Хемингуэй задержался  у  зеркала  и
провел пальцами по зачесанным назад волосам. Кем бы ни  была  загадочная
Фрау, он явно стремился произвести на нее впечатление.
   - До того как подадут  коктейли,  мы  устроим  у  бассейна  маленькую
вечеринку, -  сообщил  Хемингуэй.  -  Хотя  и  там  будет  предостаточно
напитков. Если у тебя есть плавки, захвати их с собой.
   - Плавки?
   Хемингуэй широко улыбнулся, показав все тридцать два зуба.
   - Сегодня я говорил с Хельгой по телефону.  Она  очень  обрадовалась,
услышав, что у нас есть бассейн. Похоже, она  совсем  недавно  узнала  о
том, что в заливе Гаваны водятся акулы.., а она обожает плавать.
   - Эрнест! - окликнула его Геллхорн из машины. - Ты  не  дал  мне  как
следует наложить макияж, а теперь заставляешь меня ждать!
   - Желаю успеха, - сказал Хемингуэй, протягивая мне блокнот и книги  с
таким видом, как будто только что о них вспомнил, и торопливо зашагал  к
"Линкольну".
   Я отправился в "Первый сорт", гадая, куда бы мне выгнать  Дикарку  на
то время, пока я буду расшифровывать радиопередачи нацистов.

Глава 14

   Три женщины в купальниках выглядели совсем недурно. На Марте Геллхорн
был белый эластичный закрытый костюм с пояском. Хельга  Соннеман  надела
хлопчатобумажный купальник из двух частей  -  лифчика  с  бретельками  и
длинных трусиков. Марлен Дитрих облачилась в бикини  столь  темно-синего
цвета, что он казался почти  черным.  Женщины  отличались  разнообразием
телосложения - атлетическая, но по-немецки  сочная,  на  грани  излишней
полноты фигура Хельги Соннеман, типично  американское  сочетание  прямых
линий и мягких изгибов Геллхорн и угловатый эротизм Дитрих.
   Я почти не удивился, выяснив, что Фрау - это еще одна кинозвезда.., а
именно, Дитрих. В числе тех немногих сведений о  Хемингуэе,  которыми  я
располагал несколько недель назад, был и тот  факт,  что  он  состоит  в
дружеских отношениях с этой женщиной. Я редко ходил в кино, причем,  как
правило, на вестерны и гангстерские боевики. Я  видел  Дитрих  в  фильме
Джимми Стюарта  "Дестри  опять  скачет  верхом"  за  несколько  дней  до
оккупации Гитлером Польши. Я любил Джимми Стюарта, но эта лента пришлась
мне не по вкусу;  она  словно  высмеивала  другие  вестерны,  а  героиню
Дитрих, хотя и говорившую с явным немецким акцентом, звали  Френчи.  Это
звучало глупо. Затем, прошлым летом, я видел Дитрих в "Личном  составе",
весьма посредственном фильме "о крутых парнях", главные роли  в  котором
играли двое  моих  любимых  актеров  соответствующего  амплуа  -  Эдвард
Робинсон и Джордж Рафт. Героиня  Дитрих  показалась  мне  слабой,  почти
бесцветной, и из всех эпизодов с ее участием я  запомнил  только  те,  в
которых она показывала свои ноги - все еще красивые и стройные,  хотя  к
тому времени ей, должно быть,  уже  исполнилось  сорок,  -  и  сцену,  в
которой она стряпает в маленькой кухне во время бури. Сидя в  кинотеатре
в Мехико, думая о своем и стараясь не  обращать  внимания  на  испанские
субтитры, я вдруг понял, что Дитрих "действительно" варит эту бурду.
   Прежде чем идти на  вечеринку  у  бассейна,  я  должен  был  спрятать
блокнот и книги.  С  помощью  системы  Уоллеса  я  за  считанные  минуты
разметил сетки  и  расшифровал  сообщения.  Мне  не  терпелось  показать
результат Хемингуэю, но, придя в финку, я увидел, что он водит гостей по
дому. Я решил, что было бы глупо показывать ему  блокнот  в  присутствии
Тедди Шелла (он же Теодор Шлегель) - человека, который  почти  наверняка
нанял Кохлера, чтобы принимать и передавать секретную информацию.
   Я не мог оставить книги в коровнике. С Дикаркой никаких трудностей не
возникло; когда я появился в домике,  ее  там  не  оказалось.  Марии  не
разрешали бродить в одиночестве, но она была раздосадована тем,  что  ей
запретили появляться в усадьбе целый день, и мне оставалось лишь гадать,
куда она ушла - гулять по  холмам  или  спустилась  в  Сан-Франциско  де
Паула. Я надеялся, что Марии хватит ума не сунуть нос в  один  из  баров
или магазинов этого городка, ведь ее искали  люди  Шлегеля  и  кубинская
национальная полиция, а местные жители до такой степени запуганы Бешеным
жеребцом, что почти наверняка расскажут ему и его присным все, о чем  бы
те ни спросили. Не говоря уже о том, что  подачки  Шлегеля  с  легкостью
развяжут языки в этом нищем поселении.
   Я сказал себе, что Мария Маркес - не моя забота.  Моей  заботой  было
спрятать в надежном месте книги, и особенно блокнот, до тех пор, пока не
кончится эта глупая вечеринка и я не смогу поговорить  с  Хемингуэем.  Я
надел плавки, собрал книги и записи и завернул их в вафельное полотенце,
которое лежало на кухонной стойке. Пока гости веселились и плескались  в
бассейне, я вошел в  главную  усадьбу  через  черный  ход,  вскрыл  сейф
Хемингуэя - днем, когда писатель открывал его, я внимательно  следил  за
тем, какие цифры он  набирает,  -  и  положил  туда  книги,  после  чего
отправился знакомиться с абверовским шпионом, хранительницей  древностей
и кинозвездой.

***

   Было ясно, что Дитрих приехала в финку впервые. Я застал самый  конец
экскурсии по дому; Хельга Соннеман вежливо описывала  свои  впечатления,
хотя головы мертвых животных явно внушали ей  брезгливость,  Тедди  Шелл
потягивал виски, время от  времени  вставляя  любезные  замечания,  зато
Дитрих шумно восторгалась охотничьими трофеями,  книгами,  безделушками,
длинными прохладными комнатами, столом, за  которым  работал  Хемингуэй,
книжным шкафчиком  подле  его  кровати  -  буквально  всем  подряд.  Она
говорила с немецким акцентом,  лишь  чуть-чуть  менее  заметным,  чем  в
фильмах, но в тоне ее голоса слышались спокойствие и теплота, которых  я
не улавливал, сидя в кинотеатре.
   Наконец женщины отправились плавать, а мы,  трое  мужчин,  уселись  у
бассейна с бокалами в руках. Загорелый  Хемингуэй  в  вылинявшей  желтой
футболке и купальных трусах, застиранных до такой степени, что я был  не
в силах определить их  первоначальный  цвет,  чувствовал  себя  легко  и
непринужденно, а Теодору Шлегелю - я не мог заставить себя называть  его
Тедди Шеллом - было жарко и неудобно в белом пиджаке с высоким воротом и
рубашке с черным галстуком, прямых черных брюках и начищенных до  блеска
туфлях.
   Было нечто собственническое в том, как  мы  рассматривали  обнаженных
женщин в воде, и я ничуть не сомневался, что Шлегель смотрит  на  Хельгу
Соннеман хозяйским взглядом.
   Хемингуэй  был  в  ударе,  он  сыпал  шутками,  хохотал  над  жалкими
претензиями Шлегеля на остроумие, насмешливо окликал Геллхорн и Дитрих и
бросался к борту бассейна с напитками для  Соннеман  всякий  раз,  когда
блондинка  выныривала  на  поверхность.  Его  собственническое   чувство
простиралось на жену и актрису, а может быть, даже и на Соннеман.
   Было очень интересно следить за Хемингуэем в  дамском  обществе.  Это
наблюдение помогло мне чуть-чуть заглянуть ему в душу. С одной  стороны,
он был застенчив, едва ли не официален с женщинами, даже с  проституткой
Марией. Он внимательно слушал  их,  почти  не  перебивая  -  даже  когда
Геллхорн отпускала в его адрес язвительные замечания - и, судя по всему,
искренне интересовался всем, что они говорили.
   Однако в его отношении  к  представительницам  противоположного  пола
чувствовалась  едва  заметная  снисходительность.   Это   был   не   тот
пренебрежительный тон, которым ведутся "мужские"  разговоры  -  если  не
считать отдельных высказываний о том, как  он  дважды  "употребил"  жену
перед завтраком, - а скорее что-то вроде молчаливой  оценки,  как  будто
Хемингуэй непрерывно решает, заслуживает ли  та  или  иная  женщина  его
внимания.
   Марлен Дитрих, несомненно, заслуживала. За недолгие полчаса  шутливой
беседы на берегу бассейна я убедился в остроте ее  интеллекта  и  понял,
какое наслаждение от этого получает Хемингуэй. Лучше всего он держался в
обществе умных женщин -  своей  жены,  Ингрид  Бергман,  Леопольдины  ла
Онеста, а теперь и Марлен Дитрих, - а я редко встречал подобное качество
у энергичных, властных мужчин. Как правило, они стараются показать  свое
превосходство над другими мужчинами, но теряются среди женщин,  особенно
чужих жен. Таким человеком был мой дед. И, подозреваю, мой отец тоже.  В
чем бы ни заключался экзамен на остроумие, внешность, интеллект и умение
вести беседу, которому Хемингуэй втайне подвергал женщин, было очевидно,
что Марлен Дитрих выдержала его уже давно, причем с самыми превосходными
результатами.
   Но если у Хемингуэя имелся  подобный  тест  для  мужчин...  секретных
агентов, если уж на то пошло, то Теодор Шлегель с треском провалился. Он
никак не тянул на удалого немецкого шпиона - мягкое  округлое  лицо  под
практически безволосым черепом, безвольный  рот,  обвислые  щеки,  глаза
бассет-хаунда - казалось, они готовы наполниться слезами при малейшем  к
тому поводе. Его немецкий акцент был  так  же  заметен,  как  у  Дитрих,
однако выговор Шлегеля казался отрывистым и грубоватым  по  сравнению  с
мягкой, чувственной речью актрисы. В то же время  изящество,  с  которым
Шлегель  повязал  галстук,  внушило  мне  восхищение.  Беседа  агента  с
Хемингуэем была гладкой и  бессмысленной,  как  узел  этого  галстука  -
сплошная шелковая поверхность.
   Хельга Соннеман говорила очень мало, но я с удивлением  отметил,  что
ее произношение лишено каких-либо следов акцента. Для уроженки Германии,
жившей там вплоть до поступления в американский колледж,  ее  английский
был на редкость совершенен. В нем чувствовался разве что  едва  уловимый
акцент Новой Англии, характерный для высших слоев общества и  далеко  не
так заметный, как у Марты Геллхорн, которая растягивала слова  на  манер
выпускников колледжа Брин-Мор, по нью-йоркски выделяя гласные звуки.
   Хемингуэй представил меня  гостям  как  своего  коллегу  по  грядущим
изысканиям  в  море,  и  это  всех  полностью  удовлетворило.  Во  время
знакомства я очень внимательно присматривался к  лицу  Соннеман,  ожидая
характерного сокращения мышц вокруг  губ  либо  непроизвольного  сужения
зрачков, которые произошли бы, узнай она во мне пожарного из  трюма,  но
ничего подобного не случилось. Если Соннеман сыграла равнодушие, значит,
она была лучшей актрисой, чем Дитрих.
   Разумеется, это можно сказать о большинстве настоящих  разведчиков  -
мы играем свои роли двадцать четыре часа в  сутки,  а  зачастую  -  годы
напролет без перерыва.
   Около семи вечера все, кроме Шлегеля,  разошлись  по  своим  комнатам
переодеться к ужину. Прежде чем отправиться в "Первый сорт", я  еще  раз
оглянулся на абверовского  шпиона  -  он  быстрым  шагом  расхаживал  по
библиотеке Хемингуэя, хмурым взглядом окидывая названия книг, словно они
почему-то раздражали его, и курил сигареты одну за другой. Я решил,  что
Тедди нервничает.
   Каким-то образом Хемингуэю и Марте удалось уговорить Рамона, горячего
приверженца китайской кулинарии, приготовить  тем  вечером  традиционный
кубинский ужин. Хемингуэй признался мне, что любит кубинские блюда, хотя
Рамон высмеивает их. Как бы ни  было,  на  закуску  подали  "sofrito"  -
паштет  из  мелко  нашинкованного  лука,  чеснока  и   зеленого   перца,
обжаренного в оливковом масле, затем "ajiaco", деревенский салат из юкки
и маланги, "tostones" - запеченные полоски зеленого  банана,  и  "fufu",
еще одно блюдо из банана, которое, по утверждению Хемингуэя,  пришло  из
Западной  Африки  и  представляло  собой  вареные   банановые   кусочки,
сбрызнутые оливковым маслом и украшенные жареными  хрустящими  ломтиками
свиной кожицы.
   Главным блюдом была свиная отбивная - стейк  из  задней  части  туши,
которую гаванские гурманы предпочитают всем остальным -  с  гарниром  из
черной фасоли, белого риса и опять-таки бананов. Из специй  мне  удалось
опознать мяту, кумин, ореган, петрушку и "ajo"  -  чеснок  в  чесноке  с
добавкой чеснока. Я заметил, как с каждой переменой  блюд  бледные  щеки
Шлегеля начинают пылать румянцем, но Хемингуэй явно наслаждался трапезой
и по два-три раза требовал добавки для каждого из присутствующих.
   Как всегда, он выбрал  свое  излюбленное  вино  "Тавел",  французское
розовое, и подливал его в бокалы гостей, ухватив бутылку за горлышко.
   - Эрнест, милый, -  заговорила  Дитрих,  когда  он  в  очередной  раз
наполнил  ее  бокал,  -  почему  вы  так  держите  бутылку?  Для  такого
элегантного мужчины это выглядит очень неловко.
   Хемингуэй лишь улыбнулся.
   - Бутылку - за го