ляне в бейсбол.
   - Все еще в Мексике? - допытывался Том.
   - Хм-мм... - пробормотал я. Мы остановились  на  красный  свет.  Мимо
спешили рабочие Белого дома, у  многих  в  руках  были  бурые  пакеты  с
обедом. - Скажи мне, Том, - произнес я. - Что происходило во  внутренней
разведке после Пирл-Харбора? -  Если  бы  Тома  кто-нибудь  спросил,  он
ответил бы, что "мы" поверяли друг другу тайны и говорили буквально  обо
всем. Правда заключалась в том, что Диллон поверял мне тайны. -  Удалось
ли поймать немецких или японских шпионов?
   Том фыркнул. Загорелся зеленый свет, и он включил передачу.
   - Черт возьми, Джо, мы с таким усердием гонялись  за  своими  людьми,
что ни на нацистов, ни на японцев не оставалось времени.
   - За какими людьми? - спросил я, зная за Томом  привычку  опускать  в
разговоре имена. Когда-нибудь она может стоить ему работы. - За кем Бюро
гоняется с тех пор, как началась война?
   Том сунул в рот палочку резинки и начал с чавканьем жевать.
   - За вице-президентом, - осторожно произнес он.
   Я рассмеялся. Вице-президент Генри  Эдгар  Уоллес  был  идеалистом  и
честнейшим человеком. Также его  считали  недоумком,  игрушкой  в  руках
коммунистов.
   Мой смех покоробил Тома.
   - Я серьезно, Джо. Мы следим за ним с весны. "Жучки",  магнитофоны  и
все такое прочее... Стоит ему сходить по малой нужде - и Гувер  получает
лабораторный анализ.
   - Угу, - сказал я. - Уоллес - это нешуточная угроза...
   Том не заметил моей иронии.
   - Совершенно верно, - заявил он. - У нас  есть  доказательства  того,
что коммунисты намерены использовать его как активного агента.
   Я пожал плечами:
   - Если помнишь, русские пока еще наши союзники.
   Том посмотрел на меня. Он был так потрясен, что прекратил жевать.
   - Господи, Джо, не шути такими вещами. Мистер Гувер нипочем...
   - Знаю, знаю, - перебил я. Японцы напали  на  Пирл-Харбор,  а  Адольф
Гитлер был самым опасным человеком  в  мире,  но  Гувер  славился  своим
стремлением в первую очередь покончить с коммунистической угрозой. - Кто
еще занимает вас в настоящее время? - спросил я.
   - Самнер Уэллес, - ответил Том, щурясь  на  ярком  солнце.  Мы  вновь
остановились у светофора.  Перед  нами  с  грохотом  и  звоном  прокатил
трамвай. Мы  находились  в  нескольких  кварталах  от  дома  Диллона,  и
дорожное движение здесь было очень плотным.
   - Самнер Уэллес? - переспросил я, сдвинув шляпу на  затылок.  Уэллес,
заместитель госсекретаря, а также личный друг и советник президента, был
знатоком политики латиноамериканских  стран,  и  на  нем  держалась  вся
разведывательная деятельность в этом регионе. Не менее десятка  раз  его
имя  упоминалось  в  колумбийском  посольстве  в  связи  с  критическими
ситуациями, которые затрагивали меня лично. Ходили слухи, будто  бы  его
сняли с поста в посольстве Штатов в Колумбии задолго до  моего  прибытия
туда, но причин не знал никто.
   - Стало быть, Уэллес - красный? - спросил я.
   Том покачал головой.
   - Нет. "Голубой".
   - Что ты имеешь в виду?
   Том повернулся ко мне, и на его лице появилась знакомая ухмылка.
   - Ты слышал, что я сказал, Джо. Он - "голубой". Педик.
   Гомик.
   Я молча ждал.
   - Это началось два года назад, в сентябре сорокового,  в  специальном
поезде  президента,  возвращавшегося  из  Алабамы  с   похорон   спикера
Бэнкхеда. - Том повернулся с таким видом, как будто ждал, что я забросаю
его расспросами. Я молчал.
   Зажегся зеленый свет. Мы продвинулись вперед  на  несколько  ярдов  и
остановились за колонной грузовиков и легковых машин. Чтобы  перекричать
гудки и рев моторов. Тому пришлось повысить голос.
   - Если не ошибаюсь, Уэллес крепко выпил и позвонил, требуя прислать к
нему носильщика.., явились сразу несколько.., и он разделся перед ними и
предложил.., ну, ты знаешь эти гомосексуальные штучки. -  Том  зарделся.
Он был крутым парнем, настоящим солдатом, но в душе оставался ревностным
католиком.
   - Это подтвердилось? - спросил я, размышляя над тем, как отразится на
СРС отставка Уэллеса.
   - Да, черт возьми! - ответил Том. - Гувер  приставил  к  Уэллесу  Эда
Тамма, и с тех пор Бюро уже полтора года следит за ним. Старый  педераст
напивается и катается по паркам, охотясь за мальчиками.  Мы  располагаем
данными  внешнего  наблюдения,   свидетельствами   очевидцев,   записями
телефонных переговоров...
   Я потянул шляпу вперед, чтобы  прикрыть  глаза.  По  словам  людей  в
посольстве, которым я доверял больше остальных, Самнер Уэллес был  самым
мозговитым человеком в Госдепе.
   - Гувер сообщил об этом президенту? - спросил я.
   - Год назад, в минувшем январе, - сказал Том  и  выплюнул  жвачку  на
мостовую.  Машины  тронулись  с  места,  и  мы  свернули   направо,   на
Висконсин-авеню. - Как утверждает Дик  Феррис,  который  занимался  этим
делом вместе  с  Таммом,  Гувер  не  предложил  никаких  рекомендаций..,
впрочем, у него их и не просили..,  и  президент  в  сущности  никак  не
отреагировал. Дик говорит, что впоследствии Генеральный  прокурор  Биддл
еще раз пытался привлечь его внимание к  данному  вопросу,  но  Рузвельт
лишь сказал: "Давайте не будем об этом в служебное время".
   - Гомосексуальное домогательство - тяжкое преступление, - заметил  я,
кивнув.
   -  Еще  бы.  Дик  говорит,  что,  по  словам  Тамма,  Гувер  особенно
подчеркнул это в  беседе  с  президентом  и  объяснил,  что  наклонности
Уэллеса делают его уязвимым для шантажа.
   Президент замял это дело, но ненадолго...
   - Почему? - спросил я. Мне на глаза попался квартал, в котором я  жил
четыре года назад. Дом  Диллона  находился  всего  в  трех  кварталах  к
западу.
   - Теперь Уэллесом занимается Буллит, - ответил Том, поворачивая  руль
обеими руками.
   Уильям Кристиан Буллит. Человек,  которому  газетчики  дали  прозвище
"Яго". Я не читал Шекспира, но эта аллюзия была мне  понятна.  У  Гувера
имелось досье на него, и, выполняя одно из своих заданий в Вашингтоне, я
был вынужден ознакомиться с ним. Уильям Кристиан  Буллит,  близкий  друг
Рузвельта, был послом, заводившим  врагов  в  каждой  стране,  куда  его
назначали, и ловким пройдохой, готовым  втереться  в  печенки  к  любому
нужному ему человеку. Как утверждало досье, он  соблазнил  наивную  мисс
Лехенд, секретаршу Рузвельта, боготворившую своего  шефа,  только  чтобы
облегчить себе доступ к президенту.
   Если Буллит взялся за Самнера Уэллеса, когда-нибудь он доконает  его,
рассказывая о нем политическим противникам Рузвельта, нашептывая грязные
истории  журналистам,  высказывая  свои  опасения  госсекретарю  Корделу
Халлу. Буллит погубит Уэллеса не мытьем так катаньем, повергнув при этом
в  прах  латиноамериканское  отделение   Госдепа,   расстроив   политику
добрососедства, действующую в Южной Америке, и  ослабив  свою  страну  в
военное время. В результате  человек,  которого  в  подпитии  охватывает
гомосексуальная страсть, будет изгнан с государственной службы, а Уильям
Кристиан Буллит наберет очки в непрекращающейся борьбе за власть.
   Ох уж этот Вашингтон!
   - За кем еще охотится Бюро? - устало спросил я.
   Как ни удивительно, напротив дома,  в  котором  жил  Диллон,  нашлось
место для парковки. Том втиснул машину  в  узкий  промежуток  и  оставил
двигатель работать, но затянул стояночный тормоз. Он потер переносицу.
   - Нипочем не догадаешься, Джо. Я сам участвую в  этом  деле.  Сегодня
вечером мне предстоит работать. Я оставлю тебе ключи.., может  быть,  мы
увидимся завтра.
   "Скорее всего, завтра меня здесь уже не будет", - подумал я и сказал:
   - Отлично.
   - Давай, попробуй догадаться. - Диллону явно хотелось затянуть игру.
   - За Элеонорой Рузвельт, - сказал я, вздохнув.
   Том моргнул.
   - Будь я проклят. Ты слышал о расследовании?
   - Шутишь? - отозвался я. У Гувера были досье О/К на всех  влиятельных
людей Вашингтона - вернее, Штатов, -  и  все  знали,  что  он  ненавидит
Элеонору, но директор нипочем не осмелился бы преследовать  члена  семьи
нынешнего президента. Он слишком дорожил своей должностью.
   Том понял, что я ничего не знаю. Он уверенным жестом сдвинул шляпу на
затылок, положил руку на руль и повернулся ко мне лицом.
   - Никаких шуток, Джо. Разумеется, мы не  следим  за  миссис  Рузвельт
лично, однако...
   - Кажется, ты меня разыгрываешь.
   - Ничуть не бывало, - сказал он, подаваясь ко мне, и  я  почувствовал
запах мяты. - Три последних года старушка сходит с ума  по  некоему  Джо
Лашу...
   Это  имя  было  знакомо  мне,  я  читал  досье  на  Лаша  в  связи  с
деятельностью Конгресса американской молодежи, за которым следил в  1939
году. Я даже лично беседовал с Лашем под видом студента, интересующегося
его организацией. Тогда Лаш был секретарем Конгресса -  вечный  студент,
старше меня на десятилетия, но много моложе в душе, мальчишка в  мужском
теле, разменявший  четвертый  десяток,  но  оставшийся  наивным  зеленым
юнцом. Конгресс молодежи объединял любителей словопрений левацкого толка
- именно такие организации коммунисты обожают поддерживать материально и
наводнять своими агентами - и пользовался  особым  расположением  миссис
Рузвельт.
   - Они любовники... - продолжал Том.
   - Чепуха, - перебил я. - Ей шестьдесят лет.
   - Пятьдесят восемь, - поправил Том. - А Лашу тридцать три.  У  миссис
Рузвельт  собственная  квартира  в  Нью-Йорке,  и  она   отказалась   от
спец-охраны.
   - Ну и что? - спросил я. - Это доказывает  только  то,  что  у  нашей
престарелой девушки все в порядке с мозгами. Кому захочется, чтобы  типы
из Казначейства дышали тебе в  затылок  двадцать  четыре  часа  в  сутки
?
   Том покачал головой.
   - Господин Гувер понимает, что это кое-что значит.
   У меня разболелась голова. На мгновение меня  вновь  одолело  желание
схватить Тома за галстук и бить мордой о  руль  до  тех  пор,  пока  его
задорный веснушчатый нос не  превратится  в  бесформенную  окровавленную
массу.
   - Том, - негромко заговорил я. - Неужели ты хочешь  сказать,  что  мы
шпионим за миссис Рузвельт? Вскрываем ее почту?
   Диллон опять покачал головой.
   - Разумеется, нет, Джо. Но  мы  фотографируем  корреспонденцию  Лаша,
подслушиваем его телефон и напичкали микрофонами его квартиру. Увидел бы
ты письма, которые этот коммунистический прихвостень строчит для  Первой
Леди, Защитницы ниггеров.., занятное чтиво, доложу я тебе.
   - Еще бы. - Мысль о том, что и эта милая приветливая пожилая  женщина
пишет страстные послания мальчишке, повергла меня в уныние.
   - Именно этим я займусь  сегодня  вечером,  -  продолжал  Том,  вновь
водружая шляпу на место. - Пару недель назад  Лашу  отправили  призывную
повестку, и мы передаем его дело КРС.
   - Разумно, - ответил я. Армейская контрразведывательная служба, отдел
военной разведки, возглавляемый генералом Джоном  Бисселем,  можно  было
назвать кучей перепившихся обезьян,  да  и  это  прозвучало  бы  слишком
мягко. Кто-нибудь мог бы назвать их бандой  оголтелых  реакционеров,  но
только не я. По крайней мере, не сейчас. Я знал наверняка одно - КРС  не
колеблясь пустила бы ищеек за миссис Рузвельт и обжучила ее  квартиру  и
телефон. Знал я и то, что президент, при всей своей снисходительности  к
заблудшим овцам, вроде Самнера  Уэллеса,  сослал  бы  Бисселя  на  Тихий
океан, как только стало бы известно, что армия следит за его женой.
   Том сунул мне ключи.
   - Холодное пиво в ящике со льдом, - сказал он. - Прошу  прощения,  но
съестного в доме ни крошки. Мы сможем пообедать вместе завтра,  когда  я
освобожусь.
   - Надеюсь, - отозвался я, стискивая ключи в кулаке. -  Спасибо  тебе,
Том. Если мне придется уйти до того, как ты вернешься завтра...
   - Положи ключи под коврик, как всегда, - сказал Том.
   Он наклонился, протянул ладонь  поверх  нагретого  металла  дверцы  и
пожал мне руку. - Мы еще увидимся, дружище.
   Посмотрев вслед "Форду" Тома, влившемуся в поток машин,  я  торопливо
побежал вверх по ступеням. Том Диллон был настоящим агентом ФБР, готовым
прийти на помощь, но в общем-то ленивым, согласным жрать дерьмо  мистера
Гувера и его людей, если мистер Гувер  велит  жрать  дерьмо,  безупречно
выполняющим  приказы,  но  не  склонным  напрягать  собственные   мозги,
поборником демократии, ненавидящим ниггеров, шлюх, гомиков и жидов.  Вне
всяких сомнений, Том усердно тренировался в стрельбе из пистолета в тире
подвала Департамента Юстиции на  дистанции,  установленной  для  агентов
Бюро, и отлично умел обращаться с автоматами, пулеметами и винтовками, а
также обладал отменными навыками  рукопашного  боя.  На  бумаге  он  был
опытным умелым  убийцей.  Он  сумел  бы  выжить  в  трехдневной  полевой
операции ОРС.
   Я поднялся по лестнице. Меня  ждала  ванная  комната  с  душем,  и  я
выбросил Тома из головы.

Глава 3

   Главный  вход  в  здание   Департамента   юстиции   располагался   на
пересечении Девятой улицы и Пенсильвания-авеню.
   По  обе  стороны  перекрестка  возвышались  классические  портики   с
четырьмя колоннами,  которые  начинались  над  окнами  второго  этажа  и
протягивались  до  самой  крыши  четырьмя  этажами  выше.   Со   стороны
Пенсильвания-авеню,  на  пятом  этаже   слева   от   колонн,   находился
единственный в здании балкон - личный балкон господина  Гувера.  К  1942
году он успел увидеть с этого балкона восемь  инаугурационных  процессий
сменявших друг друга президентов США и нескольких из них, возвращавшихся
в гробу.
   Разумеется, я знал это здание, но у меня никогда не было  там  своего
стола. Всякий раз, приезжая в округ Колумбия,  я  получал  назначение  в
районные отделения Бюро либо действовал под прикрытием.  Как  образцовый
агент, я приехал на десять минут раньше назначенного срока, приняв  душ,
побрившись, напомадив волосы, в чистой рубашке и костюме,  в  сверкающих
башмаках, аккуратно держа шляпу в сухих пальцах.
   Здание было огромное, и я знал здесь кое-кого, а они, в свою очередь,
- меня, однако никто из этих людей не попался мне по пути, когда я вышел
из лифта на пятом этаже и направился в святая святых директора.
   Кабинет Гувера находился  не  в  центре  здания,  скорее  -  прятался
поодаль. Чтобы добраться до него, приходилось идти по длинному коридору,
миновать просторный конференц-зал с пепельницами,  выстроившимися  вдоль
полированного стола, и пересечь приемную,  в  которой  затаилась  миссис
Гэнди, словно знаменитый дракон, охраняющий девственницу из  легенды.  В
1942 году миссис Гэнди и сама уже была легендой - незаменимый  сотрудник
господина  Гувера,   отчасти   страж,   отчасти   нянька,   единственное
человеческое существо, которому  дозволялось  просматривать,  подшивать,
систематизировать и читать личные досье директора.  В  1942-м,  когда  я
вошел в приемную, ей было сорок пять лет, но уже тогда  в  разговорах  с
друзьями мужского пола  и  с  близкими  сотрудниками  Гувер  называл  ее
"старой наседкой". В ней и впрямь было что-то от заботливой клуши.
   - Специальный агент Лукас? - осведомилась она, когда  я  встал  перед
ней навытяжку со шляпой в руках. -  Вы  явились  на  пять  минут  раньше
указанного времени.
   Я кивнул.
   - Присядьте. Директор принимает строго по расписанию.
   Слово  "директор"  прозвучало  с  заглавной  буквы;  подавив  желание
улыбнуться, я послушно сел. Помещение казалось едва ли не  неряшливым  -
два пухлых кресла и пружинный диванчик у стены.  Я  выбрал  диванчик.  Я
знал, что это единственный уголок конторы директора (я думал о  нем  без
всяких заглавных букв), который когда-либо доведется увидеть большинству
агентов; как правило, Гувер встречался с подчиненными  низшего  ранга  в
конференц-зале либо здесь, в приемной. Я  огляделся  в  надежде  увидеть
скальп Джона Диллинжера на одной из полок витрины у  дальней  стены,  но
экспонат, который Том Диллон и другие приятели восхищенно описывали  мне
в  мельчайших  подробностях,  отсутствовал.  Там  было  лишь   несколько
памятных дощечек и запыленный кубок.
   Вероятно, скальп снесли в химчистку.
   Ровно в одиннадцать тридцать миссис Гэнди сказала:
   - Директор ждет вас, специальный агент Лукас.
   Признаюсь, что, когда я входил в двери кабинета,  мое  сердце  билось
быстрее обычного.
   Как только я вошел внутрь, Гувер вскочил на ноги, обежал стол,  пожал
мне руку в центре комнаты, жестом предложил сесть  в  кресло  справа  от
стола и вернулся на свое место. По рассказам других агентов я знал,  что
такова была непременная процедура, когда  кому-нибудь  выпадало  счастье
встретиться с директором в его личном служебном помещении.
   - Итак, специальный агент Лукас, - заговорил  Гувер,  откинувшись  на
спинку своего трона. Я упомянул о троне с  сарказмом,  ибо  кабинет  был
оборудован соответствующим образом - стол и кресло стояли на возвышении,
кресло  директора  казалось  огромным  по  сравнению   с   креслом   для
посетителей, в котором я сидел, а за его  спиной  было  высокое  окно  с
поднятыми жалюзи, так что, если светило солнце, господин Гувер  выглядел
туманным силуэтом в ярких лучах. Но сегодня после ясного  утра  набежали
облачка, свет в окне был тусклым, и я  без  труда  различал  черты  лица
директора.
   В тот апрельский день 1942 года Эдгару Гуверу было сорок шесть лет, я
видел его в первый и последний раз в жизни и смотрел на него оценивающим
взглядом, пока он точно так же смотрел на меня. Я имею привычку - вернее
сказать, слабость - при встрече с мужчинами судить о них  по  тому,  как
сложился бы между нами кулачный бой. С физической точки зрения Гувер  не
представлял для меня трудностей. Он был невысок для  агента  -  примерно
моего роста, как я отметил, пожимая ему руку - и если  я  принадлежал  к
легкой полусредней категории, то директор был  тяжелее  меня  по  меньше
мере на двадцать фунтов. Его рост  составлял  около  пяти  футов  десяти
дюймов, а вес - примерно  сто  восемьдесят  три  фунта,  намного  больше
минимальных  параметров,  которые  он  установил  для  сотрудников  ФБР.
Первым, что бросалось в глаза,  была  приземистость  его  фигуры  -  это
впечатление  подчеркивал  широкий  торс  Гувера,  переходящий  в   самые
коротенькие ноги, какие я когда-либо видел у мужчины. Гувер  был  хорошо
одет, его темный двубортный костюм был  безупречно  пошит,  и  он  носил
шелковый галстук в розовую  и  бордовую  крапинку,  который  нипочем  не
отважился бы надеть ни один секретный агент. Я заметил в  его  нагрудном
кармане платок той же расцветки. У Гувера были черные волосы, зачесанные
назад с такой тщательностью, что  казалось,  будто  бы  его  характерный
мрачный взгляд вызван тем, что ему на  голову  натянули  слишком  тесный
парик.
   Чаще  всего  карикатуристы  изображали  Гувера  в  виде  бульдога   -
прищуренные либо выпученные глаза, приплюснутый нос, массивная  поджатая
челюсть, - и я выхватил все эти элементы уже в первую  секунду  встречи,
хотя мне он показался скорее  китайским  мопсом,  чем  бульдогом.  Гувер
двигался быстро - его выход к центру комнаты, рукопожатие и  возвращение
в свое кресло заняли меньше пятнадцати  секунд,  -  и  в  этой  быстроте
угадывалась нервная энергичная целеустремленность. Если бы мне  пришлось
с ним драться, я бы ударил его в живот,  очевидно,  самое  мягкое  место
тела, а потом в пах, но ни за что не повернулся бы к нему спиной,  после
того как он упал. Взгляд Гувера и то, каким  образом  были  сложены  его
губы, выдавали в  нем  человека,  который  попытался  бы  загрызть  тебя
насмерть, после того как ты отсек ему руки и ноги.
   - Итак, секретный агент Лукас, - повторил он, открывая толстое личное
дело - вне всяких сомнений, мое. Если не считать еще нескольких папок  и
книги в черном кожаном переплете у его левого локтя - мы все знали,  что
это Библия, подарок матери,  -  стол  Гувера  был  практически  пуст.  -
Надеюсь, ваша поездка в Вашингтон была приятной?
   - Да, сэр.
   - Известно ли вам, зачем я вас  вызвал,  Лукас?  -  Гувер  произн