юда девчонку и одень ее. Упакуй ее вещи. Она едет с нами.
   Пожилая шлюха кивнула и вывела Марию из комнаты.
   Хемингуэй закрыл за ними дверь и, почесывая  щеку,  вперил  взгляд  в
мертвеца.
   - Бешеный жеребец? - спросил я.
   - Очевидно, это человек, совершивший убийство, - ответил Хемингуэй. -
Бешеным жеребцом кличут лейтенанта Мальдонадо из кубинской  национальной
полиции. Мария назвала его "guarda jurado", поскольку  в  городе  каждый
знает, что Мальдонадо выполняет частные поручения состоятельных семейств
и правительственных служб.
   - Какие именно поручения? - спросил я.
   - Убивает людей, - ответил Хемингуэй. - Он получает  распоряжения  от
майора Хуана Эммануэля Паче Гарсии по кличке Хуанито, Свидетель  Иеговы.
Гарсия  -  большая  шишка  в  Национальной   полиции.   Он   приказывает
ликвидировать людей. Порой  он  делает  это,  чтобы  оказать  любезность
местным политикам или дружественным агентствам.
   - Каким агентствам?
   Хемингуэй посмотрел на меня.
   - Например, местному отделению ФБР. - Он вновь повернулся к  трупу  и
вздохнул. - Мальдонадо убил одного из моих молодых друзей.
   Я ждал. Если человек заговорил о таком, он непременно  выскажется  до
конца.
   - Гвидо Перес, - произнес писатель. - Он был славным  мальчишкой.  Он
участвовал в наших ракетных атаках на усадьбу Франка Стейнхарта. Я  учил
его боксировать в финке.
   - Зачем Мальдонадо его убил?
   Хемингуэй пожал плечами.
   -  Гвидо  был  вспыльчивым  парнем.  Он  терпеть  не  мог   гаванских
головорезов,  вроде  Бешеного  жеребца,  и  кому-то  рассказал  о  своей
ненависти к лейтенанту. Мальдонадо выследил и застрелил его. - Хемингуэй
вновь потер подбородок. - Ну, а этот чем ему помешал?  -  Он  указал  на
труп.
   Я посмотрел на часы.
   - У нас лишь  несколько  минут.  Разойдется  слух,  и  сюда  заявится
полиция. Вполне возможно, что расследование будет поручено Мальдонадо.
   Хемингуэй кивнул и уселся  на  корточки,  склонившись  над  записными
книжками и документами, лежавшими в лужице крови на ковре.
   - Посмотрим, нельзя ли выяснить мотив убийства по его вещам.
   Я покачал головой.
   - Будь так, Мальдонадо  не  оставил  бы  их  здесь.  -  Я  подошел  к
чемоданчику и заглянул внутрь. Там было пусто. - У вас есть нож?
   Хемингуэй протянул мне  перочинный  нож  с  трехдюймовым  лезвием.  Я
встряхнул чемоданчик и вспорол фальшивое дно. Там лежал блокнот. Он  был
невелик, примерно пятнадцать на шесть сантиметров. Хемингуэй взял его  в
руки.
   - Какого черта? - произнес он.
   Странички блокнота были тонкие, с дырочками у корешка, как  бывает  у
отрывного календаря.  Некоторые  страницы  были  расчерчены  решеткой  с
десятью квадратными ячейками  в  ширину  и  пять  -  в  высоту.  Кое-где
попадалась решетка двадцать шесть на четыре, с вытянутыми прямоугольными
ячейками.  Было   видно,   что   из   блокнота   вырваны   около   трети
перфорированных страничек.
   Решетки были пусты, кроме первой страницы.  Вторая  ячейка  в  первой
строке, две последние ячейки во второй и пятая  ячейка  в  пятой  строке
были вычеркнуты. В остальных черной шариковой ручкой  был  вписан  шифр:
/h-r-1-s-l/r-i-a-l-u/i-v-g-a-rn/e-r-s-e-d/e-a-f-r-d/d-l-t-r-e/m-1-e-o-e/
w-d-a-s-e/o-x-x-x/
   - Ну что ж, Лукас, - сказал Хемингуэй, возвращая мне  блокнот.  -  Ты
мой официальный консультант. Объясни, что все это  значит  и  что  здесь
написано.
   Я даже не посмотрел на блокнот. Разумеется, я сразу  понял,  что  это
такое.  Я  лихорадочно  размышлял,  пытаясь  сообразить,   что   сказать
писателю. В чем состоит мое задание? Шпионить  за  Хемингуэем,  конечно.
Выяснить,  зачем  он  затеял  свое  дурацкое  "Хитрое  дело",   доложить
директору   через   Дельгадо   и    ждать    дальнейших    распоряжений.
Предполагалось, что я буду  играть  роль  консультанта,  специалиста  по
контрразведке.  Но  обязан  ли  я  снабжать  Хемингуэя  и  его   команду
достоверными сведениями? Об  этом  мне  ничего  не  говорили.  Очевидно,
никому и в голову не приходило, что "Хитрое дело" столкнется с настоящим
заговором.
   - Это немецкий шифровальный блокнот, - сказал я. - Такими  пользуются
в Абвере. Здесь два типа решеток,  и  ключом  к  обоим  являются  книги.
Первый тип базируется на первом слове или фразе из книги, которую  имеют
как отправитель, так и адресат. Второй тип базируется на первых двадцати
шести буквах той страницы книги, которая  используется  в  данный  день.
Текст на первой  странице  -  это,  вероятно,  самое  свежее  сообщение,
которое он либо получил, либо собирался отправить.
   - И что же в нем написано? - спросил Хемингуэй, взяв блокнот и мрачно
взирая на него. - Похоже на простейший шифр с подстановкой букв.
   - Шифр несложный, -  ответил  я,  -  но  его  практически  невозможно
разгадать, не зная, какая книга является ключом.
   Вдобавок  это  не  просто  подстановка  букв.   Немецкие   разведчики
отправляют свои  сообщения  группами  по  пять  символов.  Каждая  буква
представляет свой порядковый номер в алфавите.
   - Как это? - Хемингуэй нахмурился.
   - Допустим, буква "к" означает ноль, - сказал я. -  А  ноль,  в  свою
очередь - другую букву. Например, "е".
   - Вот как?
   - Иными словами, вот эта  группа...  -  я  указал  на  /v-ee-1-b/,  -
означает одиннадцать тысяч пятьсот семнадцать.
   Хемингуэй покачал головой.
   - Книг с таким количеством страниц не существует.
   - Верно, - ответил  я.  -  Следовательно,  это  не  страничный  шифр.
Некоторые из групп - фальшивые. Каждая последующая  передача  использует
новую  страницу.  Как  правило,  ключевое  слово  шифра  -   первое   на
используемой странице книги.
   - Какой книги? - спросил Хемингуэй.
   Я пожал плечами.
   - Любой. Ее могут менять еженедельно либо помесячно.
   Для разных типов сообщений могут использовать разные книги.
   Хемингуэй взял блокнот и пролистал его пустые страницы.
   - Многих страниц не хватает. Где они?
   - Их уничтожают после каждой передачи, - объяснил  я.  -  Чаще  всего
сжигают.
   Хемингуэй посмотрел на труп с таким выражением, как  будто  собирался
допросить мертвеца.
   - В его удостоверении записано, что он радист.
   - Радист первого класса, - добавил я.
   - "Южный крест", -  сказал  Хемингуэй,  засовывая  блокнот  в  карман
рубашки.  -  Используют  ли  немецкие  агенты  этот  код  для  связи   с
субмаринами?
   - Иногда, - ответил я.
   - Может ли книга или книги, используемые в качестве ключа, находиться
на яхте?
   - Вполне, - сказал я. - Кохлер должен был  иметь  их  под  рукой  для
расшифровки. Скорее всего, это обычная,  общедоступная  книга.  Из  тех,
которые часто встретишь в каюте моряка.
   Если в этом деле замешан весь экипаж, Кохлер мог хранить  ее  даже  в
радиорубке. - Я посмотрел на тело. Глаза мертвеца начали стекленеть. - А
может быть, лейтенант Мальдонадо забрал книгу после того,  как  совершил
убийство.
   Хемингуэй повернулся к двери.
   - Давай увезем отсюда девку, пока не заявился Мальдонадо с дружками и
не прикончил ее.
   Мы возвращались на ферму в  темноте.  Всю  дорогу  Мария  без  умолку
трещала по-испански. Урчание мощного  двигателя  "Линкольна"  убаюкивало
меня, но я заставил себя размышлять,  пытаясь  осознать  случившееся,  и
вполуха прислушивался к нервной  болтовне  девицы  и  вопросам,  которые
время от времени задавал Хемингуэй.
   Все это  казалось  мне  чем-то  вроде  мелодрамы.  Радист  той  самой
роскошной яхты, которую мы  видели  рядом  с  немецкой  подлодкой,  убит
лейтенантом Национальной кубинской полиции с  нелепой  кличкой.  Бешеный
жеребец - надо же было такое придумать!
   Однако шифровальный блокнот  был  настоящим.  Я  уже  видел  такие  в
шпионских логовах, которые мы вычищали в Мексике и Колумбии. Непременный
атрибут  абверовского  агента.  Или,  как  говорят  пунктуальные  немцы,
"Geheimas ruestungen fuer Vertowenslaute", "секретное оснащение  тайного
агента". Если этот бедолага Мартин Кохлер - как бы его ни звали на самом
деле   -   был   настоящим   разведчиком,    особенно    "Grossagenten",
"суперагентом",  его  "секретное   оснащение"   должно   было   включать
руководство по сборке рации, шифр, снятый на  микропленку;  Библию  либо
другую массовую  немецкую  книгу,  на  которой  базируется  шифр;  набор
позывных, химикаты для изготовления и  проявления  невидимых  чернил,  а
также  солидную  денежную  сумму  в  дорожных  чеках,  золотых  монетах,
почтовых марках, а может быть, и то, и другое, и третье.
   Мелодрама. Однако мне уже доводилось  видеть  эти  набившие  оскомину
предметы у погибших немецких шпионов.
   Но, вероятно, Мартин Кохлер был всего  лишь  радистом,  согласившимся
работать на немцев. Такое вполне могло быть.
   Но, в чем бы ни заключалась  истина,  шифровальный  блокнот  выглядел
подлинным. В нем сохранилось сообщение - от Абвера к своему агенту, либо
наоборот. Узнать это можно было,  лишь  отыскав  книгу,  которой  Кохлер
пользовался в качестве ключа.
   Тем временем  Мария  втолковывала  Хемингуэю,  что  она  приехала  из
маленькой   деревушки   Пальмарито   неподалеку   от   Ла   Пруэбо,   на
противоположном конце острова, в нескольких часах ходьбы от Сантьяго  де
Куба, что ее старший брат Иисус пытался предпринять по отношению  к  ней
развратные действия, однако отец поверил не ее  правдивому  рассказу,  а
лжи брата и  выгнал  ее,  пригрозив  отрезать  нос  или  уши,  если  она
осмелится вернуться - и обязательно сделал бы это,  поскольку  считается
самым буйным жителем Пальмарито, - так что она взяла все свои  деньги  и
добралась до Гаваны, где ее приютила  сеньорита  Леопольдина,  пообещав,
что она будет встречаться лишь с несколькими клиентами в неделю -  теми,
кто согласен платить за ее невинность, но теперь, вздумай она  вернуться
домой, ее убьет отец, а если останется в Гаване,  ее  прикончит  Бешеный
жеребец, и даже если она спрячется, национальная полиция Кубы либо  отец
или брат выследят ее и отрежут нос и уши, а потом убьют...
   Я  испытал  громадное  облегчение,  когда  в  свете  фар  "Линкольна"
промелькнули  ворота  финки.  Хемингуэй  заглушил  двигатель  и  проехал
остаток пути по инерции, чтобы не разбудить жену.
   - Забирай Дикарку к себе во флигель, Лукас,  -  велел  он.  -  Ложись
спать. На рассвете мы отправимся в порт осмотреть яхту.
   "Дикарку?" - подумал я и спросил:
   - Вы хотите, чтобы мы жили во флигеле вдвоем?
   - Лишь на несколько часов, - ответил Хемингуэй, обходя вокруг  машины
и распахивая дверцу перед Марией, словно это была кинозвезда, приехавшая
в финку с визитом. - Утром мы подыщем для вас более спокойное место.
   Мне совсем не хотелось нарушать свои планы из-за перепуганной  шлюхи,
но я кивнул, провел девицу по двору, под кронами пальм, с которых капала
роса, и впустил ее во флигель.
   Когда я включил свет, она осмотрелась вокруг вытаращенными глазами.
   - Я заберу свои пожитки из спальни, - сказал я. - Располагайся там  и
спи. Я лягу здесь, на кушетке.
   - Я больше никогда не смогу уснуть, - отозвалась Мария.
   Она застенчиво посмотрела на кровать, потом повернулась ко мне. В  ее
темных глазах мелькнуло понимание. Она словно оценивала меня. -  В  этом
доме есть ванная?
   - Ванна и душ, - ответил я и показал ей ванную комнату  и  полотенца.
Потом я взял подушку,  прикрывая  ею  пистолет,  и,  как  мог,  поправил
постель, а пистолет сунул под  куртку,  пока  Мария  смотрела  в  другую
сторону. - Я буду здесь, в соседней комнате. Не стесняйся,  спи  сколько
хочешь. Как только рассветет, я уеду с сеньором Хемингуэем.
   Улегшись на кушетку и вглядываясь в  предрассветные  лучи  солнца,  я
услышал, как зашумела  вода  в  ванной,  захлопали  полотенца.  До  меня
донеслись приглушенные восклицания - должно быть, девица впервые в жизни
принимала душ.
   Я уже почти заснул, когда распахнулась дверь. Мария стояла в  проеме,
ее силуэт был очерчен тусклым светом из  ванной,  черные  волосы  влажно
блестели. На ней не было ничего, кроме полотенца. Она уронила его на пол
и с нарочитой стыдливостью опустила лицо.
   Мария Маркес была хороша собой.  На  ее  худощавом  крепком  теле  не
осталось и следа того жирка, который бывает у детей. Ее кожа была  такой
же светлой, как у белых  североамериканцев,  груди  -  полнее,  чем  мне
показалось вначале, хотя я видел ее в пропитанном кровью неглиже,  и  их
коричневые соски действительно задирались кверху, именно так, как рисует
воображение мальчишки-подростка. Волосы  на  ее  лобке  были  такими  же
темными и густыми, как на голове, и на них блестели  капли  воды.  Мария
продолжала смотреть вниз, но ее ресницы трепетали, откровенно зазывая.
   - Сеньор Лукас, - чуть хриплым голосом заговорила она.
   - Меня зовут Джо, - сказал я.
   Она попыталась повторить, но это ей не удалось.
   - Тогда Хосе, - предложил я.
   - Хосе, я все еще боюсь. Я до сих  пор  слышу  крики  того  человека.
Нельзя ли.., может быть, ты позволишь...
   Как-то раз, еще совсем маленьким,  плавая  на  рыбацкой  лодке  моего
дяди, я подслушал его разговор с сыном, который был лишь на  год  старше
меня.
   "Луис, ты  знаешь,  почему  на  нашем  языке  проститутка  называется
"puta"?"
   "Нет, папа, - ответил Луис. - Почему?"
   "Оно произошло от древнего  слова,  из  языка,  которым  пользовались
матери наших матерей, старого  языка,  к  которому  восходят  испанский,
итальянский и многие другие, и это слово - "ри"".
   ""Ри"?" - переспросил мой двоюродный брат Луис, не раз  похвалявшийся
передо мной своими походами в бордели.
   ""Ри", - ответил дядя, - это  древнее  слово,  означающее  "гниение".
Запах гниения. Итальянцы называют шлюх "putta".
   Португальцы, как и мы - "puta". Французы - "putain". Но все эти слова
означают одно и то же - запах гнили  и  разложения.  Запах  проституток.
Хорошие женщины пахнут морем и чистым утренним  воздухом.  Шлюхи  воняют
дохлой рыбой.
   Это пахнет мертвое семя в безжизненной утробе шлюхи".
   За пятнадцать последних лет я по долгу службы имел  дело  со  многими
проститутками. Некоторые из них даже нравились мне. Но я не  спал  ни  с
одной. И вот теперь Мария Маркес стоит обнаженная в  тусклом  свете,  ее
глаза опущены долу, а соски вызывающе торчат.
   - Я хотела сказать, - говорила тем временем она, -  что  боюсь  спать
одна, Хосе. Если бы ты лег со мной, обнял меня, пока я не усну...
   Я встал с постели и подошел к ней. Когда  я  оказался  на  расстоянии
вытянутой руки, она подняла лицо. Ее темные глаза сверкали.
   Я поднял полотенце и прикрыл им ее живот и грудь.
   - Вытирайся, - велел я, - и попробуй  уснуть,  если  сможешь.  Я  уже
ухожу.

***

   Мы с Хемингуэем стояли на склоне  холма,  упираясь  локтями  о  крышу
"Линкольна", чтобы держать бинокли неподвижно,  и  рассматривали  "Южный
крест",  которого  коснулись  первые  солнечные  лучи.  Яхта   была   не
правдоподобно  длинной,  размером  с  футбольное  поле,   но   узкой   в
поперечнике; ее мостик с мягким изгибом наклонялся назад, тиковые палубы
сверкали, в стеклах  множества  прямоугольных  иллюминаторов  отраженным
светом пылала тропическая заря.
   Судно не было пришвартовано ни к причалам гаванского яхт-клуба, ни  к
частным пирсам, а бросило якорь в заливе  у  самого  выхода  в  открытое
море. Чтобы ставить там корабли, требовалось особое разрешение  портовой
администрации.
   Писатель опустил бинокль.
   - Огромная сукина дочь, правда?
   Я продолжал рассматривать яхту. Судя по скоплению радиоантенн  позади
мостика, она располагала великолепной связной  аппаратурой.  Где-то  там
находилась и  радиорубка.  На  яхте  явно  поддерживался  военно-морской
порядок. Два офицера в синих мундирах вышли на  палубу  подышать  свежим
воздухом, который принес утренний бриз. Вахту несли шесть наблюдателей -
по два на каждом борту и по одному на носу и корме.  Словно  этого  было
недостаточно, вокруг яхты,  мягко  урча  двигателем,  медленно  описывал
круги катер. Помимо рулевого, в нем находились два здоровенных  парня  в
холщовых робах, сидевшие у кормы, следя за каждым движением в  порту.  У
них, как и у шестерых  наблюдателей  на  яхте,  имелись  мощные  морские
бинокли. Хемингуэй остановил машину под  деревьями,  росшими  на  холме,
позади невысокой каменной стены, заняв позицию, где линзы наших биноклей
не отражали солнечные лучи, а сами мы  выглядели  тенями  рядом  с  едва
заметным автомобилем.
   - Когда мы вернулись домой, Марта не спала, - сказал Хемингуэй, вновь
поднося к глазам полевой бинокль.
   Я посмотрел на него. Быть может, хозяйка поместья сделала ему выговор
за то, что мы ее разбудили, и Хемингуэй решил,  что  я  тоже  заслуживаю
упрека? Я вдруг понял, что Марта Геллхорн не нравится мне.
   Хемингуэй опустил бинокль и улыбнулся мне.
   - Я помог Марте окончательно проснуться, употребил ее пару раз, чтобы
хорошо начать день. Наверное, меня воодушевила поездка в бордель.
   Я кивнул и вновь повернулся в сторону яхты. "Употребил". Господи, как
же я ненавидел эти "мужские" откровения.
   Словно в ответ на мои мысли, из каюты в средней части яхты  появились
высокий  лысый  мужчина  в  темно-синем  халате  и  такая   же   высокая
светловолосая женщина в белом. Они остановились  на  освещенной  стороне
надстройки, глядя на оранжевый диск солнца. Мужчина сказал что-то одному
из наблюдателей,  стоявших  по  этому  борту,  и  тот,  прикоснувшись  к
козырьку фуражки, подозвал своего напарника, и они  спустили  с  правого
борта веревочный трап  с  деревянными  перекладинами.  Затем  оба  вновь
отдали честь и пропали из виду.
   Мужчина в синем  халате  внимательно  оглядел  мостик  и  надстройку,
словно  желая  убедиться,  что  оттуда  никто  не  смотрит,  после  чего
заговорил с женщиной, которая, не глядя на него, сбросила белый халат на
палубу. Под ним ничего не было. Солнце вызолотило кожу женщины  -  части
тела,  которые  обычно  прикрыты  бельем,  у  нее  оказались  такими  же
загорелыми, как все остальное, - и даже на  расстоянии  сотен  метров  я
видел, что у нее розовые соски. Она была крашеной блондинкой.
   Женщина шагнула в проем бортового ограждения, но вместо  того,  чтобы
спуститься по трапу,  она  замерла  на  мгновение  и  мастерски,  изящно
прыгнула и вошла в воду, почти не подняв брызг над  спокойной  блестящей
гладью залива.
   Я  решил,  что  мужчина  последует  ее  примеру,  но  он  подошел   к
ограждению, вынул из  кармана  серебряный  портсигар,  щелкнул  им,  как
делают только актеры в  кинофильмах,  и  раскурил  сигарету  при  помощи
зажигалки, которую достал из того  же  кармана.  Он  стоял  и  курил,  а
женщина вынырнула  в  десяти  метрах  от  яхты  и  поплыла  размеренными
гребками. Над водой то и дело мелькали ее длинные загорелые ноги и  чуть
более светлые ягодицы. При каждом движении рук мы  отчетливо  видели  ее
впалый белый живот, пупок и волосы на лобке.
   За один день я увидел больше голых женщин, чем  за  предыдущие  шесть
месяцев. А ведь солнце только-только поднялось над горизонтом.
   Прошло ровно десять минут, женщина подплыла  к  трапу  и,  ничуть  не
стесняясь, поднялась на палубу.  Мужчина  набросил  ей  на  плечи  белый
халат, и они скрылись в ближайшем  люке.  Мгновение  спустя  наблюдатели
правого борта вернулись на свой пост и вновь принялись осматривать  море
сквозь бинокли. Они не обмолвились ни словом; я не заметил на  их  лицах
усмешек.
   Хемингуэй положил бинокль на капот "Линкольна".
   - Очень любопытно.
   Я осмотрел палубу. Впереди и позади главной надстройки под брезентами
стояли ящики и контейнеры. На  некоторых  ящиках  виднелись  карандашные
надписи, но все они были повернуты под таким углом,  что  я  не  мог  их
прочесть. Куда больше меня  заинтересовали  металлические  кронштейны  с
замысловатыми скобами, установленные в  нескольких  местах  вдоль  обоих
бортов. Я обратил на них внимание Хемингуэя.
   - Орудийные крепления? - спросил