й город Кохимар, где
стояла на якоре его  яхта  "Пилар".  Уинстон  Гест,  Пэтчи  Ибарлусия  и
кубинец Грегорио Фуэнтес, первый помощник и кок Хемингуэя, уже ждали нас
там, готовые к отплытию. Судя по взглядам,  которые  искоса  бросали  на
меня спутники, и по ноткам в голосе Хемингуэя, они  собирались  устроить
мне испытание.
   Хемингуэй велел мне одеться к морскому походу, и я натянул матросские
веревочные туфли,  шорты  и  синюю  рабочую  блузу.  На  Хемингуэе  были
мешковатые короткие брюки, испанские сандалии, в  которых  он  явился  в
посольство в прошлую пятницу, и рваная рубашка с обрезанными рукавами.
   Фуэнтес, его помощник, оказался худощавым, загорелым дочерна мужчиной
с прищуренным взглядом и коротким энергичным рукопожатием. В  этот  день
он надел черные штаны, свободную длинную белую рубаху навыпуск  и  ходил
босиком.
   Гест красовался в бурых  слаксах  и  рубашке  с  коротким  рукавом  в
бело-желтую полоску, подчеркивавшей розовый оттенок его  кожи.  Пока  мы
поднимались на борт, он переминался с ноги на ногу и звенел монетками  в
кармане брюк. Ибарлусия оделся, как матадор в выходной день,  -  на  нем
были облегающие белые брюки и дорогой хлопчатобумажный свитер.
   Пока Хемингуэй показывал мне судно и отдавал команды к отплытию, я не
мог отделаться от мысли о том, насколько пестро выглядит наша компания.
   Осмотр яхты продолжался недолго - писатель спешил выйти в море,  пока
сохраняется хорошая погода, - но все же я  почувствовал,  как  Хемингуэй
гордится своей яхтой.
   На  первый  взгляд  "Пилар"  не  производила   особого   впечатления.
Двенадцати метров длиной, с черным корпусом и зеленой палубой, она  мало
чем отличалась от сотен яхт для  развлечений  и  рыбной  ловли,  которые
можно  встретить  на  причалах  Майами,  Сент-Питерсберга  или  Ки-Уэст.
Однако, взойдя на борт и шагая вслед за писателем к мостику, я  заметил,
что кормовой кубрик отделан лакированным деревом, а на приборной панели,
рядом с рукоятками дроссельных заслонок и рычагом переключения  передач,
укреплена бронзовая табличка, гласившая:
   Корпус 576 Судоверфь Уилера 1934 Бруклин, Нью-Йорк На  верфях  Уилера
строили отличные яхты. Задержавшись  у  штурвала,  Хемингуэй  перечислил
органы управления, не спуская с меня глаз и пытаясь понять,  говорят  ли
мне что-либо эти названия. На панели штурвала была еще одна  табличка  -
"Силовая установка Норзманн", и под  ней  четыре  стрелочных  указателя:
тахометр, датчики уровня масла и температуры, а также  амперметр.  Слева
от штурвала располагалась вертикальная панель освещения. Ее  кнопки,  от
верхней до нижней, были обозначены следующим образом:  СТОЯНОЧНЫЕ  ОГНИ,
ХОДОВЫЕ ОГНИ, ТРЮМНАЯ ПОМПА,  СТЕКЛООЧИСТИТЕЛИ,  ПРОЖЕКТОР-ИСКАТЕЛЬ.  На
одной из опор кабины висели хронометр и барометр.
   Хемингуэй вытянул руку, как бы представляя меня яхте.
   - Ты заметил, что я пристроил наверху ходовой мостик?
   - Да.
   - Оттуда можно  направлять  яхту  и  менять  обороты  двигателей,  но
запускать их можно только здесь. - Он  указал  ногой  на  две  кнопки  в
палубе.
   Я кивнул.
   - Два двигателя?
   - Ага. Разумеется, оба дизельные. Основной  двигатель  -  "крайслер",
семьдесят пять лошадей. Вспомогательный - сорокасильный "лайкоминг". Как
только яхта набирает скорость, я отключаю "лайкоминг",  чтобы  уменьшить
вибрацию. "Крайслер" установлен на  резиновых  опорах.  -  Его  огромная
ладонь легла  на  рукоятки  дроссельных  заслонок.  -  "Пилар"  способна
остановиться, пройдя путь, равный собственной длине, и  развернуться  на
месте при выключенных двигателях.
   Я вновь кивнул:
   - Но зачем вам второй двигатель?
   - Запас карман не тянет, - проворчал Хемингуэй.
   У меня на этот счет было иное мнение. Я не видел смысла в том,  чтобы
увеличивать вес судна и усложнять уход за машинами  -  разумеется,  если
главный двигатель поддерживается в хорошем состоянии, - но промолчал.
   Хемингуэй вновь вышел на солнце.  Гест  и  Ибарлусия  отодвинулись  в
сторону. Фуэнтес обошел рубку и опустился на Колени у носа яхты, готовый
отвязать причальный конец.
   - Ширина кубрика - двенадцать футов, длина -  семнадцать,  -  сообщил
Хемингуэй.
   Я посмотрел на удобные  кресла  и  скамьи  вдоль  переборок  длинного
помещения.
   Хемингуэй прошел назад и постучал по кормовому люку.
   - Топливный бак вмещает триста галлонов, емкость для питьевой воды  -
сто пятьдесят. В случае необходимости мы можем разместить  в  каюте  еще
пару сотен галлонов в оплетенных бутылях и бочках. В носовом кубрике две
двуспальные койки, вдобавок  имеются  еще  два  помещения  со  спальными
местами - они оборудованы отдельными гальюнами. Не  вздумай  спускать  в
очко туалетную бумагу - она засоряет помпы.
   Бросай ее в иллюминатор.  В  камбузе  установлены  ящик  со  льдом  и
трехконфорочная спиртовая плита. - Он указал в сторону носа.  -  Ты  мог
заметить, что я устроил ларь для хранения рыбы и срезал корму до  высоты
трех футов над водой.
   Я щурился на ярком солнце и молча ждал продолжения.
   Гест и Ибарлусия наблюдали за мной.
   - Вопросы? - осведомился Хемингуэй.
   Я покачал головой.
   - В маленьком носовом кубрике есть две  полки,  которые  мы  называем
погребком, - сказал Уинстон Гест.
   Я посмотрел на него:
   - Почему?
   - Мы держим там спиртное,  -  любезным  тоном  объяснил  миллионер  и
просиял.
   - При спокойном море "Пилар" может делать до шестнадцати узлов,  хотя
обычно я держу восемь, и имеет запас хода около пятисот миль с  экипажем
из семи человек, - продолжал Хемингуэй, пропустив  мимо  ушей  замечание
Геста. - Есть вопросы? - повторил он.
   - Почему вы назвали яхту "Пилар"? - спросил я.
   Хемингуэй поскреб щеку.
   - Это имя носит  один  из  персонажей  "По  ком  звонит  колокол",  -
объяснил он. - Оно мне нравится.
   Пэтчи открыл холодильник и достал пиво.  Дернув  колечко,  он  вскрыл
банку, приподнял ее и, улыбаясь, посмотрел поверх ободка.
   - А по-моему, ты говорил мне, Эрнестино, что это  было  интимное  имя
твоей второй сеньоры Полины.
   Хемингуэй сердито посмотрел на него и, повернувшись ко мне, сказал:
   - Отдай кормовые концы, Лукас. Волфер, отправляйся в рубку и  запусти
машины. Я поднимусь на мостик и выведу яхту из порта. Пэтчи,  ты  можешь
хлебать свое пиво - ради всего  святого,  ведь  сейчас  только  половина
десятого утра! - и валяться в тени. Мы разбудим тебя, когда доберемся до
места, где водятся марлины.
   Ибарлусия улыбнулся и с громким чмоканьем хлебнул пива. Гест побрел в
рубку, продолжая позвякивать мелочью.
   Фуэнтес бесстрастно наблюдал за нами с носа. Хемингуэй с  неожиданной
для столь крупного человека ловкостью взобрался по веревочной  лестнице.
Я отправился на корму отдавать швартовы.
   Они явно что-то затевали.  Во  время  нынешней  прогулки  меня  ждало
какое-то испытание.
   Мы с Фуэнтесом отвязали канаты, свернули их в  бухты  и  доложили  об
этом Хемингуэю. Взревели оба двигателя  "Пилар",  завертелись  спаренные
винты, и яхта медленно двинулась к выходу из порта, в открытое море.

***

   Утром в субботу, вскоре после восхода, я  услышал,  как  Хемингуэй  и
Купер плещутся в бассейне, потом - их голоса на террасе и, наконец, звук
"Линкольна" Хемингуэя, на котором уехал Купер. Поскольку во флигель  еще
не завезли продукты, я полагал, что меня накормят в главном доме  вместе
со слугами, но прежде чем появиться на  кухне,  дал  Хемингуэю  и  Марте
время позавтракать.
   Хемингуэй пришел на кухню, когда я  допивал  вторую  чашку  кофе  под
неодобрительные взгляды Рене и повара Рамона.
   - Сегодня утром я пишу, - ворчливо сказал мне Хемингуэй. -  Попытаюсь
закончить к обеду, чтобы познакомить тебя кое с кем из агентов  "Хитрого
дела". - В руке он держал бокал, судя по виду - виски  с  содовой.  Было
без пятнадцати восемь утра.
   Хемингуэй поймал мой взгляд.
   - Осуждаешь меня, Лукас?
   - Я не в  том  положении,  чтобы  кого-нибудь  осуждать,  -  негромко
произнес я. - Если вам хочется спозаранку  глотать  спиртное,  это  ваше
дело. Вдобавок вы находитесь в своем доме, а значит - это  вдвойне  ваше
дело.
   Хемингуэй поднял бокал.
   - Это не выпивка, - осипшим голосом сказал он. - Это лекарство против
головной боли...  -  Он  улыбнулся.  -  А  здорово  мы  вчера  потрепали
Стейнхарта, а, Лукас?
   - Еще бы, - ответил я.
   Хемингуэй подошел к столу и взял кусок бекона с  поджаренным  хлебом,
который я приготовил для себя. С минуту он молча жевал.
   - Вы ведь считаете "Хитрое дело"  чем-то  вроде  игры,  забавы,  ведь
правда, специальный советник Джозеф Лукас?
   Я ничего не сказал, но вряд ли мой взгляд опроверг его утверждение.
   Хемингуэй проглотил бекон и вздохнул.
   - Видишь ли, я сейчас работаю не над собственной книгой. Я редактирую
антологию.  Сборник  под  общим  названием  "Люди  на  войне".  За  пару
последних лет я перечитал целую гору дерьма, которое этот парень Уортелс
из Крауна  считает  Военной  литературой.  Они  уже  опубликовали  массу
подобного хлама. Вроде  глупого,  насквозь  фальшивого  рассказа  Ральфа
Бейтса о женщинах-пулеметчицах. Ничего подобного не было. Полная ерунда.
И в то же время они  отказались  напечатать  великолепный  роман  Фрэнка
Тинкера о трагедии в Брихуэде.
   Хемингуэй на секунду умолк, но я  не  имел  ни  малейшего  понятия  о
названных им произведениях и ничего не сказал.
   Он пригубил скотч с содовой и жестко посмотрел на меня.
   - Что ты думаешь о войне, Лукас?
   - Я никогда не носил форму, не сражался на фронте  и  не  имею  права
судить об этом.
   Хемингуэй кивнул, не спуская с меня глаз.
   - А я носил форму, - сказал он.  -  В  двадцатилетнем  возрасте  меня
тяжело ранили. Пожалуй, я видел больше войн,  чем  ты  -  голых  баб.  И
хочешь знать, что я думаю о войне?
   Я молча ждал.
   - Я считаю, что война  -  это  мерзкая  ловушка,  в  которую  старики
заманивают молодежь! - выпалил Хемингуэй, наконец отведя взгляд.  -  Это
чудовищная мясорубка, через которую бессильные старые пердуны пропускают
крепких  молодых  парней,  чтобы  избавиться  от  соперников.  Война   -
настоящий кошмар, полный храбрости, величия и красоты. - Он допил виски.
- Думаю, мой старший сын окажется достаточно взрослым,  чтобы  пойти  на
эту  мерзкую,  бессмысленную  войну,  -  пробормотал  Хемингуэй,  словно
обращаясь к самому себе. - Патрика и Джиджи постигнет та же участь, если
война затянется надолго. А я полагаю, что так оно и будет.  -  Хемингуэй
подошел к двери и вновь  посмотрел  на  меня.  -  Я  буду  работать  над
введением до полудня. Потом мы вместе встретимся кое с  кем  из  полевых
агентов "Хитрого дела".

***

   "Полевой  агентурой"  Хемингуэя  оказалась   разношерстная   компания
бродяг, собутыльников и старых приятелей, о которых Боб Джойс  узнал  из
уст писателя, а я - из досье Гувера под грифом "О/К", в их числе - Пэтчи
Ибарлусия и  его  брат,  которые  должны  были  действовать  в  качестве
разведчиков в промежутках между матчами хай-алай; младший  брат  доктора
Герреры    Сотолонго,     Роберт,     которого     Хемингуэй     называл
Синдбадом-мореходом; эмигрант  из  Каталонии  по  имени  Фернандо  Меса,
работавший  официантом  и  время   от   времени   помогавший   Хемингуэю
управляться с яхтой; католический священник Андрее Унцзайн,  плевавшийся
при всяком упоминании о фашистах; несколько рыбаков из гаванских  доков;
два богатых испанских  дворянина,  проживавших  в  больших  усадьбах  на
холмах, расположенных ближе к городу, чем финка Хемингуэя; целый выводок
шлюх не  менее  чем  из  трех  гаванских  борделей;  несколько  портовых
пропойц, провонявших ромом, и  слепой  старик,  который  днями  напролет
просиживал на Парк-Сентрал.
   Оказавшись   в   центре   города,   мы   продолжали   встречаться   с
"оперативниками"  в  различных  гостиницах,   барах   и   церквах;   мне
представили швейцара  отеля  "Плаза",  что  рядом  с  парком;  Константе
Рибайлагуа, бармена "Флоридиты"; официанта "Ла Зарагозаны";  привратника
оперного театра "Сентро  Галлего";  детектива  отеля  "Инглатерра";  еще
одного, совсем молодого священника, обитавшего в  подземельях  монастыря
Иглесиа  дель  Санто  Анджел  Кастодио;  дряхлого  официанта-китайца  из
ресторана  "Пасифик";  девушку-кубинку,  работавшую  в  салоне   красоты
"Гордость Гаваны"; старика, который полировал и обжаривал кофейные зерна
в  маленькой  лавочке  "Грейт  Генерозо"  напротив   бара   "Канарейка".
Хемингуэй познакомил меня с Анджелом Мартинесом, хозяином  "Ла  Бодегита
дель Медио" - того самого заведения, где я отведал мерзкий коктейль,  но
это, по всей видимости, был  визит  вежливости,  поскольку  писатель  не
назвал Мартинеса "одним из лучших полевых  агентов",  как  называл  всех
прочих.
   Время близилось к семи вечера, и мы уже выпили  в  полудюжине  баров,
когда Хемингуэй привел меня в "Кафе де  ла  Перла  де  Сан-Франциско"  -
маленький ресторан у городского сквера с фонтаном,  из  которого  тонкой
струйкой сочилась вода.  Бар  был  довольно  приличный,  со  стенами  из
полированного гранита, но Хемингуэй протащил меня в обеденный зал.
   - Мы здесь ужинаем? - осведомился я.
   - Нет, черт побери. Самое дорогое блюдо  здесь  стоит  двадцать  пять
центов. Ужинать мы отправимся в  Баскский  центр..,  сегодня  вечером  в
финке соберутся друзья Марты, и, чем позже мы вернемся домой, тем лучше.
Я привел тебя сюда, чтобы показать вот того парня. - Хемингуэй кивнул  в
сторону мужчины, стоявшего в дверях кухни. На вид это  был  кубинец  или
испанец, но он носил напомаженные по  австрийской  моде  усы  и  коротко
подстриженные волосы. Он свирепо взирал на нас, словно требуя  сесть  за
стол и заказать что-нибудь, либо убираться ко всем чертям.
   - Сеньор Антонио Родригес, - сказал Хемингуэй. -  Но  все  зовут  его
Кайзером Гиллермо.
   Я кивнул:
   - Еще один полевой агент?
   - Нет, черт побери, -  ответил  писатель.  -  Это  хозяин  ресторана.
Нельзя сказать, что мы знакомы с незапамятных времен,  хотя  я  довольно
часто обедал здесь. Если мы не поймаем настоящих немецких  шпионов,  то,
пожалуй, вернемся сюда и арестуем Кайзера.
   Знакомство с персоналом "Хитрого дела"  было  практически  завершено,
если не считать юного помощника официанта из Баскского  клуба,  которого
Хемингуэй назвал "нашим лучшим.., и единственным курьером".  Он  вот-вот
должен был появиться и навести порядок на нашем столе.

***

   В воскресенье мы не занимались "Хитрым делом". Во всяком случае,  для
меня поручений не нашлось.
   Всю вторую половину дня в финке продолжалась массовая вечеринка  -  в
бассейне и рядом с ним купались и загорали люди, из-за жалюзи  доносился
звон  бокалов,  витал  запах  жареной  свинины,  приезжали   и   уезжали
автомобили. Среди гостей я заметил братьев Ибарлусия и еще  с  полдюжины
игроков хай-алай, нескольких эмигрантов-басков, Уинстона Геста и  других
состоятельных спортсменов, в их числе Тома Шелвина,  а  также  множество
незнакомых лиц. Американское  посольство  представляли  Эллис  Бриггз  с
женой и двумя детьми, Боб и Джейн Джойс, посол Браден и его  супруга.  Я
знал,  что  она  чилийская  аристократка,  и  ее   внешность   полностью
соответствовала  положению,  которое   она   занимала,   а   красота   и
элегантность  миссис  Браден  бросались  в  глаза  даже  на   расстоянии
пятидесяти шагов.
   Утром я спросил у Хемингуэя, можно ли добраться до Гаваны  каким-либо
транспортом, кроме автобуса.
   - Зачем? - спросил он, вероятно, имея в виду, что в воскресенье утром
городские бары закрыты.
   - Хочу сходить в церковь, - ответил я.
   Хемингуэй фыркнул.
   - Можешь брать "Линкольн", когда он не нужен мне, Хуану и Марте.  Еще
есть  старый  "Форд-Купе",  но  сейчас  он  в  ремонте.  Либо  езжай  на
велосипеде, который мы купили для Джиджи.
   - Так будет лучше всего, - сказал я.
   - Не забывай, до  окраин  города  десять  миль,  -  предостерег  меня
писатель. - А до Старой Гаваны - все двадцать.
   - Велосипед устроит меня как нельзя лучше, - повторил я.
   Я отправился в путь ближе к вечеру,  когда  вечеринка  была  в  самом
разгаре, и позвонил Дельгадо из телефона-автомата  на  Сан-Франциско  де
Паула. Мы встретились в явочном доме.
   - Вчера вы вдвоем совершили знатное путешествие, - сказал мне коллега
по ОРС, как только мы вошли в темную жаркую  комнату.  На  Дельгадо  был
белый костюм; под льняным пиджаком - только нательная майка. Из-за пояса
высовывалась рукоять пистолета.
   - Вы то и дело попадались мне на глаза, - упрекнул я.
   Дельгадо потер подбородок:
   - Хемингуэй меня не заметил.
   - Хемингуэй не заметил бы ничего, даже если бы за ним  шел  трехногий
осел, - сказал я, подавая ему рапорт в запечатанном конверте.
   Дельгадо сломал печать и углубился в чтение.
   - Господин Гувер  предпочитает,  чтобы  рапорты  были  напечатаны  на
машинке, - заметил он.
   - Этот документ предназначен лично для директора, - сказал я.
   Дельгадо поднял глаза и оскалил длинные зубы.
   - Я обязан просматривать все, что ему направляют. Тебя это беспокоит,
Лукас?
   Я сел в кресло напротив  Дельгадо.  Было  очень  жарко,  меня  мучила
жажда.
   - Кто те двое, что следили за мной до финки в пятницу и  вчера  ехали
за нами в "Бьюике"?
   Дельгадо пожал плечами.
   - Сотрудники местного отделения ФБР? - допытывался я.
   - Нет, - ответил Дельгадо. - Но тот высокий человек, который  шел  за
вами пешком, служит в Кубинской национальной полиции.
   Я нахмурился.
   - Какой еще высокий человек?
   Дельгадо заулыбался еще шире.
   - Я так и знал, что ты его не заметишь. Именно  потому  мне  поручили
прикрывать твою задницу, Лукас. Ты слишком увлекся выпивкой  на  пару  с
этим писателем-алкоголиком. - Он вновь взялся за мой рапорт. Его  улыбка
увяла. - Ты это серьезно? В тебя действительно стреляли  из  снайперской
винтовки?
   - В меня или в  Хемингуэя.  Или  в  любого  другого  участника  нашей
дурацкой затеи.
   Дельгадо посмотрел на меня:
   - Как ты думаешь, кто это был?
   - Где вы находились ночью в пятницу?
   Он вновь заулыбался.
   - В лучшем борделе Гаваны. И, Лукас.., если бы я стрелял в  тебя,  ты
уже был бы мертв.
   Я вздохнул и смахнул пот с ресниц. Я слышал голоса детей,  возившихся
в кустах неподалеку  от  дома.  В  небе  прогудел  самолет.  Воздух  был
наполнен вонью бензинового выхлопа, запахом моря и нечистот.
   - Завтра  Хемингуэй  даст  мне  машинку,  -  сказал  я,  -  оформлять
документы "Хитрого дела". Мой следующий рапорт Гуверу будет напечатан на
машинке.
   - Вот и славно, - отозвался Дельгадо, вкладывая рапорт в  конверт.  -
Мы ведь не хотим, чтобы тебя уволили из ОРС и Бюро из-за того, что ты не
сумел раздобыть машинку?
   - У нас есть еще дела? - спросил я.
   Дельгадо покачал головой.
   - Уходите первым, - сказал я.
   Убедившись в том, что он покинул дом, свернул  за  угол  и  исчез  из
виду,  я  вернулся  в  дальнюю  комнату,  снял  половицу  и   вынул   из
образовавшейся  ниши  сверток,  который  спрятал  там   при   предыдущем
посещении дома. Я осмотрел пистолеты, ища следы влаги - оба были сухими,
если не считать фабричной смазки, - потом  уложил  "магнум"  обратно,  а
"смит-и-вессон" очистил от масла, зарядил, оставив  пустым  одно  гнездо
барабана, сунул в карман пиджака две пачки патронов и  поглубже  заткнул
револьвер за пояс, чтобы он не мешал мне крутить педали.
   После этого я отправился на поиски открытого кафе.
   Прежде  чем  вернуться  в  финку  в  густом  потоке   транспорта,   я
намеревался выпить не меньше трех бокалов лимонада со льдом...

***

   Как только "Пилар" вошла в Гольфстрим, мы попали в сильное  волнение.
Барометр падал все утро, с северо-востока надвигались темные облака.  На
яхте Хемингуэя не было рации, однако прогноз, написанный мелом на  стене
сарая для наживки у причала, извещал о приближении атмосферного фронта и
сильных грозах во второй пол