правой рукой и прижимая ее  к  себе.  -  Вот  почему  ты  должна
сыграть мою Марию!
   Я пригубил кофе. Было очень интересно наблюдать за тем,  как  Бергман
выходит из роли застенчивой актрисы и начинает играть  по-настоящему.  Я
был  уверен,  что  она  рассказала  не  правду  о  случае  с  фашистским
приветствием, но зачем она солгала и в чем именно, даже не  догадывался.
Мне пришло на ум, что только четверо из  сидящих  за  столом  -  Уинстон
Гест, доктор Геррера Сотолонго, Пэтчи  Ибарлусия  и  я  сам  -  живут  в
реальном мире. Хемингуэй и Геллхорн создавали литературные произведения,
а Бергман и Купер играли их на экране.
   Потом я едва не рассмеялся вслух. Я  находился  здесь  по  выдуманной
причине, а о настоящей не мог обмолвиться  и  словом  -  шпион,  который
лгал, предавал и убивал, зарабатывая  себе  на  хлеб.  Итак,  за  столом
сидели только три настоящих человека  -  врач,  спортсмен  и  миллионер.
Остальные  были  аберрациями,  отклонениями  от  нормы,  тенями   теней,
бесплотными силуэтами,  вроде  кукол  в  индонезийском  театре,  которые
пляшут за ширмой на потеху толпе.

***

   В конце концов Хемингуэй откупорил еще  одну  бутылку,  четвертую  за
вечер, если считать бренди, и предложил распить ее на  террасе.  Бергман
посмотрела на часы, объявила, что уже почти полночь, и сказала,  что  ей
необходимо вернуться в отель, поскольку рано утром она вылетает в Майами
и  пересаживается  на  лайнер  до  Лос-Анджелеса,  чтобы  встретиться  с
режиссером "Касабланки" Майклом Куртисом  и  сняться  в  предварительных
костюмерных пробах, хотя работа над фильмом должна начаться только через
месяц. Все на  террасе  принялись  обниматься  и  целоваться  -  Бергман
сказала Хемингуэю и Куперу, что ей очень жаль, что она не будет играть в
"По ком звонит  колокол",  а  Хемингуэй  упрямо  заверял  ее,  что  роль
достанется ей - и наконец шофер Хуан  захлопнул  за  ней  заднюю  дверцу
черного "Линкольна", и автомобиль плавно покатил по дорожке.  Остальные,
вслед за Хемингуэем и Геллхорн, прошли на террасу у заднего фасада дома.
   Я уже хотел извиниться и сбежать во флигель, но Хемингуэй подлил вина
мне в бокал, и мы уселись в удобные кресла на террасе,  прислушиваясь  к
ночным звукам, наслаждаясь прохладой, рассматривая звезды и далекие огни
Гаваны.
   - Очень, очень милая леди, - сказал Пэтчи Ибарлусия. -  Эрнесто,  кто
такой этот Линдстром, за которого она вышла замуж, и  почему  она  носит
другую фамилию?
   Хемингуэй вздохнул.
   - Ее муж - врач. Его зовут Петтер.., с двумя "т". По крайней мере,  в
Швеции он был врачом. Теперь он живет  в  Рочестере,  штат  Нью-Йорк,  и
пытается получить сертификат или аккредитив - словом, документ,  который
позволяет врачам-иностранцам  заниматься  своим  ремеслом.  В  Рочестере
Ингрид знают как миссис Петтер Линдстром, но в фильмах  она  играет  под
девичьей фамилией.
   - Впервые мы встретились с ними за обедом в Сан-Франциско, -  сказала
Геллхорн, нетерпеливо качая головой в  ответ  на  предложение  Хемингуэя
добавить ей вина. - Петтер очень милый человек.
   Хемингуэй лишь фыркнул.
   - Что ж, - медленно заговорил Купер, - я  рад,  что  приехал  сюда  и
познакомился с ней. Очень жаль, что Сэм Вуд выбрал не ее, а Веру Зорину.
Разумеется, мистер Голдвин не хотел одолжить "Парамаунту" и меня тоже...
   - Одолжить? - переспросил я.
   Купер кивнул. Я видел, что он - по-настоящему  элегантный  мужчина  и
чувствует  себя  в  дорогом  костюме  с  шелковым  галстуком  совершенно
непринужденно, в отличие от Хемингуэя, которому строгая  одежда  была  в
тягость. После ужина писатель выглядел мятым и взъерошенным,  но  костюм
Купера казался таким же свежим и безупречно выглаженным, как  до  начала
вечеринки. На протяжении трапезы я  замечал,  как  Геллхорн  то  и  дело
переводит взгляд с Купера на супруга и чуть хмурится  при  этом,  словно
сравнивая двух мужчин. Купер сидел рядом со мной, и когда он повернул ко
мне лицо, я уловил легкий аромат мыла и лосьона для бритья.
   - Да, господин Лукас, - вежливо  произнес  он.  -  Кинобизнес  чем-то
напоминает  работорговлю,  существовавшую  до  Гражданской  войны,  либо
высшую бейсбольную лигу наших дней. Мы прикованы кабальными  контрактами
к своим студиям и имеем дело с другими, только если нас одалживают им  -
как правило, в результате некой торговой сделки.  В  данном  случае  Сэм
Голдвин отпустил меня в "Парамаунт" для  участия  в  фильме  в  основном
благодаря настоятельным заявлениям Эрнеста в прессе, будто бы я - лучший
кандидат на эту роль.
   - На каких условиях? - спросил Уинстон Гест.  -  Что  было  предметом
торга?
   Купер улыбнулся.
   - Голдвин сказал  Сэму  Вуду  -  теперь  он  режиссер  фильма  вместо
Демилля, - что позволит мне сняться в "По ком звонит колокол", если  Вуд
возьмет меня на роль в фильме на бейсбольную тему.
   - Когда будет сниматься этот фильм, сеньор Купер? -  спросил  Геррера
Сотолонго.
   - Он уже готов, доктор, - ответил актер. -  Мистер  Голдвин  поставил
условием, чтобы его сняли до того, как я начну работать в  "Парамаунте".
Его скоро выпустят на экраны. Он называется "Гордость  "Янки".  Я  играю
там Лу Герига.
   - Лу Гериг! - вскричал Ибарлусия. - О да! Но ведь вы не левша, сеньор
Купер.
   Купер улыбнулся и покачал головой.
   - Меня пытались научить бить слева, - с сожалением произнес он. - Но,
боюсь, я не  слишком  преуспел.  Я  вообще  никогда  не  любил  бейсбол.
Надеюсь, им удастся поправить дело искусным монтажом.
   Я во все глаза смотрел на Купера. Он ничуть не  напоминал  Герига.  Я
следил за карьерой Лу с 1925 года, когда он начал выступать за "Янки". В
июле 1932 года я слушал по радио  репортаж  о  матче,  в  котором  Гериг
осуществил одну за другой четыре перебежки "домой" на  протяжении  одной
игры. За семнадцать лет пребывания в команде Стальной Жеребец сыграл без
перерыва 2130 матчей с уникальной результативностью.
   4 июля 1939 года я взял первый отпуск за пять лет, чтобы  съездить  в
Нью-Йорк на стадион "Янки" - билет обошелся мне в восемь долларов, целое
состояние - и увидеть его прощание с бейсболом.  Гериг  умер  в  прошлом
году, в июне 41-го.
   Ему было тридцать семь лет.
   Я смотрел на Купера, думая о том, каким самонадеянным человеком нужно
быть, чтобы пытаться сыграть Герига в кино.
   Словно прочитав мои мысли, актер пожал плечами и сказал:
   - Я не годился на эту роль, но Гериг не  возражал.  Я  провел  немало
времени с Беби Рутом и другими...
   - Ш-шш! - зашипел Хемингуэй.
   В наступившей тишине мы слышали звон цикад, песни ночных птиц,  рокот
одинокого автомобиля на шоссе, смех и музыку, доносившиеся из усадьбы на
вершине соседнего холма.
   - Проклятие! - рявкнул Хемингуэй.  -  Этот  ублюдок  Стейнхарт  опять
устроил вечеринку. А я ведь его предупреждал!
   - Господи, Эрнест, - сказала Геллхорн. - Прошу тебя, не надо...
   - У вас с ним война, Эрнестино?! - по-испански вскричал Ибарлусия.
   - "Si", Пэтчи, - ответил Хемингуэй, вскакивая на ноги. - Это война. -
Повернувшись к дому, он воскликнул:
   - Рене! Пичило! Оружие! Тащите оружие и боеприпасы!
   - Я иду спать, - заявила Марта Геллхорн. Она  встала,  наклонилась  к
Куперу, поцеловала его в щеку и добавила:
   - Увидимся утром, Куп. - Остальным она бросила:
   - Доброй ночи, джентльмены, - и отправилась в дом.
   Мальчик-слуга Рене и  Хосе  Герреро,  который  ухаживал  за  садом  и
бойцовыми петухами Хемингуэя - знакомя меня с ним, писатель  назвал  его
Пичило,  -  вынесли  из  дома  ящики  с  фейерверками  и  длинные  полые
бамбуковые шесты.
   - Уже поздно, - сказал я, отставив бокал  с  вином  и  поднимаясь  на
ноги. - Мне пора...
   - Чепуха, Лукас, - отрезал Хемингуэй, протягивая мне полутораметровый
шест. - У нас каждый человек на счету.
   Выбирай боеприпасы.
   Купер, Уинстон Гест и Ибарлусия уже  сбросили  пиджаки  и  закатывали
рукава. Доктор Сотолонго посмотрел на меня, пожал плечами, снял пиджак и
аккуратно повесил его на спинку своего кресла. Я последовал его примеру.
   "Боеприпасов"  было  два  ящика  -   сигнальные   ракеты,   рассыпные
фейерверки, бутылочные бомбы, дымовые шашки и шутихи.
   - Вот эту штуку очень удобно запускать  вашим  устройством,  господин
Лукас, - сказал Ибарлусия, протягивая мне ракету с коротким запалом.  Он
улыбнулся и кивком указал на мой бамбуковый шест.
   - У всех есть зажигалки? - осведомился Хемингуэй.
   У нас с Купером зажигалки были.
   - Долго ли тянется ваша вражда? - спросил Купер. Он сдерживал улыбку,
но краешки его губ то и дело подрагивали.
   - Довольно долго, - ответил Хемингуэй.
   Звуки  фортепиано  и   смех   доносились   из   дома,   стоявшего   к
северо-востоку. Дом  Стейнхарта  был  единственным  крупным  зданием  на
соседнем холме  -  чуть  ниже  финки  Хемингуэя,  но  гораздо  старше  и
обширнее, если судить  по  сиянию  электрических  огней,  пристройкам  и
фронтонам, проглядывавшим сквозь деревья.
   - Пэтчи, Волфер и доктор, вы  знаете,  что  нужно  делать,  -  сказал
Хемингуэй, усаживаясь на корточки у края террасы и пальцем  рисуя  схему
на  влажной  почве.  Он  уже  снял  пиджак  и  галстук  и,  по-видимому,
чувствовал себя гораздо лучше с расстегнутым воротом. Его  палец  чертил
линии и петли, как будто он рисовал планы футбольных  комбинаций.  -  Мы
проникаем сюда сквозь деревья. Куп, - прошептал писатель. Все сгрудились
вокруг него. Актер улыбался. - Это финка...  Это  усадьба  Стейнхарта..,
вот здесь. Мы проникаем сюда сквозь деревья.., колонной по  одному..,  и
пересекаем границу противника вот здесь, у ограды. До тех пор,  пока  не
окажемся  по  ту  сторону  вот  этой  стены,  сохраняем  полную  тишину.
Открываем стрельбу только по моему приказу. И уж  тогда  мы  зададим  им
перцу!
   Купер приподнял бровь.
   - Если я правильно понял, вы не хотите,  чтобы  ваш  сосед  устраивал
вечеринки?
   - Я предупреждал его, - проворчал Хемингуэй.  -  А  теперь  набивайте
карманы.
   Мы  запаслись  ракетами,  дымовыми  шашками  и   большими   шутихами.
Ибарлусия  и  Гест  накинули  на  плечи   связки   фейерверков,   словно
патронташи. Вслед за писателем мы прошагали по саду  и  полю,  перелезли
через невысокую каменную стену, спустились по холму и пробрались  сквозь
частокол деревьев, которые  отделяли  нас  от  огней  и  шума  вечеринки
Стейнхарта.
   Я понимал, что наша затея - чистое ребячество,  но  мои  гормональные
центры, по-видимому, об  этом  даже  не  догадывались.  Сердце  учащенно
билось, и я был переполнен ощущением растянутого времени  и  обостренных
чувств, всегда сопровождавшим меня при определенных обстоятельствах.
   Хемингуэй приоткрыл калитку сетчатого забора, пропуская нас внутрь, и
прошептал:
   - Будьте осторожны, когда начнется стрельба. Говорят,  при  появлении
непрошеных гостей Стейнхарт  спускает  собак  и  принимается  палить  из
пистолета двенадцатого калибра.
   - Матерь божья, - по-испански пробормотал доктор Сотолонго.
   Мы сидели на корточках, пока Хемингуэй вновь не занял место во  главе
отряда - я мысленно отметил единодушие, с которым  мы  признали  за  ним
лидерство, и ту легкость, с которой он взял на себя эту  роль,  -  после
чего следом за ним преодолели  еще  один  небольшой  подъем,  пробираясь
сквозь редеющую полосу манговых деревьев и пересекая пустырь. Наконец мы
остановились у каменной стены высотой по пояс -  вероятно,  ей  было  не
меньше сотни лет.
   - Еще двадцать метров, - прошептал Хемингуэй. -  Мы  обойдем  усадьбу
слева и займем позицию  для  стрельбы  прямой  наводкой  по  столовой  и
террасе. Куп, ты пойдешь за мной.
   Потом доктор, потом Пэтчи, а Лукас прикроет тылы. Домой  возвращаемся
самостоятельно, поодиночке. Я прикрою ваш отход у забора.
   Гарри Купер улыбался. Щеки Уинстона Геста  раскраснелись.  Я  увидел,
как в темноте сверкнули  белоснежные  зубы  Ибарлусии.  Доктор  вздыхал,
качая головой.
   -  Это  может  плохо  отразиться  на  твоем  артериальном   давлении,
Эрнестино, - сказал он по-испански.
   - Ш-шш! - прошипел Хемингуэй. Он с ловкостью кота  перепрыгнул  через
каменную стену и начал беззвучно подниматься по холму.
   Как только мы засели в кустах, менее чем в пятнадцати метрах от  ярко
освещенной террасы Стейнхарта  и  широких  стеклянных  дверей  столовой,
Хемингуэй подал нам сигнал заряжать. Все принялись возиться с ракетами и
шашками.
   Я пожал плечами и повернулся спиной к цели. Никакая сила на свете  не
заставила бы меня швырять огнеопасные предметы в  дом  одного  из  самых
влиятельных жителей Гаваны.
   Поворачиваясь, я уловил движение слева от нас,  за  каменной  стеной,
которую Хемингуэй во время сегодняшней экскурсии по финке назвал "свиным
забором".
   На курсах военной подготовки и в  канадском  "Лагере  X"  инструкторы
особо подчеркивали, что лучший способ увидеть противника в темноте - это
смотреть  чуть  в  сторону  от  его   предполагаемого   местонахождения,
поскольку   в   условиях   слабой   освещенности   периферийное   зрение
чувствительнее прямого взгляда. Еще нам рекомендовали следить за  любыми
движениями.
   И я увидел его - человеческая  фигура  на  мгновение  заслонила  огни
Гаваны, проникавшие сквозь деревья.  Потом  еще  раз.  Кто-то  в  черной
одежде обходил нас слева. Отблеск отраженного света на стекле  подсказал
мне, что у него  винтовка  с  оптическим  прицелом,  наведенная  в  нашу
сторону.., в сторону Хемингуэя.
   - Давай! - крикнул писатель и вскочил на ноги. Вложив ракету в  полый
шест, он поджег фитиль своей  золотой  зажигалкой  и  выстрелил  в  окно
столовой Стейнхарта. Ибарлусия  выпалил  секундой  позже.  Гест  швырнул
длинную гирлянду фейерверков. Купер бросил на террасу бутылочную бомбу.
   Доктор покачал головой  и  запустил  ракету,  которая  взмыла  вверх,
влетела в открытое окно на третьем этаже и взорвалась где-то  в  глубине
дома. Хемингуэй перезарядил свое оружие и  выстрелил  опять.  Сигнальные
ракеты, которым положено вспыхивать  облаком  искр  на  высоте  десятков
метров над землей, взрывались вновь и  вновь,  осыпая  стены  и  террасу
раскаленными частицами серы и окиси магния. Из дома  донеслись  крики  и
треск фейерверков. Фортепиано умолкло.
   Я  продолжал  краешком   глаза   ловить   движения   темной   фигуры,
притаившейся за "свиным забором". Силуэт приподнялся, и  в  его  прицеле
мелькнул отраженный свет взрывов.
   Выругав себя за то, что при мне нет пистолета или хорошего клинка,  я
зажег короткий фитиль  своей  ракеты,  сунул  ее  в  бамбуковый  шест  и
выстрелил в сторону каменной стены и  шоссе.  Ракета  пролетела  слишком
высоко и взорвалась среди нижних  ветвей  мангового  дерева.  Я  зарядил
новую ракету и побежал к стене, стараясь  держаться  между  человеком  с
винтовкой и Хемингуэем.
   - Лукас! - послышался сзади крик писателя. - Какого черта ты...
   Я продолжал мчаться вперед, продираясь  сквозь  кукурузные  стебли  и
топча ногами помидоры. Мне  почудилось  движение  за  стеной,  и  что-то
прожужжало рядом с моим левым  ухом.  Я  подбросил  вверх  осветительную
ракету и стиснул в левом кулаке нож с коротким лезвием,  держа  его  как
можно ниже.  Мгновение  спустя  я  перепрыгнул  через  стену,  отшвырнул
бамбуковый шест и затаился в темноте,  присев  на  корточки  и  выставив
вперед нож.
   По ту сторону стены никого не оказалось.  В  десяти  метрах  от  меня
шуршали высокие кусты, отделявшие усадьбу от дороги. Я встал и  двинулся
в ту сторону, но тут  же  упал  плашмя,  услышав,  как  за  моей  спиной
началась пальба.
   Хлопок выстрела. Два взрыва. Крики. Раздался истеричный  лай  крупных
собак - судя по звуку, доберманов. Потом псы умолкли - должно  быть,  их
спустили с цепи. Затрещала связка фейерверков, и испуганные собаки вновь
залились истошным лаем.
   Поколебавшись секунду, я вновь перепрыгнул  через  "свиной  забор"  и
быстро побежал к  каменной  стене  Стейнхарта,  пересекая  пространство,
разделявшее две усадьбы. В тот самый  миг,  когда  я  переваливал  через
стену, из усадьбы Стейнхарта послышался еще один  выстрел.  Пуля  прошла
высоко - стрелявший либо опасался попасть в нас, либо  целил  в  сторону
финки Хемингуэя.
   У сетчатого забора виднелись пригнувшиеся  человеческие  силуэты.  На
террасе Стейнхарта вопили люди. Дымную пелену пронизывали острые лучи по
крайней мере двух поисковых прожекторов. Взорвался  еще  один  рассыпной
фейерверк.
   - Будь ты проклят, Хемингуэй! - рявкнул мужчина, стоявший на террасе.
- Будь ты проклят! Это не смешно!
   Вновь послышался выстрел - пуля сбила листья с мангового  дерева  над
нашими головами.
   -  Уходим!  Уходим!  -  повторял  Хемингуэй,  похлопывая  по   спинам
остальных. Гест дышал с трудом, но довольно резво припустил по склону. Я
заметил на лице Купера улыбку.  Его  брюки  были  разорваны  на  колене,
рубашка покрыта грязью или кровью, но он двигался  достаточно  проворно.
Ибарлусия помог доктору подняться по холму и протиснуться сквозь заросли
деревьев.
   Хемингуэй схватил меня за воротник.
   - Какого дьявола  ты  там  делал,  Лукас?  Зачем  стрелял  в  сторону
дороги?
   Я отнял его руку от своей рубашки. Позади раздавались крики,  трещали
кусты - это доберманы мчались вниз по склону к ограде.
   - Уходим! - сказал Хемингуэй и  толкнул  меня  в  спину,  Я  побежал,
задержавшись лишь на секунду, чтобы оглянуться.
   Я увидел, как писатель достал из брючного кармана кусок сырого мяса и
перебросил его через ограду  на  звук  приближающихся  собак.  Потом  он
хладнокровно поджег последний  фейерверк,  швырнул  его  и  неторопливой
трусцой начал подниматься на холм.

***

   Добравшись до забора, Стейнхарт  и  его  гости  прекратили  погоню  и
подозвали собак. Некоторое время с полей слышались  крики,  потом  вновь
заиграло фортепиано.
   Купер, доктор, Пэтчи, Гест и Хемингуэй рухнули  в  кресла,  смеясь  и
переговариваясь  громкими  голосами.  Актер  поранил  руку  о  забор,  и
Хемингуэй принес марлю и виски - прежде чем забинтовать рану, он плеснул
на нее дорогим напитком, потом наполнил бокал Купера.
   Несколько минут я стоял на границе света, льющегося с террасы, но  не
уловил на шоссе ни малейшего движения.
   Я вернулся к дому, надел пиджак и пожелал всем спокойной ночи.  Купер
пожал мне руку, извинившись за то, что подает ладонь в бинтах.
   - Был рад познакомиться с вами, новым членом нашей команды, -  сказал
он.
   - Взаимно.
   - Спокойной ночи, господин Лукас, - произнес Уинстон Гест. - Полагаю,
мы еще увидимся на борту "Пилар".
   Доктор никак не мог отдышаться. Он лишь кивнул мне.
   Пэтчи Ибарлусия улыбнулся и стиснул мое плечо.
   - Стаканчик виски на сон грядущий, Лукас? - предложил Хемингуэй.  Его
лицо было серьезным.
   - Нет, - ответил я. - Спасибо за ужин.
   Я вернулся во флигель, надел темные слаксы и свитер, вынул из рюкзака
маленький фонарик и пробрался к "свиному забору" и шоссе. Совсем недавно
на влажной траве у обочины стоял автомобиль. Несколько ветвей кустарника
были сломаны. В  грязи  у  подножия  забора  я  нашел  латунную  гильзу,
сверкнувшую в свете моего фонарика. Судя  по  запаху,  считанные  минуты
назад из нее была выпущена пуля.
   Я вернулся к усадьбе и остановился в темноте у  террасы,  на  которой
Хемингуэй и его гости продолжали негромко смеяться  и  беседовать,  пока
наконец Купер не отправился спать.
   Ибарлусия увез доктора на красном "Родстере". Чуть позже  Гест  уехал
на "Кадиллаке". Свет в финке продолжал гореть еще минут двадцать,  потом
лампы погасли.
   Я затаился во мраке под манговыми  ветвями  у  темных  стен  флигеля,
прислушиваясь к звукам тропической ночи, жужжанию  насекомых  и  голосам
птиц. Некоторое время я размышлял о писателях, актерах, мальчишках и  их
играх, потом выбросил все мысли из головы и стал ждать, превратившись  в
слух.
   Я лег спать вскоре после рассвета.

Глава 8

   В понедельник утром Хемингуэй отвез нас в портовы