ни знают,  что Мадаи покинули эти места и, конечно, бродят возле
пещер, надеясь поживиться чем-нибудь съестным. Увидев, что ты один, они не
задумываясь накинутся на тебя и  разорвут в  клочья.  А если погибнешь ты,
погибну и я.
     Нум  действительно часто  слышал вой  волков,  охотившихся на  опушке
Большого леса,  на другом берегу реки.  Временами два или три самых смелых
хищника  перебирались  по  льду  через  реку,   подходили  к  частоколу  и
принюхивались,  стараясь заглянуть внутрь  сквозь просветы между  толстыми
кольями.  И  хотя Нум  был уверен,  что ограда неприступна и  опасность не
грозит ему,  он  не  в  силах был  унять охватившую его  невольную дрожь и
старался ничем не обнаружить себя до тех пор, пока волки не уйдут.
     Вечерами в  теплом  полумраке Священной Пещеры узники вспоминали тех,
кого они так любили.  Вечная ночь подземелья окружала их,  давила на плечи
своей тяжестью - и все же они строили на будущее самые радужные планы.
     - Как  только наступит весна,  -  уверял Абахо,  -  Мадаи  непременно
вернутся!  Твоя мать не  узнает тебя,  мой мальчик,  -  добавлял,  ласково
улыбаясь,  Мудрый Старец. - Ты так вырос за это время, так повзрослел. И -
подойди-ка  ко  мне поближе!  -  ну конечно,  вот и  первый пушок на твоих
щеках!
     Нум краснел до  самых ушей.  Проходя по  подземному залу с  маленьким
бассейном,  он  наклонялся над  круглой водяной чашей,  как  над зеркалом,
пытаясь  проверить слова  Абахо.  Да,  верно,  над  верхней  губой  что-то
темнело,  и щеки на ощупь не были больше такими гладкими, как раньше... Он
то и  дело трогал бессознательным жестом верхнюю губу,  словно приглаживая
воображаемые усы. Абахо, добродушно посмеиваясь, следил за его движениями.
     Окрепнув,  Мудрый Старец начал  по  вечерам заниматься со  своим юным
учеником, постепенно передавая ему Знание, которым владел сам. Речь шла не
только о рисовании и живописи,  но и о многих других вещах,  о которых Нум
не  имел до  сих пор ни  малейшего представления.  Абахо рассказывал ему о
движении небесных светил,  о  смене  времен года,  о  безбрежности океана,
который  Мудрому Старцу  довелось увидеть однажды,  в  дни  молодости.  Он
описывал также симптомы различных болезней,  нападавших временами на племя
и  косивших людей,  как тростник;  говорил о лекарственных травах и других
снадобьях,   которые  следовало  употреблять  в   тех   или  иных  случаях
недомогания или при лечении ран.
     Нум  был  внимательным и  прилежным  учеником.  Природа  одарила  его
быстрым умом,  цепкой памятью.  Он  выслушивал объяснения Абахо,  а  когда
Учитель замолкал, повторял слово в слово все, что тот только что рассказал
ему.  Отвечая  урок,  мальчик  мерно  покачивался взад  и  вперед  в  такт
произносимым словам, сохраняя в своей речи даже интонации Мудрого Старца.
     Все интересовало Нума.  Его жажда знаний была так велика,  что он мог
часами забывать о  пище и  сне,  если бы  Абахо не умерял его усердия.  Но
больше всего Нум любил чудесные истории, которые Учитель рассказывал ему в
конце урока, желая вознаградить мальчика за прилежание и старательность.
     Во  время  этих  рассказов голос  Абахо звучал в  полумраке Священной
Пещеры загадочно и таинственно. Изображенные на стенах животные, казалось,
замирали в  своем  вечном движении,  чутко прислушиваясь к  словам Мудрого
Старца. Речь большей частью шла об их далеких предках.
     - В начале времен,  -  ровным голосом говорил Абахо, устремив глаза в
пространство поверх головы Нума, - люди и звери жили в мире и согласии...
     Нум слушал как зачарованный.  До сих пор ему и  в голову не приходила
мысль, что другие племена населяли когда-то эти места до появления Мадаев,
жили в  тех же  пещерах,  охотились в  долине Красной реки.  Представление
мальчика о  прошлом не  простиралось далее  существования отца  его  отца,
которого он лишь смутно помнил.
     Рассказы Абахо  раскрывали перед пламенным воображением Нума  широкие
горизонты. Под цветными картинами на стенах, выполненными им самим. Мудрый
Старец  показывал ученику  следы  других  изображений,  менее  искусных  и
совершенных.  А под ними -  еще более примитивные рисунки, такие неумелые,
что  подчас  можно  было  лишь  с  трудом догадаться,  изображен ли  здесь
пещерный медведь, кабан или мамонт.
     - Эти  рисунки  сделаны  людьми,   которые  населяли  наши  пещеры  в
незапамятные времена,  -  объяснял Абахо.  -  А  до  этих людей здесь жили
другие, которые не умели еще рисовать на камне или вырезать изображения на
дереве и кости. Но они уже пользовались огнем, как мы, обтачивали кремни и
хоронили своих мертвецов лицом, всегда обращенным в сторону восхода.
     Абахо доставал из каменной ниши массивный череп с мощной,  выдающейся
вперед нижней челюстью и выпуклыми надбровными дугами,  и рассказывал, что
нашел этот череп в  земле,  как раз под тем местом,  где они сейчас сидят.
Нум испуганно косился на земляной пол, и ему казалось, что он видит сквозь
его толщу черепа и кости этих первых обитателей Священной Пещеры.
     Он засыпал Мудрого Старца вопросами. Откуда Учителю все это известно?
Он догадался обо всем сам или кто-нибудь открыл ему Знание?
     - В  молодости я  был,  как и  ты,  учеником одного Мудреца из нашего
племени,  -  отвечал Абахо.  - Он научил меня всему, что узнал сам, будучи
юным,  от другого Мудреца,  а тот - от предыдущего, - и так один передавал
Знание другому с самого начала времен. Знание всегда передается ученикам в
глубокой тайне.  К сожалению,  мы потеряли многое из того,  что знали наши
предки,  и  теперь  нам  надо  снова  учиться и  снова  искать,  искать не
переставая, снова постигнуть утраченные Тайны Природы и Мироздания.
     Нум считал,  что в этом вопросе Абахо неправ: знания Учителя казались
мальчику исчерпывающими и всеобъемлющими.
     Абахо только улыбался,  покачивая головой, в ответ на пылкие уверения
своего ученика.
     - Ты не всегда будешь думать так,  сын мой! Придет день, когда ты сам
откроешь еще  одну  или  две  новые  Тайны,  разгадаешь еще  одну  загадку
природы.   И,   в  свою  очередь,   передашь  приобретенное  Знание  своим
преемникам.  А вслед за вами придут новые Мудрецы и будут искать ответа на
новые вопросы и загадки.  И так без конца - до тех пор, пока будут жить на
земле люди, потому что для Знания нет предела и завершения...
     Но  Нум  плохо представлял себе  это  слишком отдаленное будущее.  Он
морщил лоб,  хмурил брови и рассеянно чертил пальцем в густой пыли неясные
знаки.   Тогда,  чтобы  развлечь  мальчика,  Абахо  принимался  учить  его
охотничьим и  боевым  песням  племени Мадаев  или  с  редким совершенством
подражал  голосам  различных  птиц  и  животных.  Стены  Священной  Пещеры
оглашались рычанием хищников,  ржанием лошадей,  птичьим свистом, пением и
кряканьем. Нум веселился от души, слушая эти импровизированные концерты, и
молодой  смех  его  будил  звонкое  эхо  в  отдаленных подземных гротах  и
коридорах.
     Так проходила, день за днем, долгая суровая зима.


                                 Глава 9

                                 ВОЛЧОНОК

     Как-то днем,  сидя у  очага в  отцовской пещере,  Нум услышал снаружи
отрывистые,  глухие  удары  и  понял,  что  это  трещит  и  лопается  лед,
сковывавший  толстым  панцирем  буйные  воды  Красной  реки.   Морозы  еще
держались,  вьюги  и  метели  по-прежнему свистели и  выли,  проносясь над
безмолвной долиной,  но  в  воздухе уже ясно ощущалось нечто,  возвещавшее
близкий приход весны.
     Нум  чувствовал,  как с  каждым днем силы его прибывают.  Он  заметно
раздался в плечах;  на руках вздувались тугие бугры мускулов. Поврежденная
лодыжка больше не  мучила его;  он  почти перестал хромать.  Временами его
охватывало   неудержимое  желание   прыгать   и   бегать,   чтобы   как-то
израсходовать переполнявшую его энергию. Он по десять раз на дню взбирался
на  частокол и  подолгу озирал  с  его  высоты пустынную,  укрытую толстым
ковром снега, безмолвную долину Красной реки.
     Нум  твердо верил,  что при первых же  признаках наступления весенних
дней  Мадаи  вернутся  в  родные  пещеры.  Он  старался  представить  себе
удивление и  радость своих  соплеменников,  когда они  увидят его  целым и
невредимым,  и узнают,  что их Мудрый Старец,  которого они, без сомнения,
оплакивают как погибшего, жив.
     Воображая себе эту встречу, Нум громко смеялся от радости.
     Однажды мальчику пришло  на  ум  сделать себе  новую  меховую одежду:
старая становилась узка в  плечах и коротка.  Нум не был искусным портным;
честно говоря,  ему  до  этого дня  ни  разу не  приходилась брать в  руки
костяную иглу, - работа эта считалась у Мадаев сугубо женской. Он трудился
в  поте  лица  над  плотной и  неподатливой оленьей шкурой,  прокалывая ее
толстой иглой и протаскивая затем сквозь отверстие нитку из сухой бизоньей
жилы.
     Снаружи,  за  частоколом,  бушевала  пурга.  Северный ветер,  свирепо
завывая, гнал над землей мириады колючих снежинок.
     Вдруг сквозь вой  метели до  слуха Нума донесся какой-то  новый звук.
Мальчик поднял голову и  прислушался.  Чьи-то  заунывно-зловещие голоса то
примешивались к непрекращающемуся свисту ветра,  то сливались с ним в одну
монотонную жалобу.
     Стая волков охотилась на опушке Большого леса.
     Нум  отложил  в  сторону  свое  рукоделье и  проворно вскарабкался на
частокол.  Волки были так близко,  что он  без труда различал их.  Хищники
бежали рысью по нетронутому снегу. Нум не мог разглядеть, какую добычу они
преследуют.  Наверное,  стая выследила зайца или одного из  тех маленьких,
похожих на лисичек зверьков, чей белый мех сливается с белизной окружающей
местности, делая их почти невидимыми.
     Потеряв  интерес  к  происходящему,  Нум  вернулся в  пещеру,  уселся
поближе к очагу и принялся за прерванную работу.
     Между  тем  голоса хищников становились все  явственнее.  Никогда еще
волки  не  отваживались подходить так  близко к  покинутым жилищам Мадаев.
Обычно они появлялись только в одиночку или парами, крадучись приближались
к пещерам под прикрытием прибрежных валунов и высоких сугробов, обнюхивали
частокол с наружной стороны и,  помедлив немного,  уходили обратно, поджав
хвост и прижимаясь брюхом к земле.
     Но сегодня хищники, казалось, решили брать пещеру приступом.
     Нум  снова  занял  свой  наблюдательный  пост  на  гребне  частокола,
осторожно выглядывая наружу из-за верхушек дубовых кольев.
     Нет,  волки не  преследовали на  этот раз никакой добычи.  Они бежали
прямо к скалистой гряде.  Должно быть,  голод сильно мучил их,  раз звери,
забыв о своей привычной осторожности,  выбрались из-под защиты деревьев на
открытое место, не имея перед собой вспугнутой дичи.
     Нум  взглянул на  три  небольшие оленьи туши  и  связку вяленой рыбы,
висевшие на  шестах у  входа в  пещеру.  Что,  если обезумевшим от  голода
хищникам удастся перескочить через высокую ограду,  уничтожить эти скудные
припасы и тем обречь Абахо и Нума на голодную смерть?
     Испуганный этой мыслью,  Мальчик снял мясо и рыбу с шеста и перетащил
в  маленькую кладовку в  глубине отцовского жилища.  Если положение станет
угрожающим,  он успеет унести запасы в  Священную Пещеру.  Затем Нум снова
вскарабкался на  частокол  и,  прикрывая лицо  от  режущего ветра,  бросил
быстрый взгляд наружу.
     Волки с той же скоростью бежали к реке, от которой их теперь отделяло
расстояние,  равное  полету стрелы.  Впереди скакал большой волк  с  седой
шкурой,  изорванными ушами и облезлым хвостом -  матерый зверь,  когда-то,
по-видимому, обладавший огромной силой. Рядом с ним, стараясь не отставать
от  старика,  бежал  совсем небольшой волчонок,  прижимавшийся на  ходу  к
тощему   боку   седого  волка.   Остальные  хищники  следовали  за   ними,
выстроившись  полукругом,   концы   которого   постепенно  вытягивались  и
смыкались вокруг бегущих впереди.
     Нум  мгновенно догадался,  что происходит.  Абахо как-то  рассказывал
ему,  что,  когда вожак волчьей стаи  становится стар  и  слаб,  стая  при
отсутствии другой добычи обрекает его на съедение.  Судя по всему,  именно
такая участь ожидала огромного седого волка, бежавшего впереди обезумевшей
от  голода своры хищников.  Теперь уже  не  он  вел за  собой эту свору по
охотничьей тропе, но сам превратился в добычу изголодавшейся стаи.
     Преследователи гнали  старого  вожака  прямо  к  обледеневшему берегу
Красной реки. Стоило ему немного уклониться влево или вправо, как зловещий
полукруг сразу же  стягивался вокруг него петлей.  Время от  времени вожак
оборачивался,  чтобы убедиться, что волчонок по-прежнему следует за ним, а
иногда,  невзирая  на  возраставшую с  каждой  минутой  опасность,  слегка
замедлял свой бег, чтобы малыш мог догнать его.
     На  что он надеялся?  Хотел ли пересечь замерзшую реку,  проникнуть в
жилище людей и там, прислонившись спиной к стене, до последней капли крови
защищать свою жизнь и жизнь маленького существа, доверчиво бежавшего рядом
с  ним на своих слабых лапках?  Или он думал проскользнуть в  какой-нибудь
узкий лаз и спастись от преследователей в недрах подземного лабиринта?
     Никто не знал,  что на уме у беглеца.  Но он бежал прямо к частоколу,
за которым притаился Нум, бежал из последних сил!
     Волк уже пересек реку,  достиг обрывистого скалистого берега и  начал
взбираться  по  нему  вверх,   как  вдруг,   обернувшись  на  ходу,  чтобы
удостовериться,  что  волчонок не  отстал,  споткнулся об  острый выступ и
скатился обратно на речной лед. В то же мгновение волки, рыча и отталкивая
друг  друга,  кинулись к  нему.  Но,  прежде  чем  первый нападающий успел
наброситься на  свою  добычу,  старый вожак вскочил на  ноги,  обернулся и
встретил врагов лицом к лицу.
     Грозно  оскалив  огромные желтоватые клыки,  все  еще  внушавшие стае
почтительный страх,  седой волк  стоял во  весь  свой  могучий рост  перед
преследователями,  которые окружали его  со  всех  сторон почти правильным
кольцом,  но не решались напасть.  Медленно,  но неуклонно хищники сжимали
кольцо,  подползая к  добыче  по  снегу  так  незаметно и  неощутимо,  что
казалось,  они  недвижно застыли на  месте.  Один из  них,  почти такой же
огромный,  как  старый волк,  был,  по-видимому,  новым вожаком стаи.  Как
только молодой вожак делал движение лапой,  остальные тотчас же  следовали
его примеру. Это он подал сигнал к атаке.
     Молниеносным прыжком молодой вожак ринулся на  волчонка и  рванул его
зубами  за  плечо.  Волчонок  отчаянно  взвизгнул и  спрятался под  брюхом
старого волка.
     И тотчас же,  словно по команде,  волки,  щелкая зубами,  бросились в
бой.
     С  этой  минуты Нум  видел  только рычащий клубок ощетинившихся серых
тел,  катавшихся по льду Красной реки.  Перед глазами его мелькали головы,
хвосты и лапы,  клочья вырванной шерсти,  разинутые пасти с окровавленными
зубами.
     Сквозь вой и рычание сцепившихся в смертельной схватке зверей до ушей
Нума  временами доносился пронзительный,  раздирающий душу визг маленького
волчонка.
     Нум хорошо знал,  что значит быть слабым и  неспособным к защите.  Он
ясно представлял себе ужас несчастного малыша, отбивающегося в безнадежной
борьбе от  огромных,  во много раз превосходящих его силой зверей.  Острая
жалость к волчонку пронзила сердце мальчика.
     Не  отдавая себе  ясного отчета в  своих  действиях,  Нум  бросился в
пещеру,  схватил  смолистый факел,  зажег  его  в  пламени  костра,  снова
взобрался на частокол и, потрясая факелом, испустил боевой Клич Мадаев.
     Поглощенные  яростной  борьбой,   волки  не  сразу  расслышали  голос
мальчика.  Старый и новый вожак,  схватив друг друга за горло, катались по
льду.  Седой волк  дрался с  мужеством отчаяния,  но  было  очевидно,  что
победителем из  этой схватки ему  не  выйти.  Мощные клыки его  противника
впились мертвой хваткой в  горло старика и  сжимали его сильней и сильней.
Вдруг  глаза седого волка закрылись,  голова упала на  плечо...  Все  было
кончено.
     Остальные хищники,  обезумевшие от  борьбы,  запаха крови  и  голода,
яростно рычали.
     Нум снова испустил боевой клич и, размахнувшись, швырнул свой факел в
середину свалки,  которая шла теперь у самого берега,  напротив частокола.
Факел просвистел в  воздухе и  угодил прямо в центр живого клубка,  опалив
шерсть двум или трем хищникам.  Перепуганные волки кинулись прочь,  поджав
хвосты и жалобно воя от страха.
     Нум  тем  временем  зажег  два  новых  факела  и  появился на  гребне
частокола,  размахивая пылающими ветками и  крича  что  было  сил.  Паника
овладела хищниками.  Они были уверены,  что пещеры пусты, что в них никого
нет,  -  но вот перед ними человек,  их исконный враг, и в руках его самое
грозное, самое страшное оружие - огонь!
     Нум  метнул второй факел.  Он  пролетел над головами волков и  упал в
сугроб,  рассыпая вокруг тучи огненных искр.  Волки шарахнулись в стороны,
опасаясь новых,  мучительных укусов пламени,  - и Нум увидел седого волка,
распростертого на снегу. Он лежал в луже крови, не шевелясь, а рядом с ним
вытянулся волчонок, лапы которого временами слабо вздрагивали.
     Нум   высоко  поднял  над   головой  третий  факел.   Ветер  раздувал
красноватое пламя,  искры  летели  вихрем.  Напрягая голос,  мальчик снова
закричал,  осыпая  волков  угрозами и  бранью.  Хищники  смотрели на  него
ошеломленные,  моргая глазами,  прижав уши  к  голове и  опасливо поджимая
хвосты.
     Вращая  факел  над  головой,  Нум  сделал движение,  словно собирался
бросить его в сторону стаи.  Но волки,  не дожидаясь, пока огонь настигнет
их,   кинулись  врассыпную.  Прижимаясь  брюхом  к  синеватому  льду,  они
пересекли реку и открытое пространство противоположного берега - черные на
белом снегу - и скрылись за деревьями Большого леса. Оттуда с опушки, они,
вероятно,  будут следить за тем,  что произойдет на льду реки,  но вряд ли
отважатся вернуться к месту кровавого побоища до наступления темноты.
     Нум был опьянен своей победой.
     Недолго думая он перекинул лестницу через частокол и спустился по ней
на берег.  Абахо категорически запретил ему выходить за пределы частокола.
Но разве Нум не обратил только что в бегство целый десяток хищников?
     Громко смеясь и  крича от  радости,  мальчик двинулся к  реке,  шагая
прямо по обледенелому снегу, звонко скрипевшему под его ногами.
     Ах,  какое это было наслаждение -  очутиться наконец на свободе,  под
необъятным  куполом  зимнего  неба,   после  стольких  дней   вынужденного
затворничества в темноте подземелья!
     Спускаясь по крутому откосу,  Нум поскользнулся и, чтобы не скатиться
вниз, ухватился за выступ льда. Жестокий холод обжег его пальцы. Он сам не
понимал,  что  так  неудержимо влечет его к  месту кровавой схватки.  Быть
может,  ему  просто  захотелось рассмотреть поближе  простертого на  снегу
старого волка?
     Ветер  налетал яростными порывами и,  казалось,  задался целью  сбить
мальчика с ног.  Нум шел согнувшись,  отворачивая лицо,  и чувствовал, как
тысячи острых ледяных крупинок впиваются, словно иголки, в его щеки и лоб.
Глаза то и дело застилало слезами.  В одной руке он держал факел,  который
предусмотрительно захватил с  собой,  другой придерживал на  груди меховую
одежду.
     Осторожно приблизившись к месту боя,  Нум убедился, что опасаться ему
нечего.  Старый  вожак  был  мертв.  Темная  кровь  еще  сочилась  из  его
бесчисленных ран, но тут же застывала на морозе.
     Нум  подумал,  что  следовало бы  оттащить мертвого волка к  пещере и
снять с  него шкуру.  Это был бы  его первый охотничий трофей!  Он подарит
шкуру Цилле -  то-то она обрадуется!  Но - увы! - шкура старого волка была
вся изорвана, мех висел клочьями. Нет, такой трофей стоит немногого!
     Нум наклонился,  чтобы пощупать мех свободной рукой. И в ту же минуту
волчонок,  неподвиж