инут
черты его  лица утратили свое открытое детское выражение:  теперь это было
суровое и замкнутое лицо взрослого человека.
     - Мы уйдем на рассвете,  -  сказал он глухо, - я отведу Яка на опушку
Большого леса...
     - Мы пойдем вместе с тобой,  - мягко отозвался Абахо, - я и твой отец
Куш. Втроем нам будет легче сказать <прощай!> нашей прекрасной мечте.


                                 Глава 15

                               СНОВА ВЕСНА

     Потянулись долгие зимние месяцы.
     С  того  дня  как  Нум  согласился на  разлуку со  своим четвероногим
другом, среди Мадаев вновь воцарились мир, спокойствие и согласие.
     В первое время сородичи,  испытывая горячую признательность к Нуму за
принесенную им  для  блага  племени  жертву,  всячески старались высказать
мальчику свою дружбу.  Встречая Нума,  Мадаи широко улыбались ему, ласково
подталкивали локтями и кулаками, дарили разные мелкие подарки. Но мальчик,
поглощенный своим горем,  равнодушно принимал эти изъявления симпатии,  ни
на минуту не забывая, что только из-за косности соплеменников ему пришлось
расстаться с Яком.
     И  только после кратковременного облегчения Мадаи снова почувствовали
смущение  и   неловкость,   поняв,   что  причинили  мальчику  жестокое  и
непоправимое горе.
     Нум проводил теперь долгие часы, сидя на гранитном валуне возле входа
в  отцовскую пещеру.  Не  отрывая глаз от  темневшей вдали опушки Большого
леса, он лихорадочно прислушивался ко всем звукам, которые доносил до него
оттуда порывистый, холодный ветер. Страшная мысль терзала его день и ночь:
жив ли Як? Что, если дикие сородичи не захотели принять его обратно в свою
стаю и прогнали волчонка,  а быть может,  растерзали,  как некогда старого
вожака,  отца Яка? Глядя перед собой остановившимися от ужаса глазами, Нум
видел Яка в луже крови,  умирающего на холодном снегу, отвергнутого всеми:
и волками и людьми.  Это видение преследовало мальчика;  он не в силах был
отделаться от горького предчувствия.
     Но  однажды,  вьюжным морозным вечером,  когда ветер вздымал с  земли
мириады снежинок и со страшной скоростью гнал их перед собой вдоль берегов
Красной реки,  Нум  вдруг отчетливо услышал сквозь вой  пурги голос своего
четвероногого друга.  Глубокий и  мощный,  он поднимался к  серому зимнему
небу и, казалось, говорил:
     <Я  здесь,  я  здесь,  о  мой хозяин!  Я  помню тебя,  я  предан тебе
по-прежнему!>
     С  этого  вечера  Нум  словно  ожил,  стряхнув  с  себя  владевшее им
оцепенение.  И  все  Мадаи ощутили,  как с  души у  них свалилась огромная
тяжесть.  Воины и  охотники,  мужчины и женщины,  старики и дети наперебой
выражали мальчику свою  любовь  и  внимание.  А  Цилла  улыбалась ему  так
ласково и нежно, словно хотела испросить прощения за неведомую вину.
     И  тогда по вечерам,  сидя у  жаркого костра в отцовской пещере,  Нум
начал говорить соплеменникам о Яке. Он рассказал Мадаям, как спас волчонка
от  изголодавшейся,  разъяренной стаи,  как  долго приручал его,  стараясь
лаской  и  терпением  победить  природную дикость  и  недоверие маленького
хищника.  Он  рассказал про случай с  пещерным медведем, когда Як  впервые
доказал свою преданность и  отвагу;  рассказал о  Больших Ступнях,  об  их
трусости,  вероломстве и  низости,  о  том,  как  ему пришлось в  одиночку
пуститься за ними в погоню, чтобы спасти Яка от верной гибели...
     Сгрудившись вокруг  пылавшего посреди пещеры  костра,  Мадаи,  затаив
дыхание,  слушали Нума.  Глаза  их  сверкали от  возбуждения,  яркое пламя
отражалось  в  темных  зрачках.  Наивные  и  непосредственные,  как  дети,
несмотря  на   внешнюю  суровость,   они   обожали  такие   увлекательные,
захватывающие  дух  рассказы  и   переживали  все  события  так  горячо  и
заинтересованно,  словно сами были их участниками.  Лица их то вспыхивали,
то бледнели, они то вздрагивали, то замирали, то весело смеялись и хлопали
в  ладоши,  то сжимали кулаки и  потрясали ими в  воздухе,  и  снова жадно
слушали,  боясь  проронить  слово  и  едва  осмеливаясь  дышать.  В  самых
патетических  местах  рассказа  лучшие  танцоры  вскакивали  с   места   и
изображали в  пантомиме  нападение  пещерного медведя,  испуг  и  унижение
Гоура,  крушение плота,  на  котором Нум  пустился в  погоню  за  Большими
Ступнями, освобождение Яка.
     Так мало-помалу молодой волк, изгнанный Мадаями, сделался в их глазах
легендарным  существом,   сказочным  героем,  образцом  отваги,  дружбы  и
преданности.
     Если погода позволяла, дети племени выбегали из тесных и душных жилищ
на берег реки, чтобы хоть немного размяться. У них были теперь новые игры:
<в волка и пещерного медведя>,  <в волка и рыжих человечков>,  <в спасение
Яка>. Но никто из ребят не хотел быть Гоуром, и каждый мечтал сыграть Яка.
Прижав  ладони  к  вискам,  они  поднимали  над  темноволосыми головенками
указательные пальцы,  изображавшие острые  уши  маленького волка,  или  же
носились вприпрыжку среди сугробов подражая волчьему бегу.
     Нум веселился от души,  глядя на эти новые,  рожденные его рассказами
игры.
     - Видишь,  сын мой,  - говорил довольный Абахо. - Твоя жертва не была
бесцельной.  Она  пошла  на  пользу  нашей  затее.  Если  бы  мы  с  тобой
упорствовали,  не желая расставаться с  Яком,  дело кончилось бы тем,  что
Мадаи в один прекрасный день убили бы нашего питомца, потому что все племя
жило в постоянном страхе. А теперь они узнали о волчонке столько хорошего,
что многие в глубине души уже жалеют об его изгнании.
     - Як вернулся к своей прежней дикой жизни,  -  грустно отвечал Нум. -
Назад он не придет.
     - Кто знает? - задумчиво улыбался Абахо. - Кто может это знать?
     Нум молча качал головой,  но  в  самой глубине души не  мог запретить
себе надеяться.  Несколько раз с опушки Большого леса к нему долетал голос
Яка,  уже не визгливый и пронзительный, как в раннем детстве, а глубокий и
мощный.  Это был голос взрослого зверя в расцвете сил, торжествующая песня
свободного  и  счастливого  существа,   разносившаяся  далеко  вокруг  над
заснеженными  просторами.   На   исходе  зимы  к   голосу  молодого  волка
присоединился другой, более высокий и звонкий. Як больше не охотился один,
он нашел себе подругу.
     Нум  понял,  что теперь ему никогда не  увидеть больше своего верного
друга.
     Но  у  мальчика не было времени предаваться отчаянию и  горю.  Другие
волнения и заботы отвлекали его от горьких дум.
     С приближением весны Мадаев охватило неясное беспокойство. Они по сто
раз на  дню поднимали вверх головы и  зорко всматривались в  небо на  юге,
мечтая  увидеть наконец в  весенней лазури  первые  стаи  перелетных птиц,
возвращающихся в  родные места из жарких стран,  где они провели зиму.  По
ночам люди просыпались и чутко прислушивались -  не трещит ли на реке лед.
Они  выискивали на  освободившихся от  снега  южных  склонах холмов первые
весенние ростки и, радостно смеясь, показывали их друг другу.
     Мужчины приводили в  порядок охотничье оружие  и  испытывали его.  Из
тесной пещеры Сика, оружейника, с утра до вечера доносились то звонкие, то
глухие удары. Осколки кремня летели во все стороны. Наконечники для стрел,
дротиков и  копий  выстраивались рядами  вдоль  стен,  зубчатые и  острые.
Помощники Сика терпеливо оттачивали и шлифовали мелким песком затупившиеся
лезвия каменных топоров и костяных копий.
     Женщины готовили в  дорогу меховые одежды и одеяла,  собирали остатки
зимних запасов пиши, закапывали в укромных уголках пещер ненужные в походе
орудия и  предметы домашнего обихода и то и дело ссорились из-за тесноты и
перенаселенности жилищ.
     Дети и  подростки еле  сдерживали свое нетерпение.  Мысленно они  уже
видели себя на необъятных просторах далекого Юга.  Забывая ожидавшие их на
многодневном пути  трудности,  не  помня изнурительного осеннего перехода,
они  думали  только  о   переправах  через  многоводные  реки  и  о  новых
горизонтах, открывающихся с высоты каждого горного перевала.
     Жажда дальних странствий овладела всеми Мадаями - от мала до велика.
     Нум был совсем не  прочь участвовать в  этой всеобщей веселой суете и
сборах. Он тоже чувствовал зуд в ногах и смутное беспокойство в сердце. Но
Мудрый Старец не давал ему ни минуты роздыха.  Он вдруг решил - неизвестно
с какой целью - устроить Нуму генеральный экзамен и проверить, запомнил ли
тот все Знание,  преподанное ему за два года обучения. Уединившись с Абахо
в Священной Пещере, Нум целыми днями повторял рецепты лекарств и снадобий,
начатки примитивной анатомии,  обрядовые песни,  молитвы и заклинания.  Он
заучивал  расположение  ночных  небесных  светил,   по  которым  следовало
определять направление в  дремучих  лесах,  горных  ущельях  и  необъятных
степных просторах.  Все  это  он  уже  давно знал  наизусть и  бесконечные
повторные вопросы Абахо раздражали и возмущали его до крайности. Но Мудрый
старец,  словно  не  замечая  его  нетерпения,  снова  и  снова  испытывал
прочность его познаний и остроту ума.
     Почему Абахо выбрал для проверки столь неподходящее время? Неужели он
не видит,  что Нум сгорает от желания закончить беседу и ждет не дождется,
когда  Мудрый  Старец  отпустит его  собираться в  дорогу вместе со  всеми
Мадаями?
     Однажды к вечеру, Нум, не выдержав, спросил:
     - К чему эти бесконечные повторы,  Учитель?  К чему они сейчас, когда
на  днях  выступаем в  поход  и  нам  обоим давно пора  заняться дорожными
приготовлениями и сборами?
     Помолчав немного, Абахо ответил:
     - Настало время открыть тебе правду, сын мой! Я не иду с вами на Юг в
этом году!
     Нум растерялся от  неожиданности.  В  полном недоумении смотрел он на
Учителя. Абахо вздохнул:
     - Да,  мой мальчик,  я  не  пойду нынче с  вами.  Моя больная нога не
выдержит трудностей дальнего пути.  А  быть  своим сородичам в  тягость во
время кочевья я не хочу. Ты заменишь меня в походе и на летней стоянке.
     Сердце в груди мальчика упало.  Абахо не будет с ними в походе!  Нет,
это  немыслимо,  это  просто невозможно себе  представить!  Широко раскрыв
глаза,  Нум смотрел на Абахо и вдруг заметил,  как сильно сдал за эту зиму
Мудрый Старец. Сломанная во время землетрясения нога его так и не срослась
как следует,  он передвигался с трудом и сильно хромал. Одышка мучила его.
И Абахо решил остаться на берегах Красной реки в обществе трех или четырех
стариков,  которым, так же как и ему, долгое путешествие на Юг было уже не
под силу.
     Пристально глядя на Нума,  Абахо торжественно повторил,  что поручает
племя Мадаев ему,  своему ученику и преемнику.  Нум будет лечить больных и
раненых,  возносить молитвы духам Земли,  Воды,  Воздуха и Огня, созерцать
утром и  вечером небо,  намечая по  звездам путь,  которого Мадаям следует
держаться,  или  отыскивать дорогу,  если путникам случится потерять ее  и
заблудиться.  И -  самое трудное, самое сложное! - он должен стать другом,
советчиком и помощником для всех тех,  кто нуждается в совете, поддержке и
помощи.
     Самонадеянный, воображавший, что он уже знает все, Нум вдруг с ужасом
обнаружил,  что еще не имеет представления о множестве вещей. Это открытие
окончательно сразило его.  Он почувствовал,  что слишком молод и неопытен,
что  ему  не  по  силам  такая  огромная,  такая  тяжкая  ответственность.
Бросившись на колени перед Абахо, он стал умолять Учителя не отпускать его
одного на летнее кочевье.  Пусть Мудрый Старец и  на этот раз сопровождает
племя Мадаев, даже если его придется нести всю дорогу на носилках!
     Но Абахо не внял его мольбам.  Он молча отвязал от пояса свой кожаный
мешочек, вынул из него заветный талисман и торжественно вручил Нуму.
     Нум узнал круглый,  просверленный посредине камень на  тонком кожаном
ремешке,  с  помощью которого Абахо  два  года  тому  назад  воспроизводил
глубокий и мощный голос бизонов.
     Нум,  как  и  все  его  сородичи,  безоговорочно верил  в  могущество
талисманов.  Он  бережно спрятал на  груди магический камень,  но сознание
непосильной ответственности не проходило.
     Совсем  недавно  Нум  потерял  Яка,  своего  единственного преданного
друга.  Сегодня он теряет,  -  правда только на время, - мудрого и доброго
Учителя,  направлявшего  его  первые  шаги  по  дороге  Знания.  Кого  ему
предстоит потерять завтра?
     Нум поделился своими огорчениями с  матерью,  но  Мамма выслушала его
рассеянно и  безучастно:  мысли ее были заняты другим.  Маленький Эко,  ее
младший сын,  вот уже несколько дней заходился от приступов кашля, и Мамма
думала только о  том,  как  облегчить страдания малыша.  Не  знает ли  Нум
верного средства, чтобы избавить Эко от болезни?
     Нум  постарался применить для  лечения братишки все  знания,  которые
передал ему  Абахо.  Потом  подошел к  отцу  и  хотел поговорить с  ним  и
посоветоваться.  Но Куш был слишком занят приготовлениями к походу,  чтобы
выслушать Нума внимательно.  На  нем,  как  на  вожде племени,  лежала вся
ответственность за удачу летнего кочевья.
     Печально вздохнув,  Нум отправился к Цилле.  Он несколько пренебрегал
ею  этой зимой,  занятый учебой и  неотвязными мыслями об  Яке.  Разговоры
молодой девушки частенько казались ему пустыми и бессодержательными. Цилла
проводила  теперь  все  свободное  время,  расшивая  свои  меховые  одежды
разноцветными кожаными ремешками,  костяными бусами и раковинами. Прищурив
длинные ресницы,  она  окидывала оценивающим взглядом свою работу,  затем,
приложив к вышивке браслеты, подаренные ей сыном вождя Малахов, любовалась
творением своих рук.
     Нум  поделился с  девушкой  терзавшими его  сомнениями и  опасениями.
Цилла проявила самое дружеское сочувствие его невзгодам:
     - Ах,  как  досадно,  что  дед Абахо не  может сопровождать нас,  как
обычно,  в походе! Но он действительно сильно постарел и ослабел. Впрочем,
я  уверена,  что ты  прекрасно справишься без него,  Нум!  Ты теперь такой
умный и так много знаешь!
     Голос у Циллы был мягкий и певучий, глаза смотрели на Нума дружелюбно
и ласково,  на губах блуждала загадочная улыбка. Но Нуму вдруг показалось,
что мысли ее  где-то  далеко.  О  чем она думала?  Не желая испытать новое
разочарование,  Нум остерегся задать ей этот вопрос,  томивший его неясным
предчувствием беды.
     Загадка разрешилась скоро.
     ...Уже  пять дней племя кочевало в  южном направлении.  Навстречу ему
буйно и  победно шествовала весна.  Пробудившись от  долгой зимней спячки,
природа  словно  торопилась наверстать упущенное.  Все  вокруг  зеленело и
цвело,  благоухало и  пело.  Всюду  звенели  и  бурлили  весенние ручейки,
бежавшие по ложбинам среди мха и  молодой зелени,  сталкиваясь и сливаясь,
огибая  полянки  цветущих  ирисов  и   примул.   На  деревьях  лопались  и
раскрывались  почки,  выпуская  на  волю  нежные,  светло-зеленые  листья,
трепетавшие на  свежем весеннем ветру.  Даже  нависшие над  рекой  угрюмые
гранитные утесы,  казалось,  ожили и помолодели.  Розовые в лучах утренней
зари и  кирпично-красные на  закате,  они словно тоже участвовали в  общем
празднике обновления.
     Вечером пятого дня  Мадаи  сделали привал на  опушке каштановой рощи.
Пышная молодая листва весело шелестела над головой.
     Нум озабоченно расхаживал среди сородичей, прикладывая целебные травы
к  ссадинам,  порезам и  ушибам,  растирая натруженные во  время  дневного
перехода плечи и колени. Ему некогда было думать о собственной усталости и
поврежденной лодыжке, которая к вечеру начинала тихонько ныть.
     Нум не смог бы сказать,  доволен ли он.  Но он чувствовал,  что нужен
соплеменникам, и это сознание было для него лучшей наградой за все труды.
     Утешив,  как умел,  маленькую девочку,  которая плача, показывала ему
расцарапанную колючкой ручонку,  Нум  выпрямился и  увидел трех незнакомых
людей,  направлявшихся к становищу Мадаев.  Самый высокий из них оживленно
махал ему рукой.  Нум всмотрелся - и вдруг, к великой своей радости, узнал
Ури. Его сопровождали двое юношей из племени Малахов.
     Среди веселой суматохи,  поднявшейся в становище Мадаев при появлении
гостей,  Нум сначала ничего не заметил.  В  стоявшем рядом с Ури молодом и
стройном воине  он  не  сразу  узнал  долговязого,  нескладного подростка,
плясавшего с Циллой на празднике встречи двух племен. За эти годы сын Тани
превратился  в  красивого  юношу,  который  мало  чем  напоминал  прежнего
самодовольного  мальчишку,   безудержно  хваставшего  своими   охотничьими
подвигами. Теперь это был спокойный, уверенный в себе человек, державшийся
с большим достоинством,  как и подобало сыну вождя племени. Широкая улыбка
то и дело освещала его открытое мужественное лицо.
     Нум не заметил также,  что Цилла стоит в стороне, потупившись, и лишь
украдкой наблюдает сцену встречи сквозь опущенные ресницы. На девушке была
расшитая  разноцветными бусами  и  раковинами  праздничная одежда;  тонкие
смуглые  пальцы  беспокойно  перебирали  камушки  на   пестрых  браслетах,
украшавших ее обнаженные руки.
     Смысл происходящего  дошел до Нума только в конце трапезы,  когда сын
Тани поднялся с места,  подошел к Цилле и взял ее маленькую  руку  в  свою
широкую ладонь.  Маленькая рука задрожала,  но девушка не отпрянула назад,
не отдернула руки.  Все также  не  поднимая  глаз,  она  встала  с  места,
позволила  сыну  Тани  подвести  себя к Кушу,  и Куш громко и торжественно
спросил Циллу,  согласна ли она покинуть родное племя,  чтобы стать  женой
сына вождя дружественного племени Малахов?
     Нум не расслышал робкого <да>,  слетевшего с  уст подруги его детских
игр. Но ему незачем было слышать ее ответ. Все было и так ясно.
     Едва дождавшись начала  ритуальной  пляски,  которой  Мадаи  отмечали
помолвку юной пары,  Нум проскользнул между танцорами, покинул становище и
углубился в лес.  Он шел быстро,  не разбирая дороги,  и продирался сквозь
колючий кустарник так стремительно,  словно за ним гнались по пятам враги.
Ночной мрак,  окружавший его со всех сторон,  был не так  черен,  как  его
мысли. Он чувствовал себя совершенно одиноким - теперь уже по-настоящему и
навсегда!
     Поравнявшись с  большим  раскидистым дубом,  Нум  бросился ничком  на
землю, поросшую густым мхом, и спрятал лицо в ладонях.
     Сколько времени пролежал он так,  Нум не мог бы сказать.  Но вдруг до
слуха его донесся издалека чей-то голос.  Нум приподнялся на локте с бурно
забившимся  сердцем  и  прислушался.  Этот  голос...  этот низкий горловой
голос,  прозвучавший словно дружеский призыв из темной глубины леса... Нум
отличил бы его среди десятков других голосов. Мог ли он не узнать его?
     Одним  прыжком  Нум  вскочил  на  ноги  и,   напрягая  зрение,   стал
всматриваться в ночную мглу,  которая здесь, под сводами могучих деревьев,
казалась еще непрогляднее. Сдавленным от волнения голосом он крикнул:
     - Як!.. Як! Это ты?..
     И замолк, прислушиваясь к ночным звукам и шорохам, заполнявшим лесную
чащу.   С  опушки  леса  чуть  слышно  доносились  веселые  песни  Мадаев,
сопровождаемые глухим рокотом барабанов.  Ночной ветерок слабо  шелестел в
густой листве.
     Внезапно Нум увидел вдали два зеленых огонька,  светившихся в темноте
между ветвями.  Спустя минуту рядом с  этими двумя огоньками вспыхнули еще
два.
     Не  раздумывая ни  минуты,  Нум бросился к  ним,  протянув вперед обе
руки.  В  чаще послышался треск и быстро удаляющиеся шаги;  сухой валежник
хрустел под ногами беглецов.  Две зеленые точки исчезли сразу;  две других
еще некоторое время мерцали вдали, затем тоже погасли.
     - Як! - крикнул в отчаянии Нум. - Як! Где ты? Не уходи. Не уходи, Як!
     Жалобное повизгивание было ему ответом. Нум понял, что не ошибся. Его
четвероногий друг был  здесь,  совсем близко от  него!  Но  что-то  мешало
молодому волку подойти к  своему хозяину.  Должно быть,  это была волчица,
подруга Яка.  Испуганная и недоверчивая,  она