дные места. Сейчас все, наверное,
пляшут вокруг костра,  поют и веселятся... Мы должны быть вместе с ними на
этом празднике! В путь, Як, в путь!
     Як  тяжело вздохнул.  Он предпочел бы еще немного отдохнуть.  Но Нум,
схватив  приятеля за  передние лапы,  заставил приплясывать вместе  с  ним
веселый танец, не обращая внимания на жалобные повизгивания волчонка.
     - Я  увижу мою  маму,  моего отца,  моих братьев!  Я  увижу маленькую
Циллу!
     В  эту  счастливую минуту  Нум  совсем забыл  о  том,  что  может  не
встретить кого-то из близких. Они, конечно же, все тут, они счастливы, что
нашли его  и  Абахо живыми и  невредимыми!  Нуму казалось,  что он  слышит
удивленные возгласы  сородичей:  <Как  ты  вырос,  Нум!  И  ты  больше  не
хромаешь!  А кто с тобой? Твой ручной волк? Можно погладить его? Он нас не
укусит?>
     И Нум,  счастливый и гордый, станет показывать всем, как надо гладить
Яка,  тихонько проводя по  короткой и  жесткой шерстке от лба к  загривку,
почесывая за ушами и приговаривая ласковые слова...
     Он  ничуть не сомневался в  том,  что эти ласки доставят Яку такое же
удовольствие, как в тех случаях, когда он гладит его сам.
     До родных пещер оставалось еще более двух часов ходьбы.  Но,  забыв о
своей усталости и слабости волчонка, Нум несся как вихрь сквозь каштановые
и дубовые рощи,  не обращая внимания на ветки, царапавшие и хлеставшие его
по лицу.
     Як бежал за ним с трудом,  строптиво прижав уши к затылку  и  скривив
губы  в  недовольной  гримасе.  Из  горла  его время от времени вырывалось
глухое недовольное ворчание.  К чему такая безумная гонка,  в которой,  по
его, Яка, мнению, нет никакой надобности?
     Наконец они достигли устья долины, и Нум остановился, чтобы перевести
дыхание перед подъемом на крутой береговой откос.
     Пока  они  мчались словно одержимые по  лесам и  холмам,  ночь успела
опуститься на землю,  и Нум уже не различал больше впереди высокого столба
серого дыма, возвещавшего о возвращении Мадаев. Но то, что открывалось его
взору теперь, было несравненно прекраснее.
     На  широкой площадке перед  входом в  жилище вождя  пылал  гигантский
костер.  Бушующее пламя  взвивалось алыми языками к  ночному небу,  озаряя
багровым  светом  окрестные  скалы.  В  его  фантастическом освещении  они
казались отлитыми из золота или меди.
     А   вокруг  этого  великолепного  костра,   четко  выделяясь  черными
силуэтами на  его огненном фоне,  кружились в  стремительной пляске Мадаи,
празднуя свое прибытие в родные края.
     Все  мужчины были в  парадных одеяниях.  Высокие прически украшали их
головы, пышные меховые одежды развевались за плечами, на мускулистых руках
и  лодыжках красовались браслеты из резной кости,  разноцветных камушков и
раковин.  Мужчины плясали боевой танец, высоко вскидывая колени и потрясая
оружием,  а женщины, усевшись в круг возле костра, ударяли ладонями в такт
пляске или  били  в  барабаны из  кожи  оленя,  натянутой на  высушенные и
выдолбленные тыквы.
     Громкая, радостная песня летела к темному небу, усыпанному крупными и
яркими осенними звездами.
     Нум  не  мог  еще  различить с  такого расстояния лиц  танцоров.  Ему
показалось,  однако,  что он видит среди них высокую,  широкоплечую фигуру
отца.  Сердце  мальчика  радостно  забилось.  Он  обернулся и  возбужденно
крикнул:
     - Як, идем скорей! За мной!
     Только тут  Нум  заметил,  что волчонок отстал от  него на  несколько
десятков шагов. Присев на задние лапы, навострив уши и подняв вверх острую
морду,  Як  настороженно втягивал ноздрями ночной воздух.  Вид у  него был
угрюмый и встревоженный.
     <Мне незнакомы эти запахи,  -  казалось, думал Як. - Насколько я могу
понять,  это  запахи людей...  чужих  людей...>  Шерсть на  спине волчонка
встала  дыбом.  Человеческие существа -  за  исключением Абахо  и  Нума  -
вызывали  теперь  в  нем  лишь  недоверие  и  жгучую  ненависть.  Боль  от
нанесенных Гоуром ударов была еще свежа в памяти Яка. Правда, запах Мадаев
ничем не напоминал едкого запаха прогорклого тюленьего жира, которым так и
разило от  Больших Ступней,  но дикое сердце молодого волка все равно было
полно сомнений.  Как узнать,  будут ли эти новые люди добры к нему?  Вдруг
они тоже начнут обижать его?
     Поняв настроение волчонка,  Нум подбежал к  нему и порывисто обнял за
шею:
     - Не бойся,  мой маленький Як!  Мадаи не причинят тебе зла! Нет, нет,
они будут очень рады нам. И они непременно полюбят тебя, потому что я тебя
люблю. Пойдем со мной, не бойся!
     Як  дал  уговорить себя.  Что  ему оставалось делать?  Бросить Нума и
вернуться снова к  дикой жизни?  Ну нет,  он даже думать об этом не хотел!
Ведь он любил своего сумасбродного молодого хозяина.
     Долгие месяцы провел Як вместе с  людьми,  деля с  ними кров и пищу и
засыпая вечером в  блаженной уверенности,  что  никто не  нападет на  него
врасплох во  мраке  ночи,  а  утром  снова  будет  пища,  которую не  надо
добывать.  Пещеры  Красной реки  заменили ему  родную берлогу,  стали  его
жилищем, его собственной территорией.
     Но  именно по этой причине волчонок имел все основания считать Мадаев
дерзкими захватчиками и чужаками.
     Скрепя сердце Як  последовал за  своим  молодым хозяином.  Он  понуро
плелся позади Нума на  полусогнутых лапах,  готовый при малейшей опасности
отпрянуть в сторону и спастись бегством.  Боевые палицы и копья,  которыми
размахивали в  такт  пляске танцоры,  напоминали маленькому волку страшную
дубину  Гоура,  и  он  не  мог  сдержать  глухого  рычания,  вырывавшегося
временами из его глотки.
     А  Нум уже забыл о  своем четвероногом друге.  Он вдруг увидел Мамму,
подходившую к  костру  с  большой  ивовой  корзинкой,  наполненной доверху
дикими яблоками и грушами.
     Мамма выглядела немного постаревшей.  Ее смуглое лицо,  дышавшее, как
всегда,  кротостью  и  добротой,  хранило  следы  перенесенных испытаний и
какого-то  большого горя,  о  котором Нум еще не  знал.  Укутанный в  меха
ребенок крепко спал за ее плечами, ничуть не обеспокоенный царившим вокруг
шумом.  Нум подумал, что мать малыша, вероятно, сильно устала с дороги или
чувствовала себя нездоровой,  и Мамма со своей обычной отзывчивостью взяла
у нее ребенка.
     Нум прорвался сквозь толпу танцоров,  перемахнул через языки пламени,
раздвинул ряды сидевших на корточках женщин, продолжавших ритмично ударять
в ладони, и повис на шее Маммы:
     - Мамма! Мамма! Это я!
     Корзина выскользнула из  рук  Маммы;  яблоки  и  груши  покатились по
земле. Нум услышал ее радостный, до боли знакомый голос:
     - Нум! Мальчик мой!
     Ах,  какое это  было  счастье,  какое блаженство!  Уткнувшись лицом в
материнское плечо,  Нум чувствовал,  как слезы, помимо воли, наполняют его
глаза.  Он так долго ждал этой минуты,  так долго мечтал о ней, так горячо
надеялся,  что  его  дорогая Мамма  не  погибла и  он  сможет когда-нибудь
обхватить ее шею руками и прижаться, как маленький, к ее груди! Прильнув к
матери и  не  смея поднять лица,  залитого счастливыми слезами,  Нум вдруг
обнаружил,  что  Мамма почему-то  стала меньше ростом.  Ему  пришлось даже
немного  нагнуться,  чтобы  обнять  ее.  Ребенок,  разбуженный его  бурным
объятием,  орал во все горло.  И внезапно Нум понял, что не Мамма за время
их разлуки стала ниже, а он, Нум, вырос.
     Он  поднял  голову  и  радостно засмеялся,  глядя  на  мать  сияющими
глазами:
     - Мамма! Мамма! Это ты? Как я счастлив, что вижу тебя!
     Теперь ему совсем не хотелось плакать,  и он с недоумением смотрел на
слезы,  катившиеся по  щекам матери.  Положив ему на  плечи обе руки,  она
лепетала, всхлипывая:
     - Нум, мальчик мой! Как ты вырос! Тхор и Ури были бы так рады увидеть
тебя...
     И  Нум  вдруг понял,  почему плачет Мамма.  Смех  его  оборвался,  он
тревожно оглянулся вокруг.  Все Мадаи - мужчины, женщины и дети - окружали
их плотным кольцом.  Сквозь ритуальную раскраску,  украшавшую их красивые,
мужественные  лица,  Нум  узнавал  большинство  соплеменников:  вот  Соук,
искусный резчик камней,  вот Енок -  лучший охотник племени,  вот Ада, его
жена,  и  Лоук,  их старший сын,  а вот старая Мафа,  ее дочь Джила и внук
Бару... Но скольких сородичей не хватает!
     Большая тяжелая рука  легла на  плечо мальчика,  и  Нум  стремительно
обернулся:
     - Отец! О, отец... это ты!
     Куш,  вождь Мадаев,  стоял перед ним.  Он тоже показался Нуму чуточку
ниже ростом,  но  крупные,  волевые черты его красивого лица дышали тем же
достоинством и благородством, что и раньше.
     Нум и  Куш не  бросились друг другу в  объятия,  не стали целоваться.
Такие  нежности  между  мужчинами  не   приняты.   Но   взгляды  их   были
красноречивее всяких слов.
     В  глазах отца Нум прочел гордость за  сына,  которого он нашел таким
рослым и широкоплечим,  почти без признаков хромоты.  Абахо, наверное, уже
успел рассказать вождю,  как Нум вел себя в течение долгой и суровой зимы.
Теперь Куш больше не скажет о нем:  <Бедный мальчик!> Но почему глаза отца
так грустны и он даже не улыбается Нуму?
     Побледнев от волнения, мальчик еле слышным голосом спросил:
     - А где мои братья? Где Тхор и Ури? Где Цилла?
     Куш скорбно склонил голову:
     - Тхор  был  тяжело ранен в  грудь во  время землетрясения,  Нум!  Мы
унесли его с собой на носилках.  Он сильно страдал во время перехода,  и с
нами  не  было  Абахо,  который умеет врачевать раны.  Когда мы  добрались
наконец до становища Малахов,  Тхор уже потерял сознание и бредил. Главный
Колдун Малахов пытался спасти его, но было уже поздно...
     Нум задрожал всем телом.  Возможно ли  это?  Тхор,  его старший брат,
умер!  Такой большой,  такой сильный и жизнерадостный!  Тхор,  который был
всегда весел и смеялся из-за всякого пустяка!..
     - А Ури, - глухим голосом продолжал Куш, - с тех пор как брата его не
стало,  сделался сам не свой;  бродит целыми днями как потерянный,  словно
лишился половины души...  Он не пожелал вернуться с  нами сюда и остался у
Малахов,  чтобы не покидать могилы Тхора...  Но я надеюсь, что со временем
он  утешится и  женится  на  старшей дочери  вождя  Малахов.  А  маленькая
Цилла...
     - Я  здесь!  -  прозвенел в толпе высокий и свежий голос.  -  Мой дед
Абахо сказал, что Нум пришел!
     Нум   порывисто  обернулся.   Он   ожидал   увидеть  свою   маленькую
приятельницу, как всегда тоненькую и хрупкую, в коротком меховом одеянии с
пестрой бахромой,  с длинными черными волосами, перехваченными ремешком из
красноватой кожи.  Но  Цилла тоже была не  такой,  как  раньше,  она  тоже
изменилась...
     Вместо  того  чтобы  бежать  вприпрыжку,  словно дикая  козочка,  она
подошла  теперь  к  ним  неторопливой и  плавной походкой,  опустив густые
ресницы, затенявшие удлиненные темные глаза. Волосы Циллы больше не падали
свободно  на  худенькие  плечи;  они  были  искусно  заплетены  в  десятки
тоненьких черных косичек,  стянутых на затылке нарядной повязкой из белого
меха. Смуглые руки и щиколотки стройных ног, украшали красивые браслеты из
разноцветных камушков и пестрых раковин.
     Нум  смотрел на  Циллу,  онемев от  изумления.  Неужели это та  самая
девочка, для которой он совсем недавно вырезал кукол из веток каштана?
     Он не осмелился броситься к  ней на шею,  как сделал бы год назад,  и
удовольствовался тем,  что  неловким жестом  протянул девушке руку.  Цилла
церемонно пожала кончики его  пальцев,  даже не  удостоив взглядом бывшего
товарища своих детских игр.  Потом,  повернувшись к Мамме,  ласково обняла
плечи своей приемной матери:
     - Не плачь,  Мамма!  Не надо. Теперь, когда Нум нашелся, у тебя снова
три сына!
     Нум удивился еще больше.  Три сына?  Он ничего не понимал. Раз бедный
Тхор ушел из этого мира,  у  Куша и  Маммы теперь остались два сына:  он и
Ури! Но Ури остался навсегда в становище Малахов, и, значит, теперь у отца
с матерью один сын - Нум, будущий Главный Колдун племени Мадаев.
     Заметив недоумение Нума,  Цилла искоса посмотрела на него насмешливым
взглядом.  Потом вытащила из-за спины Маммы плачущего ребенка,  поцеловала
его пухлую щечку и протянула Нуму:
     - Познакомься со своим новым братцем, Нум! Его зовут Эко!
     В полной растерянности Нум взял у девушки младенца, неумело держа его
перед  собой  на  вытянутых  руках,  стал  рассматривать крошечное личико.
Ребенок тоже уставился на Нума мутными неосмысленными глазками. Незнакомое
лицо,  по-видимому,  напугало малыша:  он вдруг сморщился,  широко раскрыл
беззубый розовый  ротик,  сжал  малюсенькие кулачки и  снова  оглушительно
заревел.
     Нум не знал,  что делать с  ребенком,  как успокоить его.  Он ухватил
малыша под мышки и  стал энергично трясти и  раскачивать.  Не  привыкший к
такому бесцеремонному обращению Эко завопил еще громче. Кто-то приглушенно
фыркнул за спиной Нума, кто-то рассмеялся прямо ему в лицо.
     Мамма  торопливо взяла  из  рук  Нума  заходившегося криком ребенка и
крепко прижала к  груди.  Лицо ее  словно озарилось светом и  стало совсем
юным.
     - Не  плачь,  мой маленький!  Не плачь,  мой хороший!  Не плачь,  мой
любимый сыночек!
     Сыночек  сразу  же  замолчал  и  принялся  с  увлечением сосать  свой
кулачок.  Мамма нежно улыбнулась.  Слезы,  которые только что текли из  ее
глаз, уже высохли на смуглых щеках.
     Нум увидел,  что окружавшие их Мадаи тоже улыбаются.  Смерть Тхора не
была для них,  как для него, ошеломляющей новостью. Время смягчило остроту
утраты.  Что  поделаешь,  так уж  устроена жизнь:  одни покидают этот мир,
другие вступают в  него.  Племя не  погибло во время катастрофы,  и  это -
главное.
     Мамма удалилась в пещеру,  сказав, что ей пора кормить Эко: потом она
уложит его  спать и  вернется,  чтобы поговорить обо  всем  на  свободе со
старшим  сыном.  Куш  пошел  провожать жену.  Его  суровое лицо  светилось
затаенной нежностью.  Эко лепетал что-то  на  своем птичьем языке,  крепко
ухватившись крошечной пухлой ручкой за большой палец отца.
     Двое  мужчин  принесли  огромные охапки  хвороста и  подбросили их  в
костер.  Яркое пламя взвилось к  небу,  озаряя окрестность.  Женщины снова
запели,  ритмично ударяя  в  ладоши;  мужчины закружились вокруг  костра в
стремительной пляске. Праздник возвращения продолжался.
     Нум остался  один на один с Циллой,  с этой новой Циллой,  которую он
едва узнавал и которая внушала ему необъяснимую робость. Девушка с веселым
любопытством  смотрела  на него из-под длинных ресниц,  наматывая на палец
кончик одной из своих бесчисленных косичек.
     - Я  так  рада,  что ты  остался жив!  -  сказала она звучным грудным
голосом.  -  Мы  были уверены,  что вы  оба погибли под развалинами нашего
прежнего жилища - ты и мой дед Абахо. Я долго плакала...
     Слова Циллы пробудили в  сердце Нума горячую радость.  Он откашлялся,
чтобы скрыть охватившее его волнение. Надо было что-то ответить девушке, и
ответить немедленно,  а он не знал с чего начать.  Ему хотелось рассказать
ей так много!
     Нуму казалось,  что не год,  а  добрый десяток лет прошел с того дня,
когда  земля заколебалась у  него  под  ногами,  а  стены Священной Пещеры
пошатнулись словно деревья под напором ветра.  Знала ли Цилла о  том,  что
весной его едва не растерзал пещерный медведь?  Знала ли, что Нум приручил
волчонка,  что  волчонка зовут Як,  что люди пришедшие с  берегов далекого
океана,  похитили Яка,  и тогда он,  Нум,  бросился за ними в погоню, спас
волчонка и...
     Да,  да,  Цилле все это уже известно. Абахо, ее дед, успел рассказать
ей обо всех событиях в жизни двух невольных отшельников. Склонив голову на
плечо и глядя в сторону, девушка сказала:
     - Я  тоже  должна  сообщить тебе  важную  новость,  Нум!  Ты  помнишь
младшего сына Тани, вождя наших друзей Малахов? Он хочет, чтобы я вышла за
него замуж будущей весной!
     Нум онемел от неожиданности.  Сердце его упало.  Он знал, что девушки
его племени рано выходят замуж,  но Цилла еще недавно, совсем недавно была
ребенком, маленькой девочкой!..
     - Это он подарил мне такие красивые браслеты,  - продолжала кокетливо
Цилла. - Они ведь красивые, скажи? Они тебе нравятся?
     Нум посмотрел на девушку мрачным взглядом. Неужели это правда? Циллу,
маленькую Циллу,  подругу его  детских лет,  собирается взять в  жены этот
верзила и хвастун, отплясывавший с ней прошлой осенью на празднике встречи
у  Малахов?  Нум  вспомнил  долговязого  подростка  с  еле  пробивающимися
усиками, которые он поглаживал с важным видом, всячески стараясь показать,
что он уже взрослый мужчина. Нечего сказать, нашла сокровище!
     - Я иду за моим волком,  - хмуро процедил Нум, стараясь не глядеть на
Циллу. - Он побоялся прийти сюда вслед за мной. Он меня ждет!
     Цилла весело рассмеялась. Она отлично видела, что Нум ревнует, что он
вне себя от огорчения, и чувства мальчика отнюдь не были ей неприятны.
     - Дай мне руку, - сказала она, грациозным жестом откидывая назад свои
косы, - я пойду с тобой.


                                 Глава 14

                                 РАЗЛУКА

     Сколько раз за долгую зиму,  проведенную в  суровом одиночестве,  Нум
представлял себе  в  мечтах тот  счастливый день,  когда этому одиночеству
придет конец!
     И  вот долгожданный день наступил,  но  он  оказался совсем не  таким
счастливым и безоблачным, каким рисовался воображению Нума.
     Мадаи  с  вежливым вниманием слушали  рассказ о  нелегкой жизни  двух
отшельников,  но  сами они  пережили за  этот год не  меньше приключений и
трудностей и торопились поведать обо всем Мудрому Старцу и его ученику.  У
Мадаев имелось теперь множество общих воспоминаний, которые были чуждыми и
непонятными для  Нума  и  Абахо.  Прожив  несколько  месяцев  в  становище
Малахов,  Мадаи  знали  по  именам  всех  членов  дружественного  племени.
Разговаривая,  они  то  и  дело ссылались на  мнения гостеприимных хозяев,
вспоминали их поступки,  слова,  различные эпизоды совместной жизни. Мадаи
переняли у новых друзей ряд приемов и обычаев,  находя их более удобными и
совершенными,  чем те,  что были приняты у  них до  сих пор.  Они смеялись
шуткам и намекам, которые Нум не мог разгадать.
     К  тому  же  у  племени  скопилось множество срочных и  неотложнейших
работ.  Их надо было завершить до наступления суровой зимы.  Самые сильные
мужчины приводили в  порядок пострадавшие от землетрясения жилища,  очищая
пещеры от обломков и мусора,  укрепляя расшатавшиеся своды и стены. Другие
чинили и крепили частоколы,  защищавшие вход. Женщины торопились сшить для
всех зимние меховые одежды,  высушить и  провялить мясо и рыбу.  Старики и
дети  целыми днями  пропадали в  лесу,  собирая грибы и  каштаны,  плоды и
ягоды,  мед диких пчел и съедобные коренья. К вечеру все валились с ног от
усталости.  Но вместо того чтобы удалиться на покой в свое жилище вместе с
семьей,  приходилось укладываться спать вповалку на полу одной из немногих
уцелевших пещер.  Пещера вождя племени была самой обширной и  потому самой
перенаселенной.  Целая  орава  ребятишек  спала  в  плетеных  колыбельках,
подвешенных  к  потолку,  и  задавала  по  ночам  оглушительные  концерты,
мешавшие спать взрослым.
     Нуму совсем не  нравилась эта  шумная и  беспокойная жизнь.  Истошные
вопли младенцев будили его  не  один раз за  ночь.  В  пещере было жарко и
душно,  воздух  спертый и  тяжелый.  К  утру,  потеряв терпение и  надежду
уснуть,  Нум вставал раньше всех, но, когда он пытался выбраться из пещеры
наружу,  шагая через тела спящих людей,  кто-нибудь,  проснувшись, сердито
спрашивал мальчика, отчего ему не спится и почему он не дает покоя людям?
     Но хуже всего обстояло дело с  Яком.  Мадаи никак не могли -  да и не
хотели!   -   привыкнуть  к  волчонку,  смириться  с  его  присутствием  в
человеческих жилищах.
     Первая встреча Яка с  Циллой глубоко разочаровала Нума.  Ему навс