ска.
Списанные,  конечно,  были  недовольны.  Как разрисовали они седовский
поход?..  Быть может, крикливые буржуазные газеты уже осмеивают труд и
подвиги путешественников.
     Но ведь одиннадцать месяцев,  проведенные экспедицией  в  ледяном
плену на севере Новой Земли, не были потеряны напрасно.
     Семьсот километров прошел Седов вместе  с  матросом  Инютиным  по
скалам,  по  ледникам  огромного  острова к самой северной точке его -
мысу Желания,  и еще спустился по карской стороне  на  юг,  нанося  на
карту неизвестные заливы и горные хребты.
     Выполняя приказ  Седова,  географ  Визе   и   геолог   Павлов   в
сопровождении  матросов  Линника и Коноплева пересекли остров с запада
на юго-восток.  Никто до них не поднимался на дикие, сумрачные вершины
этих гор,  никто не ходил по заснеженным безымянным ущельям,  не видел
перевала, с которого им открылась свинцовая даль Карского моря...
     Стоило снарядить   специальную  экспедицию,  чтобы  проделать  ту
огромную работу, какую самоотверженно провели седовцы на Новой Земле.
     Пусть злобствуют    и    клевещут    завистливые   дворянчики   с
незаслуженными крестиками на мундирах.  Они не помогали Седову и в  те
трудные   дни,   когда   он  безуспешно  стучался  в  кабинеты  членов
Государственной  думы,  дежурил  в  приемных  Министерства,  упрашивал
редакторов,  пытался  пробудить у богачей интерес к открытию Северного
полюса... Иногда ему смеялись в лицо:
     - Полюс?.. Ну и хорошо... Открывайте! А при чем же тут деньги?..
     Он терпеливо объяснял:
     - Нужно   приобрести   корабль,   продовольствие,  одежду,  запас
топлива,  приборы для наблюдений...  Вспомните, что экспедиция Циглера
стоила миллион!..
     Какой-нибудь купчина спрашивал озабоченно:
     - А что я получу от этого самого полюса?..  Рыба там имеется, или
меха, или, может, на золото есть надежда?..
     От таких  Седов уходил,  хлопнув дверью.  Вот уж,  действительно,
"патриоты"!  И что для них честь родины, гордость за ее географическую
науку!
     Но и Морское министерство оставалось  безучастным.  Оно  лишь  не
возражало  против  экспедиции.  И  нужна  была  неиссякаемая  энергия,
настойчивость,  что  называется  "железная  хватка",  чтобы  затронуть
равнодушных,   расшевелить  чиновников,  чтобы  не  отступить,  нет  -
победить!
     Он победил.  27 августа 1912 года "Св. Фока" покинул Архангельск.
Старенькая шхуна шла к Северному полюсу...
     Отметив на  странице судового журнала эту дату,  Седов задумался.
Конец августа!..  Это ли время для начала такого похода?.. Он надеялся
выйти  в  море  в  конце июля.  Но в Архангельске,  словно по сговору,
против него поднялись все силы,  от которых зависели  сроки  отплытия.
Из-за   грязных  махинаций  судовладельца  намеченный  срок  сорвался.
Спекулянты-поставщики,  не чистые на руку торговцы,  нотариус и тот же
судовладелец   принудили   отложить   отплытие  на  середину  августа.
Бесконечные  обращения  к  губернскому  начальству  и   телеграммы   в
Петербург  почти  не помогали.  Подсовывая негодные продукты и товары,
запрашивая  втридорога  за  ездовых  собак,  архангельские  купцы  все
оттягивали время.
     Теперь, наконец-то,  вся  эта  жадная  к  наживе  свора  осталась
позади.  Однако безвозвратно пролетело и самое лучшее время навигации.
Седову сначала лишь намекали,  потом  и  открыто  советовали  отложить
поход до следующего года.
     Но Георгий Яковлевич торопился с выходом в море. Ведь задержаться
до следующей навигации было все равно,  что признать себя побежденным.
В Петербурге непременно нашлись бы "влиятельные лица", которые сорвали
бы экспедицию.  "Пусть ждет меня трудный рейс и,  может быть,  суровая
зимовка,  -  решил  Седов,  -  но  с  моря  экспедицию  никто  уже  не
возвратит..."
     Если бы только не козни судовладельца,  не чиновничья волокита  в
Архангельске, "Фока" безусловно, достиг бы Земли Франца-Иосифа. Каждый
день простоя у причала стоил доброго месяца  мытарств  и  скитаний  во
льдах.
     Сколько людской энергии,  продовольствия,  топлива, ездовых собак
сохранила бы команда шхуны, не будь этой вынужденной зимовки!
     Почти целый год,  проведенный в угрюмой скалистой бухте на севере
Новой Земли, у многих надорвал силы и поколебал волю.
     Седов считал эту вынужденную зимовку  только  досадным,  затяжным
эпизодом  на  пути  к цели.  Потому,  когда "Фока" вырвался наконец из
ледяного плена,  у командира не было и мысли об изменении маршрута. Он
скомандовал рулевому:
     - Курс - норд!
     Седов не   мог,  конечно,  не  заметить  подавленного  настроения
офицеров.  Некоторые из них были уверены,  что  шхуна  пойдет  на  юг.
Значит, снова предстояла борьба.
     В кают-компании его ждали.  Из-за двери были слышны  возбужденные
голоса.  Особенно  выделялся  голос  Кушакова,  корабельного врача,  -
мелочного придиры, ненавистного матросам.
     - Это  безумие!..  -  трагически восклицал Кушаков.  - Это просто
безумие: при таком состоянии судна и экипажа идти на север...
     Седов отворил дверь,  и Кушаков тотчас смолк, сделав безразличное
лицо.  В  кают-компании  долгую  минуту  тянулось  тяжелое   молчание.
Неторопливо  присев  к столу,  слушая,  как громыхают за бортом волны,
командир взял судовой журнал.  В журнале должно быть  записано  мнение
офицерского  состава  о  состоянии  экспедиции  и  о  дальнейшем курсе
корабля... Знакомый бойкий почерк Кушакова с росчерками и завитушками.
О чем же так тревожился Кушаков?
     Оказывается, он-то  и  был  распространителем  неверия  в   успех
похода.  Он утверждал,  что судно не достигнет Земли Франца-Иосифа и в
этом году.  Но если даже достигнет,  на какие,  мол,  запасы провизии,
одежды, топлива рассчитывает начальник?
     Седов усмехнулся.
     - Я  никогда не говорил,  что наша экспедиция снаряжена блестяще.
Вы сами знаете,  каких трудов  стоило  ее  снарядить.  Вы  предлагаете
возвратиться, а потом снова попытать счастья? Но кто даст вам средства
на вторую экспедицию?
     В кают-компании снова наступила минута тяжелой тишины.
     - Я ни на час не забывал о  своей  ответственности,  -  продолжал
Седов,  -  за жизнь офицеров и матросов,  за этот корабль,  за решение
главной нашей задачи,  которая диктует мне прежние слова команды: курс
- норд!
     Он встал и медленно направился к двери.
     Офицеры молчали.
     Уже открывая дверь, решительно обернувшись, командир сказал:
     - С  Земли  Франца-Иосифа  желающие  могут возвратиться на юг.  Я
никого не упрекаю...  О нет!  Я  не  хочу  рисковать  людьми.  Все  вы
трудились  самоотверженно  и  честно,  и  совесть ваша чиста.  Корабль
достигнет Архангельска,  сжигая деревянные части,  без  которых  можно
обойтись.  Я  пойду  к  полюсу  с двумя матросами.  Три человека и три
упряжки собак - этого будет вполне достаточно для похода.
     - Но найдутся ли добровольцы? - осторожно заметил Кушаков.
     Глядя ему в глаза, Седов насмешливо улыбнулся:
     - Я еще ни разу не сомневался в наших матросах...
     Предсказание Кушакова  не  сбылось.  Несмотря  на  тяжелые  льды,
"Фока" достиг Земли Франца-Иосифа. Отсюда, с острова Гукера, уже через
несколько часов отправятся  в  дальнюю  дорогу  три  человека.  Седова
радовала преданность и верность делу,  проявленная матросами. Григорий
Линник,  бывалый матрос,  служивший и на Черном  море,  и  на  Дальнем
Востоке,  не  ждал,  пока его вызовет начальник.  Он пришел к Седову и
сказал:
     - Я с вами, Георгий Яковлевич, хотя бы на край света! Возьмете на
полюс? Я - крепкий, дойду!..
     - А  если не дойдешь?  - спросил Седов испытующе.  - Ты молод,  и
сколько еще не пройдено морей!..
     Линник улыбнулся и тряхнул головой:
     - Ради такого дела ни молодости, ни жизни жалеть не стоит...
     Вторым к  командиру пришел матрос Пустошный,  - смелый,  веселый,
неутомимый в работе моряк.
     - Когда  мы  выходим,  Георгий Яковлевич?  Я еще письма на всякий
случай хотел бы написать...
     - А кто вам сказал, что вы идете на полюс?
     Пустошный удивился:
     - Кому же еще идти-то?..  На корабле почти все больные: простуда,
цинга, ревматизм. Но я совершенно здоров, значит, мое это счастье...
     За одно  это  слово - "счастье" - начальник был готов расцеловать
матроса.  И важно,  как он произнес его:  тихо,  в  раздумье,  немного
смущенно.  Кушаков  говорил:  "Безумие!",  а  простой  русский  матрос
говорит: "Счастье!.."
     - Можете  писать письма,  Пустошный,  - ответил Седов.  - Скоро в
путь...
     ...Наверное в эти минуты и Пустошный,  и Линник уже собрались.  В
последний раз Седов просматривает заготовленную почту.  Вот отчеты  об
исследованиях и открытиях на Новой Земле,  уточненные карты, дневники,
письма жене и друзьям. Когда будут получены эти, быть может, последние
его послания на далекой Большой земле?..
     Он аккуратно складывает письма,  в последний  раз  прикасается  к
неразлучным  спутникам  -  книгам,  поправляет фотографии на переборке
каюты и закрывает дневник...
     ...В кают-компании собралась уже вся команда.  Входит Седов.  Все
встают.  В торжественной тишине географ Визе читает последние  приказы
начальника.
     "...Итак, сегодняшний день мы выступаем к полюсу; это - событие и
для  нас,  и  для нашей родины.  Об этом дне мечтали уже давно великие
русские люди  -  Ломоносов,  Менделеев  и  другие.  На  долю  же  нас,
маленьких  людей,  выпала большая честь осуществить их мечту и сделать
посильное научное и идейное  завоевание  в  полярном  исследовании  на
гордость и пользу нашего отечества..."
     Голос Визе дрогнул и смолк.  Все  взоры  обращены  к  Седову.  Он
заметно  взволнован.  Чуть  приметно  вздрагивает  опущенная  на  стол
тяжелая,  натруженная рука.  Впрочем,  он сразу же овладевает собой. В
глазах снова теплится знакомая мечтательная улыбка.
     - Когда вы вернетесь в  Россию,  не  нужно  поднимать  тревогу  о
нас...  Не нужно посылать за нами корабля. Мы сможем дойти до материка
и сами...  Главное:  будьте дружны и сплочены,  перед вашими  дружными
усилиями расступятся льды... И еще раз прошу: не тревожьтесь о нас. Мы
выполним долг перед  родиной.  Мы  сделаем  все,  что  будет  возможно
сделать,  и даже больше того,  что возможно...  Нет,  не прощайте,  до
свидания, дорогие друзья!..
     И впервые  за  время  зимовки  и  рейса на глазах Седова блеснули
слезы...
     2 февраля   1914  года.  Глухо  громыхает  корабельная  пушка.  В
заснеженных горах долго перекатывается звучное эхо...
     В сопровождении всей команды Седов,  Пустошный и Линник сходят на
берег.  Собаки  лежат  на  снегу,  отворачиваясь   от   пронзительного
морозного  ветра.  Опытный  погонщик  Линник поднимает первую упряжку.
Голос его звучит с радостной уверенностью:
     - Пошли!
     Нарты стремительно заносит на косогоре,  огромные камни поминутно
преграждают   путь,  и  матросы  переносят  нарты  на  руках.  В  пяти
километрах от шхуны Седов и его спутники прощаются с друзьями.
     Первая ночевка  за  островом Гукера,  на льду пролива.  В палатке
уютно,  тихо,  тепло. Но только приоткрыть створку - яростный северный
ветер обжигает лицо. Мороз 35 градусов, а при таком шквальном ветре он
кажется гораздо большим.  Собак приходится брать в палатку.  Лежат они
смирно, почти недвижно, доверчиво глядя благодарными глазами.
     Несколько часов отдыха,  и снова  в  путь.  Термометр  показывает
минус сорок;  ветер попрежнему дует с севера. Нарты едва выбираются из
сыпучих снежных наносов,  за которыми,  преграждая дорогу, поднимаются
бесконечные гряды вздыбленного льда...
     Но в этой мертвенной ледяной пустыне путников ждет и радость. Над
дальними  белыми  увалами,  над  легкими  очертаниями  гор  загорается
желанная  утренняя  заря.  Она  возникает   сначала   едва   уловимыми
проблесками  света,  ширится,  накаляется и уже горит костром,  и весь
этот безжизненный мир скованных проливов  и  черных  обветренных  скал
сияет и светится радужными красками
     - Солнце!..  -  мечтательно  говорит  Седов.  -  Хотя  бы  скорее
поднялось солнце...
     В пути и на привалах матросы всячески оберегают своего командира.
(Может ли он скрыть от них болезнь,  если кашель душит его все сильнее
и кровь выступает на губах!..)
     Линник ни  на  минуту  не  спускает  глаз  с его нарт,  - вовремя
поддержит их на повороте,  вовремя остановит собак  перед  ропаками  -
льдинами,  вставшими  ребром среди ровной поверхности замерзшего моря.
Иногда ропаки тянутся сплошным барьером  на  несколько  километров.  С
упряжками  собак и с поклажей не так-то просто перебраться через такой
барьер.  Седову особенно трудно с больными, распухшими ногами всходить
на  эти  вздыбленные  глыбы  льда.  Но  сколько  уже  раз  примечал он
счастливую "случайность" - Линник или Пустошный  обязательно  успевали
его поддержать.
     Сегодня у Пустошного тоже пошла горлом кровь.  Однако он  думает,
что Седов этого не заметил.
     - Что с тобою, Пустошный? Ты болен?
     Будто оправдываясь, матрос отвечает смущенно:
     - Это от ушиба. Пустяки. Пройдет...
     Скромные, самоотверженные люди, русские моряки! Ни разу не слышал
от них Седов ни жалобы ни упрека.  А ведь оба отлично знают,  что это,
может  быть,  последний  их  путь.  Нужно  было проникнуться сознанием
великого значения цели,  чтобы так  спокойно  и  решительно  пойти  на
отчаянный риск...
     ...Привал. В  палатке  вспыхивает  синий  огонек  примуса.  Седов
разворачивает   карту.   Окоченевшие,   израненные  руки  его  бережно
разглаживают складки  листа.  Сколько  пройдено  километров  от  места
последней ночевки?  Пятнадцать?..  Если вспомнить, какой это был путь,
пятнадцать километров представляются огромным расстоянием.  Но как это
мало   в   сравнении   с   тем  пространством,  которое  им  предстоит
преодолеть!..
     Словно пытаясь утешить и ободрить, Седов говорит матросам:
     - И все же мы накапливаем километры!.. Впереди - остров Рудольфа.
Там,  в бухте Теплиц, должен быть продовольственный склад, оставленный
итальянским путешественником Абруццким. Мы сможем отдохнуть, пополнить
запасы  и  снова  пойдем на север.  Хорошо,  что скоро взойдет солнце!
Весна принесет нам радость... победы.
     Матросы переглядываются  украдкой,  и  Пустошный  грустно  качает
головой.
     - Вы очень слабы,  Георгий Яковлевич... Вот и недавно упали, едва
только вышли из палатки...
     - О, в бухте Теплиц, увидишь, я снова стану молодцом!..
     - Я только хотел сказать вам, Георгий Яковлевич... Мы толковали с
Линником...
     Седов прерывает его нетерпеливо:
     - Опять о моем здоровье?
     - Не лучше ли вернуться?.. Так боязно за вас!..
     Некоторое время   начальник   смотрит   на   него   пристальными,
немигающими глазами:
     - А  ведь  вот  что,  Пустошный,  мы  слишком задержались на этом
привале.. Пора в дорогу. Курс - норд...
     Его привязывают  к  нартам.  Медленно  тащатся упряжки,  в густой
поземке собаки похожи на катящиеся меховые клубки...  Нарты неожиданно
швыряет  в  сторону,  они  скользят  по  крутому  оледенелому  откосу,
опрокидываются,  и Седов закрывает руками лицо,  не  в  силах  встать,
остановить собак...
     Снова на  помощь  приходит  Пустошный.   Он   поднимает   Седова,
усаживает  на  нарты,  пеленает  его,  как  ребенка,  спальным мешком,
почему-то все время отворачиваясь,  будто не решаясь прямо взглянуть в
глаза...  Но  Седов замечает на щетине его усов крупные,  заледеневшие
слезы.
     - Поторапливайся, Пустошный!.. Сегодня мы еще мало прошли...
     Дорога становится лучше,  нарты бегут  легко.  Кажется,  можно  и
уснуть, хотя бы несколько минут не чувствовать боли в груди и в ногах.
Как хорошо было бы проснуться здоровым! Он всегда верил в свои силы. А
теперь,  в самый ответственный период жизни,  на пути к заветной цели,
силы изменяют ему...  Испуганный  возглас  Линника  заставляет  Седова
приподняться.  С  трудом  останавливает  он  собак.  Но  где же первая
упряжка?  Седов торопливо развязывает,  рвет  оледеневшую  веревку  и,
пошатываясь,  идет  на  голос  Линника,  с  удивлением прислушиваясь к
похрустыванию льда.
     - Вернись, Георгий Яковлевич! - где-то близко кричит Пустошный. -
Мы выехали на "солончак"...
     Только теперь,  внимательно глянув под ноги,  Седов понимает, что
его каким-то чудом удерживает  очень  тонкая,  хрупкая  корочка  льда,
покрывающая  полынью.  Передние  нарты  с  поклажей,  с упряжкой собак
провалились  и  плавают  в  полынье.  Линник  и  Пустошный  с   трудом
вытаскивают собак на лед.
     Неподалеку от полыньи приходится  делать  остановку.  Сегодня  на
карте  будет отмечена лишь маленькая черточка,  - пройденный ими путь.
Если когда-нибудь кому-то доведется увидеть эту карту,  поймет ли  тот
человек,   каких   усилий   стоила   им  почти  неприметная  черточка,
продолжившая линию маршрута?..
     Седова угнетает  его  беспомощность.  Он  хочет  помочь  матросам
ставить палатку,  но ветер вырывает из рук брезент,  и Седов со стоном
валится на выступ льдины.  Нет,  дело совсем плохо.  Нужно отлежаться,
получше отдохнуть.  Ничего!.. Завтра он пойдет дальше, ведь завтра уже
должно появиться солнце...
     - Смотрите-ка, Георгий Яковлевич, - радостно говорит Пустошный, -
впереди - огромная гора! Может, тот самый остров...
     На тусклом,  без проблесков небе Седов замечает смутные очертания
гор.
     - Остров Рудольфа!.. Скоро мы хорошенько отдохнем...
     Вскоре Линник возвращается из разведки. Лицо его сумрачно, одежда
покрыта звенящей коркой льда.
     - Пробраться на остров невозможно.  Лед меньше вершка толщиной, а
кое-где и совсем открытая вода.
     - Мы подождем, пока пролив замерзнет, - решает Седов. - Нам долго
не придется ждать.
     Он снова  разглаживает  на коленях карту,  берет дневник.  Пальцы
почти не ощущают карандаша.  "Понедельник,  21 февраля"...  Написанная
строчка  сливается  перед глазами...  Седов не замечает,  как записная
книжка и карандаш  выскальзывают  из  рук.  Тяжелая,  давящая  дремота
заставляет его лечь.  Положив голову на спальный мешок,  он смотрит на
жаркий огонек примуса. Сегодня расходуется последний керосин...
     Вдруг командир резко привстает на колено.  Знакомая, мечтательная
улыбка теплится на лице. В голосе звучат прежние, стальные нотки:
     - А  все  же,  как это здорово,  товарищи!..  Мы достигли острова
Рудольфа...  Через  какие  преграды  прошли  мы,  начиная  от   самого
Петербурга!..    Канцелярии!..    Министерство!..    Благотворительные
подачки!..  Россия узнает,  что мы,  верные сыны ее народа,  выполнили
долг до конца...
     Он задыхался.  На губах опять проступила кровь.  Будто  раздвигая
невидимую завесу, он выбросил вперед руки.
     - На север... Курс неизменный... Курс - норд!..
     Сильным, решительным  движением  командир  попытался  встать,  но
пошатнулся...
     - Линник... Линник, поддержи!..
     Матрос уже держал его за плечи. Пустотный приоткрыл палатку.
     - Солнце, Георгий Яковлевич, над горой!..
     Седов не слышал. Он был мертв.

     ...В белой безмолвной пустыне,  на скале,  за которой  начинаются
бездонные  арктические  глубины и медленно движутся то изломанные,  то
сплошные,  хранящие тайну полюса  льды,  два  человека  с  обнаженными
головами долго стояли на шквалистом леденящем ветру...
     Крест над могилой, над грудой камней, был сделан из лыж Седова. У
изголовья матросы положили флаг, тот самый, что нес он на полюс...
     Глядя в хмурую даль севера, они стояли здесь очень долго, и ветер
швырял  им в лица пригоршни колючего снега,  и слезы их были похожи на
капли застывшего свинца...
     Потом они повернулись и молча побрели на юг.
     Оглядываясь со льда пролива на дальний, четко обозначенный крест,
Пустошный сказал Линнику:
     - Он говорил,  что вслед за нами сюда  придут  и  другие  русские
люди,  что  здесь  будут  плавать  наши ко