Он  лежал под скалой,
неподалеку от того места,  где расстался со своим спутником, солдатом,
уткнувшись  щекой  в красный от крови снег.  Ружье валялось в сугробе,
уже почти занесенное снегом.  На краю  обломленной  ветки  ели  висело
пальто.
     В Петропавловске,  в доме,  где квартировал Мур,  нашли  записку:
"Свет мне несносен, и кажется, будто я самое солнце съел".
     Так умер предатель Мур. Его похоронили на окраине Петропавловска,
и на каменной плите, положенной на могилу, кто-то из моряков написал:
     "Отчаяние ввергло  его  в  заблуждения.  Жестокое  раскаяние   их
загладило,  а  смерть  успокоила  несчастного.  Чувствительные сердца!
Почтите память его слезою"...
     Весенние дожди вскоре смыли эту надпись,  а позже и плиту занесло
песком. Память "черного сердца" никто не почтил слезой...

     В июле 1814 года Головнин прибыл в Петербург.  Прошло  семь  лет,
как  он  покинул  этот  город,  - город его юности,  первых мечтаний о
странствиях, о славе российского флота. Каков он теперь?
     Уже на следующий день Головнин побывал на кораблях.  Это были все
те же знакомые,  старые  корабли  -  ветераны  баталий  со  шведами...
Головнин удивился:  а где же новые суда? Неужели их перестали строить?
Он увидел матросов,  маршировавших вдоль набережной Невы  под  грозные
окрики  офицеров...  Это был неживой,  неодухотворенный,  механический
строй,  покорно выполнявший заученные упражнения.  Лица матросов  были
бездушны  и  безучастны;  в  них  отражалось только великое терпение и
тоска...
     Что же  произошло за эти годы в российском флоте?  Прошло немного
времени, и Василий Михайлович понял: мрачная тень временщика Аракчеева
легла на всю русскую действительность, на армию, на флот.
     Немало было во флоте людей,  горячо преданных делу,  решительных,
пытливых,  видевших виды моряков. Но именно их опасались Александр I и
Аракчеев.  Инициативе,  мужеству  и  находчивости   царь   предпочитал
раболепную покорность и беспрекословное подчинение начальству, смелому
новаторству - старые закоренелые  порядки.  Фрунт  и  жестокая  муштра
должны   были,   по  расчетам  царя  и  Аракчеева,  подавить  малейшие
проявления вольнодумства,  протест против деспотического  реакционного
режима.
     Не особенно обрадованный производством  в  капитаны  2-го  ранга,
Головнин  сел  за  отчеты и донесения.  Помня совет Петра Рикорда,  он
часто "перечитывал" свой японский "дневник".
     Нет, не   забылась   ни  одна  подробность  пережитого.  Уверенно
скользило по бумаге перо,  в скромной комнатушке по вечерам  долго  не
гасли свечи...
     В 1818 году было опубликовано сочинение Головнина "Записки  флота
капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и
1813 годах".
     Никогда не  помышлял  Головнин  о каком-либо литературном успехе.
Свой труд он считал долгом:  в России,  да и во всей Европе еще  очень
мало знали о далекой восточной стране.
     Но книга прогремела на  всю  Россию,  на  всю  Европу.  Она  была
переведена почти на все европейские языки.  У подъезда дома, в котором
жил капитан,  толпами собиралась морская молодежь,  и каждый  из  этих
юношей считал высокой честью знакомство с героем-мореходом...
     Через три года  после  возвращения  в  Петербург  Головнин  снова
отправился  в  новое  путешествие.  На  шлюпе  "Камчатка"  он совершил
кругосветное плавание.
     Вскоре Василий  Михайлович  был  произведен  в генерал-интенданты
флота,  а затем - в вице-адмиралы.  И тогда он принялся  перестраивать
старый  и  строить  новый  флот.  Это  была непрерывная упорная борьба
против  бесчестных  иноземных  пролаз,  придворных   шаркунов,   тупых
сановников и казнокрадов.
     За время,  в течение которого он возглавлял интендантство  флота,
на  Балтике  и в Архангельске было построено 26 линейных кораблей,  21
фрегат,  10 пароходов и 147 легких судов...  Русский флот  снова  стал
могучим и грозным.
     Этот флот,  которому всю свою  жизнь  отдал  Головнин,  назывался
императорским.  Но  никто  не  знал,  что  именно  Головнин  предлагал
пожертвовать собой,  чтобы потопить или взорвать на воздух государя  и
его свиту при посещении какого-либо корабля. Об этом рассказал в своих
записках,  опубликованных только в 1906 году, друг Головнина декабрист
Д. И. Завалишин.
     Не один и не два плена пережил Василий Михайлович Головнин  и  не
покорился. Из Южной Африки, от англичан, которые "не забывают друзей",
ушел он под жерлами батарей;  злобные самураи не смогли удержать его в
темнице;  и  здесь,  в  России,  он  ценою  жизни готовился уничтожить
главного тюремщика родины - царя.
     Не для  императора  -  для родного народа строил Василий Головнин
флот,  уходил в кругосветные плавания,  вел  неутомимые  исследования,
совершал открытия, трудился над своими воспоминаниями и дневниками.
     ...Был июнь - ясная,  тихая, светлая пора северной столицы, когда
над  каменными  ее  вершинами,  над  парком,  над  золотыми  куполами,
неуловимо подкравшись,  зыбиться полная смутных мерцаний  белая  ночь,
когда  на  величественной  Неве,  словно  звезды,  роятся бесчисленные
огоньки лодок...
     Но в этом году петербургский июнь был печален и глух. Карнавалы и
гулянья запрещались,  люди с опаской встречались друг с другом, многие
избегали знакомых квартир.
     Возникшая где-то далеко на юге,  прорвавшаяся через все границы и
заставы  на дорогах,  в 1831 году пришла в Петербург страшная гостья -
холера.
     Головнин строил планы новых путешествий,  не зная, что уже болен.
В комнате было прохладно, а он задыхался и приказал настежь распахнуть
окна.
     - Мы пойдем на север,  друзья... Справа останутся Командорские...
Алеутские острова...  Аляска...  Мы дальше пойдем, туда, где никто еще
не водил корабли...
     Бледное лицо  его  внезапно  скорчилось  от судорог,  пот заливал
глаза.  В тяжелом молчании гости медленно встали и,  не пожав на  этот
раз адмиралу руку, вышли из квартиры.
     Его хоронили на следующий  день.  За  гробом  на  Митрофаньевское
кладбище шли только два человека:  жена адмирала и какой-то безвестный
моряк. Он не назвал своей фамилии.
     Он сказал, что служил на "Диане".

     А книга   Василия   Головнина  осталась  жить.  Почти  через  два
десятилетия после ее выхода  из  печати  друг  Пушкина,  Грибоедова  и
Рылеева  -  ссыльный  декабрист,  покушавшийся  на брата царя,  поэт и
литератор В.  К. Кюхельбекер записал в дневнике: "Записки В. Головнина
без  сомнения  одни из лучших и умнейших на русском языке и по слогу и
по содержанию".
     Генрих Гейне  в  знаменитом  своем памфлете "Людвиг Берне" писал:
"На  заглавном  листе  "Путешествия  в  Японию"   Головнина   помещены
эпиграфом  прекрасные слова,  которые русский путешественник слышал от
одного  знаменитого  японца:  "Нравы  народов  различны,  но   хорошие
поступки всюду признаются таковыми"...
     Именно за эти благородные поступки  русского  морехода  любили  и
уважали  простые  люди,  с  которыми  приходилось  ему встречаться и в
родной стране и далеко за пределами ее.
     Быть может,   уже   после  смерти  адмирала  царские  прислужники
дознались о его связях  с  декабристами:  ничем  не  отметил  сановный
Петербург память отважного морехода.
     Но русские моряки создали ему памятники на разных широтах  земли,
и  эти памятники не уничтожит время.  Именем Головнина назван огромный
залив на американском берегу Берингова пролива,  мыс  на  юго-западном
берегу  Аляски,  гора  на  северном острове Новой Земли,  пролив между
островами Райкоке и  Матау  в  Курильской  гряде,  вулкан  на  острове
Кунашир, мыс на полуострове Ямал...

     Советские люди  свято  хранят  память  о славном мореходе,  о его
высоких примерах служения родине,  ради  которой  жило  и  билось  это
доблестное русское сердце.



"РЮРИК" В ОКЕАНЕ

     Для экспедиции, которая выпала на долю экипажа брига "Рюрик", это
суденышко,  вмещавшее только 180 тонн груза,  было,  конечно,  слишком
малым.   В  сравнении  с  другими  военными  кораблями,  стоявшими  на
кронштадтском рейде, бриг выглядел игрушкой...
     Впрочем, в   сановных   петербургских  кругах  Николая  Петровича
Румянцева - почетного  члена  Санкт-Петербургской  академии  наук,  на
личные  средства  которого  был  построен  этот  корабль,  и  без того
упрекали в излишней расточительности.  Шуточное ли дело,  -  на  самый
край  света  экспедицию  снаряжать!..  И что за дело ему,  почтенному,
состоятельному  человеку,  до  каких-то  неведомых  земель  в  океане,
которых,   возможно,   и  не  существует?..  Но  Румянцев  был  широко
образованным человеком и на все  эти  пересуды  никакого  внимания  не
обращал.
     Первый русский  кругосветный  мореплаватель,  в  то   время   уже
знаменитый  Иван Федорович Крузенштерн горячо рекомендовал Румянцеву в
начальники экспедиции лейтенанта русского военно-морского  флота  Отто
Евстафьевича  Коцебу,  родом из города Ревеля (Таллина).  В 1803 -1806
годах Коцебу еще подростком  участвовал  в  кругосветном  плавании  на
русском военном корабле "Надежда", которым командовал Крузенштерн.
     Учителем Коцебу в  этом  плавании  был  отличный  морской  офицер
Ратманов.   Он  передал  молодому  моряку  все  свои  знания,  опыт  и
одновременно - глубокое уважение к труженикам-матросам...
     Когда при первом свидании Румянцев спросил,  из кого следовало бы
набрать команду "Рюрика", Коцебу ответил не задумываясь:
     - Только из русских моряков! Лучших моряков я не знаю.
     - Ну, а ваших помощников? - спросил Румянцев.
     - Только из русских морских офицеров.
     - Кого вы имеете в виду?
     - Лейтенантов  Глеба  Шишмарева  и  Ивана Захарьина,  штурманских
учеников - Храмченко,  Петрова, Корнева, подшкипера Никиту Трутлова. Я
могу перечислить и матросов...
     - Достаточно,  - сказал Румянцев.  - Работать с ними  не  мне,  а
вам... Я рад, если вы будете уверены в своем экипаже.
     В июле  1815  года  "Рюрик"  покинул  Кронштадт,  держа  курс  на
Копенгаген.  А  дальше  путь  его  лежал в Атлантику,  Тихий океан,  в
Берингово море...
     В те  времена  в  тропической  части  Тихого  океана  было  много
районов,  где еще  не  бывал  ни  один  мореход.  Зачастую  на  картах
значились  земли,  каких  не  существовало,  случалось,  один и тот же
остров моряки  разных  стран  открывали  несколько  раз  и,  не  точно
определив   его   местоположение,   только   усложняли  географическую
неразбериху.
     Командир "Рюрика"   и   его   помощники   должны   были  уточнить
местоположение  целого   ряда   островов,   устранить   противоречивые
показания  карт,  пересечь неисследованные районы океана,  обследовать
их.
     Но этим  не  исчерпывались  задачи экспедиции.  Очертания берегов
крайнего севера Америки тогда еще не были положены на карту. В течение
двух   столетий   многие   отважные  путешественники  пытались  пройти
проливами из Атлантического океана в Тихий. Но все эти попытки не дали
результатов.
     Знаменитый мореход  Джемс  Кук  пытался  пройти  в  Атлантику  со
стороны Тихого океана.  Однако и ему это не удалось.  После Кука никто
не решался продолжать  поиски  пути,  никто  не  исследовал  побережье
Аляски, ее заливы, устья рек.
     Маленький "Рюрик" должен был в ледяных просторах  северных  широт
отыскать начало прохода в Атлантику.
     Интересно проследить теперь по карте Арктики  тот  путь,  которым
стремились пройти русские моряки на деревянном "Рюрике". Вот сумрачные
скалы Берингова пролива...  Дальше,  за бесконечными полями льдов,  за
морем  Бофорта - остров Патрика,  архипелаг Пэрри.  Ближе к полюсу,  в
вечных льдах,  лежит за этими островами Земля Гранта. Почти вплотную к
ней примыкает мертвый массив Гренландии...
     Только люди  большого  бесстрашия   могли   решиться   на   такой
доблестный  поход.  Но несказанно богата отвагой и удалью родная Русь,
не счесть в ней горячих и храбрых сердец, пытливых умов!..
     Штормы на  Балтике  и  в  Северном море были первым экзаменом для
команды брига.  У грозного мыса Горн,  который многие моряки  называли
"кладбищем  кораблей",  команду "Рюрика" ожидало одно из самых суровых
испытаний.  В течение шести  суток  непрерывно  грохотал  шторм...  На
седьмые сутки он перешел в бурю.  На палубе яростно металась сорванная
с креплений пушка...  Матросы пытались поймать и  снова  укрепить  ее,
крепили канатами груз на корме.
     Командир брига  все  время  находился  наверху,   руководя   этой
напряженной  борьбой с океаном.  Он не заметил,  как над низкой кормой
брига взметнулся и навис обрывом огромный вал...  Бриг  застонал,  как
живой,  рухнули  раздробленные  перила,  сорванная  крыша командирской
каюты пронеслась за борт... В мгновенье ока волна подхватила капитана,
пронесла  над  палубой,  швырнула  к гротмачте и вместе с космами пены
выбросила за борт.  В какие-то последние секунды, уже ощутив под собой
всем  телом  холодную,  зыбкую  глубину,  он  успел уцепиться руками в
случайно подвернувшуюся снасть.  Волна пронеслась  дальше,  и  матросы
поспешили на помощь своему капитану.
     Немалых бед наделала эта волна:  испортила порох,  залила  запасы
сухарей, повредила рулевое управление. К счастью, все матросы остались
живы. Сохранились и карты, книги, инструменты.
     Рулевое управление   вскоре  было  исправлено,  поставлены  новые
перила, в первом порту пополнен запас сухарей...
     Стоянка в  Чили,  в  порту Консепсьон,  была отличным отдыхом для
всей команды,  а переход к острову Пасхи особого труда не представлял.
Но  дальше,  на  север от этих широт,  лежали те просторы океана,  где
побывали  считанные  корабли  и  где,  возможно,  находились  еще   не
открытые, никому неизвестные земли.
     Высоко на мачте теперь днем и ночью дежурил дозорный матрос.
     Однажды ранним утром на корабле прозвучал радостный возглас:
     - Берег!..
     Вмиг вся   команда  была  на  палубе.  В  северной  части  океана
виднелись смутные очертания острова, высокие горы.
     Лейтенант Захарьин докладывал командиру:
     - На карте в этом районе не отмечено земли...
     Кто-то из матросов мечтательно сказал:
     - Хорошо бы назвать остров землей "Рюрика"...
     - А кто уверен,  что это остров?  - спросил лейтенант Шишмарев. -
Обратите внимание на  эти  горы.  Ведь  здесь  преобладают  низменные,
коралловые острова...
     Коцебу молча всматривался в мягкие  очертания  гор.  Не  хотелось
командиру  разочаровывать  своих  спутников.  А надежда таяла с каждой
минутой:  вершины гор как будто перемещались,  становились  округлыми,
уже лишенными четких контуров и линий. Потом весь этот желанный остров
приподнялся над чертой горизонта и медленно поплыл над ровными грядами
волн...
     Ошибка... Это была ошибка. Облако медленно уносилось на запад, и,
казалось, густая тень его легла на корабль, на лица матросов.
     В своем дневнике Коцебу записал:  "Только мореход, у которого все
внимание обращено, как у меня, на новые открытия, составляющие главную
цель его путешествия,  может понять,  в какой  мере  этот  обман  меня
огорчил".
     Ошибка, впрочем,  не породила сомнений.  Моряки "Рюрика"  верили,
что  где-то  здесь,  в  неисследованных  просторах  океана,  находятся
неведомые еще земли.  Птицы,  по вечерам летевшие то на север,  то  на
запад,  зеленые  комья  водорослей  были  первыми  вестниками  близких
островов.
     Попрежнему пристально   вглядывался   дозорный  в  дымчатую  даль
океана,  и  в  знойный  апрельский  полдень  с  мачты  опять   донесся
взволнованный возглас:
     - Берег!..
     Никто на этот раз не проявил преждевременного восторга, всем было
памятно недавнее горькое разочарование. Капитан сосредоточенно и молча
смотрел  в  подзорную  трубу.  Вдалеке  все  отчетливее обрисовывались
невысокие деревья,  выступавшие как будто прямо из воды.  Нет,  теперь
уже не могло быть сомнения: открыт какой-то неизвестный остров.
     Малый и  очень  низменный,   этот   остров   был   густо   покрыт
кустарниками и окружен коралловыми рифами.
     Подойти к  острову  ближе,  чем  на  полторы  мили  из-за   рифов
оказалось невозможным,  высаживаться же на шлюпке при свежем норд-осте
было бы напрасным риском.  Всю ночь бриг лавировал вблизи бурунов  под
малыми парусами,  а утром офицеры занялись описанием острова. Командир
вспомнил,  что мореход  Шоутен  где-то  в  этих  широтах  тоже  открыл
небольшой остров. Торопливо снял он с полки записки Шоутена. Нет, если
верить  Шоутену,  открытый  им  остров  находился  от  этих  мест   на
расстоянии  в  несколько  десятков  миль.  Однако  мало  ли  ошибок  в
определении  местоположения  различных  земель  допускали  иностранные
капитаны!  Посоветовавшись  с  офицерами,  Коцебу все же решил назвать
остров Сомнительным,  подчеркивая  самим  названием  возможную  ошибку
Шоутена.
     По всей видимости, этот малый клочок земли, заброшенный в океане,
служил пристанищем только для птиц.  Их было здесь множество. Вечерами
они летели на запад, словно зовя за собой моряков...
     И, расправив,  будто крылья,  белые паруса, "Рюрик" последовал за
птицами. На третий день пути дозорный снова радостно возвестил:
     - Земля!..
     Вахтенный офицер Иван Захарьин тотчас увидел на горизонте вершины
кокосовых пальм.
     Это был маленький, длиною всего в три мили, островок, утопающий в
зелени.
     Шишмарев сказал командиру.
     - Мы  должны  обязательно побывать на берегу.  Уж тогда это будет
доподлинное открытие.
     Через несколько минут лейтенант Захарьин с четырьмя матросами уже
плыли на шлюпке к белой стене прибоя в надежде разыскать удобное место
для высадки. Но вскоре Захарьин возвратился угрюмый, разочарованный.
     - Как видно,  не суждено нам  первыми  ступить  на  эту  землю...
Прибой в три метра высотой и вокруг рифы...
     Перед командиром встал плечистый матрос Иван Зыков.
     - Разрешите нам попытаться?
     - Кому это "вам"? - удивленно спросил Коцебу.
     - Вот мне да Петру Прижимову. Плаваем мы оба неплохо...
     - Знаю я тебя,  Зыков,  - помолчав,  молвил командир.  - Лихой ты
моряк,  настоящий балтиец, но... Шутишь ли ты с этаким делом? Ведь тут
при малейшей оплошности - смерть.
     - А двум смертям не бывать! - весело откликнулся Прижимов.
     - Значит, вы решаетесь? Вплавь?..
     - Так точно! - дружно выпалили оба матроса. - Доберемся.
     И снова гордое чувство шевельнулось в душе командира.  Нет, он не
ошибся  в  своих матросах.  Каждый из них не хуже офицеров понимал всю
важность общей задачи...
     ...В напряженном   молчании   вся   команда   следит   за   двумя
смельчаками.  С палубы отчетливо видно,  как над серыми  зубьями  рифа
почти одновременно взлетают два тела, как подхватывает их летящий вал.
И через несколько минут,  которые кажутся очень долгими,  два человека
выбегают на золотистый песок...
     - Вышли!..  Уже на берегу!.. Молодцы! - раздаются радостные крики
над кораблем.
     Матросы возвратились через  несколько  часов.  Принесли  с  собой
кокосовые  орехи  и  привязанный к шесту плетенный шнур,  найденный на
берегу.  Идти  вглубь  леса  без  оружия  они  не  решились.   Остров,
повидимому,  был населен каким-то неизвестным народом. Это еще сильнее
заинтересовало моряков.
     На другой  день,  собрав  все запасные доски,  матросы смастерили
плот.  "Рюрик" стоял на якоре в полумиле от берега. Плот был спущен на
воду. К нему прикрепили конец толстого пенькового каната. Другой конец
каната был закреплен на шлюпке.
     Маленький плот вмещал лишь одного человека. Подхваченный прибоем,
он проносился над рифами и выбрасывал пассажира на отмель. После этого
плот снова подтягивали к шлюпке.
     В ссадинах, мокрые, засыпанные песком моряки, наконец, высадились
на берег.
     Продвигаясь вглубь острова,  они на каждом шагу  встречали  следы
человека.  В  твердом и чистом коралле были искусно вырыты водо