алые
путники этого необъятного  края,  немногие  знали  по  фамилии  казака
Семейку.
     Настоящее имя  его  -  Семен   -   было   переделано   кем-то   в
уменьшительное  -  Семейка,  но  звучало  оно  не пренебрежительно,  -
ласково.
     Люди бывалые,  исходившие  звериными  тропами  огромные  просторы
тундры и тайги,  отзывались о  Семейке  с  похвалою,  говорили,  будто
дрался  он  в сорока сражениях и на теле его на осталось живого места:
все оно было покрыто шрамами и рубцами.
     Но Семейка  об  этих бесчисленных схватках,  о своих удивительных
приключениях и отважных походах рассказывать не  любил.  В  два  слова
вкладывалось у него все пережитое:
     - Такова служба...
     А государева служба в диком,  неизведанном краю в те далекие годы
была очень тяжела. Исследуя новые земли, собирая, нередко с боями, для
царской   казны  ясак  -  налог,  который  вносился  обычно  пушниной,
мамонтовой костью,  моржовыми клыками,  -  служилые  люди  уходили  от
Якутска  (в  то время опорного пункта русских на реке Лене) за сотни и
тысячи  верст.  В  этих  походах  бесследно  погибали   целые   отряды
землепроходцев:  воины  сибирских  племен,  присоединенных  к  России,
нападали на них в таежных дебрях,  горных  долинах,  тундровых  топях,
устраивали  засады при переправах через могучие реки.  Многих обрекали
на гибель голод, холод, цинга.
     Нужна была  особая  закалка,  воля  и поистине железный характер,
чтобы преодолеть все эти невзгоды и добыть для родины новые  земли,  а
для царевой казны - ясак.
     Даже в челобитных закаленного казака  Семейки,  которые  он  слал
царю,  словно сдержанный стон, иногда прорывались жалобы. Он описывал,
как "помирал голодной  смертью",  "сосновую  и  лиственную  кору  ел",
"многие годы всякую нужду и бедствие терпел",  "голову свою складывал,
раны великие приимал"...
     Однако из  далеких  земель  Семейка  и его товарищи не стремились
возвратиться в город  Якутск.  Страшен  был  Якутск  кровавыми  делами
стольника  Петра  Головина.  Палач  и самодур,  Головин пытал и казнил
десятки ни в чем не повинных людей;  мрачная слава о  нем  гремела  по
всей Сибири.
     Впрочем, бывалому Семейке не трудно было  найти  для  себя  более
спокойную  службу и в другом месте.  Но спокойная жизнь в теплой избе,
как видно,  была не по нем.  Слишком  любил  Семейка  дикие  сибирские
просторы,  гудящие стремнины рек, неведомые заоблачные хребты, где еще
не ступала нога человека...  А суровый полярный океан!  Какие  острова
еще  не открыты в этом океане,  какие звери и птицы на них обитают?  А
синие озера,  разлившиеся до самого горизонта!  Что дальше,  за  этими
озерами? Быть может, снова горы и реки и неведомые народы?
     Бивни мамонта и моржовый клык,  найденные на  островах  в  дельте
Лены;  драгоценный  мех  соболя,  чернобурой  лисицы,  голубого песца;
золотые россыпи, сверкающие на дне ручьев и проток, и другие сказочные
богатства   этого   первозданного   края,   -   все   звало   отважных
землепроходцев вперед,  в неисхоженные дали.  Не для них был  домашний
уют и холопьи поклоны воеводам.
     В XI веке,  преодолевая тысячи преград,  русские  люди  разведали
Каменный пояс - Урал и продвинулись дальше на восток, в Сибирь. В 1582
году Сибирское царство  было  навечно  присоединено  к  Руси.  Но  где
проходили границы этого необозримого края, точно никто не мог сказать.
Огромная неисследованная страна простиралась на многие тысячи верст.
     Русь издавна  славилась  беззаветной удалью своих сынов:  не было
преград, которые могли бы остановить пытливого русского человека.
     Еще обживалась  Уральская  земля,  еще  отражали  молодые русские
города нашествия диких орд,  а ватаги казаков и промышленников, каждая
в два-три десятка человек, уже плыли на кочах - небольших плоскодонных
судах и плотах по многоводной Оби,  проникали в бассейны соседних рек,
пробирались  на  Енисей,  на  Нижнюю  Тунгуску,  на  Вилюй,  упорно  и
бесстрашно прокладывая путь к далекой Лене.
     В 1632  году  казачий  сотник  Петр  Бекетов заложил на реке Лене
Якутский острог.  Это постоянное поселение стало  торговым  центром  и
узлом  всех сибирских путей.  На запад дороги вели к Уралу,  к далекой
Москве.  На восток они вели неведомо куда - то ли в Америку,  то ли  в
загадочную Японию.  Никто из европейцев на крайнем северо-востоке Азии
к тому времени еще не побывал,  и между учеными велись  жаркие  споры:
есть ли пролив между Азией и Америкой?
     На одних географических картах Америка изображалась соединенной с
Азией,  на  других  же  был обозначен пролив,  названный Анианским.  В
течение долгих лет этот пролив оставался загадкой, и споры о нем время
от времени разгорались с новой силой.
     Служилый человек Семейка знал сибирские реки,  горные цепи, дикую
тундру  и тайгу без карт и описаний,  - шрамы от копий,  стрел и мечей
были для него словно зарубками памятных дней и пройденных дорог.
     Но дальние  просторы востока снова властно звали его в путь.  Шел
он теперь  с  товарищами  на  неизвестную  Колыму-реку,  о  богатствах
которой уже говорили в самом Якутске.
     Еще никто из землепроходцев не ступил на берег этой далекой реки,
а слух о ней успел облететь все поселения в тундре и тайге, отделенные
сотнями километров одно от другого, и уже верилось, что кто-то побывал
на  таинственной реке.  Пушные богатства ее кружили головы смельчакам,
спешно создавались разведывательные отряды.
     Когда казак Семейка прибыл в низовья Колымы, другой землепроходец
- Михаил Стадухин - уже успел  основать  здесь  острожек  и  заставить
племена юкагиров платить царю ясак.
     В устье Колымы Стадухин пробрался морем, не убоявшись ни штормов,
ни льдов.  Малые деревянные кочи нещадно швыряла штормовая волна, путь
преграждали подводные скалы и мели,  ветер срывал скроенные из оленьих
шкур  паруса,  но  Стадухин  упрямо  шел на восток,  пока не открылось
колымское устье. И теперь по праву первого он чувствовал себя хозяином
всей реки.
     Был Михаил Стадухин человеком решительным  и  отважным,  но,  как
говаривали   казаки,   характером  больно  уж  резок  да  норовист.  С
неизвестными  племенами,  обитавшими  по  берегам  студеного  моря   и
сибирских рек,  не знал он обращения без угроз и боя.  Служил когда-то
Семейка под началом этого свирепого человека.  Не раз приходилось  ему
увещевать своего атамана, но тот советов никогда не слушал, а указаний
не терпел.
     И, распростившись как-то на дальней дороге,  твердо решил Семейка
не возвращаться больше к Стадухину, чтобы не слышать его исступленного
крика, не видеть жестокого суда.
     А теперь неожиданно в этом маленьком острожке в устье реки Колымы
Семейка  оказался  в гостях у Стадухина,  и тот,  лукаво посмеиваясь в
бороду, спрашивал так, будто заранее знал ответ:
     - Ну что же,  казак,  пойдешь под мое начало?  Я,  знаешь,  слова
насупротив не люблю...
     Был здесь еще и Дмитрий Зырян, испытанный в боях товарищ Семейки,
он-то и ответил за двоих:
     - Служба у нас одна,  Михаило,  - государева. И уж если ты первый
прибыл в сии места, значит быть тебе нашим начальником...
     - Тогда,   собирайте,   молодцы,  отряд,  -  сказал  Стадухин.  -
Юкагирского князя Аллая надобно смирить.  Нам он везде перечит, засады
строит, убивает людей...
     Юкагирское племя омоков храбро  отстаивало  свои  земли.  Впервые
слышали  коренные  жители этого края - юкагиры о грозном русском царе,
который  объявлял  себя  их  правителем.  Для  начала  этот  правитель
требовал  высокую  дань  соболиными  да песцовыми шкурами.  Юкагирские
кочевья снялись и ушли в тундру.
     ...Три года  скитался  казак  Семейка  по тундре,  не раз пытался
уговаривать гордого князя Аллая,  чтобы все  мирно  порешить.  Не  тот
неожиданно напал из засады,  и началась рукопашная схватка,  в которой
снова отличился  Семейка,  убив  самого  сильного  и  отважного  воина
юкагиров - брата Аллая.
     Сам Семейка был серьезно ранен:  витой железный наконечник стрелы
пронзил насквозь ему руку. Кое-как добрался Семейка с горсткой казаков
обратно в Нижнеколымский острожек и передал начальнику собранный ясак.
     С этой добычей и ушли казаки с Колымы в Якутск. Только двенадцать
человек во главе с Семейкой  остались  в  острожке.  Были  они  заняты
мирным   делом:  ловили  рыбу,  штопали  свою  износившуюся  одежонку,
собирали целебные травы для заживления ран.
     Князь Аллай узнал,  что в острожке обитает малая горстка русских.
Это был удобный случай отомстить за гибель брата и опять утвердить над
краем  свою  власть.  Он  собрал воинство в пятьсот человек,  пообещав
каждому из них щедрые  награды.  Он  даже  не  думал,  что  тринадцать
русских, израненных в прошлых сражениях, примут бой против пятисот его
воинов.
     Ночью шумное войско обложило острожек,  и Аллай предложил Семейке
сдаться на его  княжескую  милость.  Эта  милость,  впрочем,  была  не
очень-то  велика:  князь  сказал,  что  разрешит Семейке выбрать любую
смерть - от огня, от петли или от ножа.
     Семейка громко засмеялся в ответ:
     - Попробуй-ка,  Аллайка,  сунься!  Мы -  русские,  а  русские  не
сдаются!..
     Воинство Аллая  пошло  на  приступ.  Шагая  через   трупы   своих
полудиких солдат, Аллай первый ворвался в острожек...
     Яростно дрались  тринадцать  молодцев.  Мелькали   копья,   мечи,
стрелы, сверкали ножи, гулко громыхали длинные ружья-пищали казаков...
     Железная стрела вонзилась в  голову  Семейки,  он  вырвал  ее  и,
залитый   кровью,  бросился  на  Аллая.  Но  князя  защищали  отборные
богатыри.  Семейка отразил мечом удары трех копий и  уложил  на  землю
раскрашенного великана.  Кто-то из казаков подхватил оброненное копье,
и оно тотчас же мелькнуло в воздухе.  Князь Аллай успел схватиться  за
древко,  но было поздно... Копье пронзило его насквозь и пригвоздило к
ограде острожка.
     В ту же минуту паника охватила нападавших.  Оказалось,  что князь
Аллай уверял их,  будто он заговорен шаманами от копий,  от стрел,  от
мечей. А сейчас он стоял у ограды мертвый, - древко копья не позволяло
ему упасть.
     Воинство Аллая рассеялось так же быстро,  как появилось, а казаки
принялись собирать брошенное оружие,  выволакивать трупы, перевязывать
раны.
     Зырян, старый друг Семейки,  будто  почуял  беду.  Не  доехав  до
Якутска,  он  повернул  свой  отряд в обратный путь.  Очень спешил он,
почти не останавливался на привалах,  мчался по рекам, в темень ночную
шел  по трясинам тундры,  но когда,  наконец,  увидел с дальнего холма
полуразрушенный острожек, понял, что опоздал...
     За черной   зубчатой   оградой  передвигались  какие-то  люди,  и
начальник решил, что это Аллаевы воины.
     - К бою! - скомандовал он.
     Казаки развернулись привычным строем, постепенно окружая острог.
     Великой радостью для Зыряна была эта ошибка. От взломанных ворот,
прихрамывая  и  опираясь  на  копье,  к  нему  медленно  шел  веселый,
улыбающийся Семейка...

     О чем говорили в тот вечер два друга,  два неутомимых путника?  О
битве,  которая только недавно здесь отгремела?  Или о  донесшихся  из
Якутска новостях?  Или, может быть, Семейка посетовал на судьбу: снова
ранения,  и нет даже тряпок для повязки,  и жалованья  по-прежнему  не
шлют?..
     Нет, не об  этом  до  поздней  ночи  увлеченно  шептались  они  у
камелька.  Прослышал  Дмитрий Михайлович Зырян о богатых землях далеко
за Колымой,  у другой великой реки - Анадырь,  где  никогда  никто  из
русских  еще  не был.  Старый юкагир ему рассказывал,  что живут в той
далекой стране храбрые воины - чукчи, народ-охотник, промышляющий кита
и моржа.  Моржового зуба у них великое множество, а пушного зверя хоть
руками бери...
     Узнав об этом, Семейка стал обдумывать план нового похода.
     В 1646  году  население  Нижне-Колымска  неожиданно   увеличилось
вдвое. С моря возвратился промышленник Игнатьев.
     Об Исае Игнатьеве Семейка слышал и раньше: потомственный помор, с
детства ходил он с отцом и дедом за Канин Нос, в бурное северное море.
А теперь Игнатьев возвратился с большой добычей: привез он "рыбий зуб"
- моржовую кость, которая ценилась выше любого меха.
     Так далеко  на  восток  до  Игнатьева  никто  не  ходил,  и   все
завидовали удачливому помору.
     Рассказывал Исай о великих богатствах  открытых  им  земель,  где
песца  кочевники  гонят  палками  от  юрт,  где  моржовую  кость можно
выменять за пуговицу или иголку...  Слышал он,  оказывается,  и о реке
Анадырь,  словно  течет  та  река  не на север,  как Лена,  Колыма или
Индигирка,  а поворачивает где-то в горах  на  юг,  потом  на  восток.
Добраться   к  Анадырю  Игнатьев,  однако,  не  смог  -  тяжелые  льды
преградили дорогу.
     Приказчик богатого московского купца Федот Алексеевич Попов, тоже
бывалый человек,  привыкший ходить в  неведомые  земли,  сразу  почуял
прибыльное  дело.  Собрать  отряд для дальнего похода в Нижне-Колымске
было нетрудно.  Охотников нашлось  много.  Казак  Семейка  должен  был
отправиться  в  поход в качестве "государственного человека",  на него
возлагались обязанности подводить  неизвестные  племена  под  "высокую
цареву руку" и собирать с них ясак.
     К лету 1647 года четыре коча были готовы к  походу.  В  тот  год,
однако,  поход  не  состоялся:  жестокий  шторм  расшвырял  деревянную
флотилию, а потом за устьем Колымы неодолимой стеной сомкнулись льды.
     Но мореходы  не  унывали.  Знали они по опыту,  какого терпения и
труда стоит иная удача.  Не выпустило море этим летом  -  выпустит  на
следующее, на третье.
     Промышленные люди  не  теряли  напрасно  времени.  Еще  два  коча
присоединились к флотилии, - новенькие, поблескивающие свежим тесом, с
яркими флажками на верхушках мачт.
     В июне  1648  года наконец прозвучала долгожданная команда,  и на
судах дружно поднялись паруса.
     Стоя на  носу  коча  и  вглядываясь в близкое свинцовое море,  не
думал казак. Семейка, что плывет он к бессмертной славе своей...
     Море было  спокойно  лишь в первые часы,  когда кочи неторопливо,
плавно вышли из устья Колымы и взяли курс на восток.
     Слабый ветер  дул  с  берега,  и  вскоре с горных отрогов сползла
плотная сизая  пелена  тумана.  Коч,  на  котором  находился  Семейка,
осторожно  пробирался  вблизи  берегов.  В  тумане  отчетливо слышался
грохот прибоя.  Неожиданно у самого носа лодки выросла огромная черная
скала.  Кормщик  едва  успел  развернуть суденышко,  - острый зубчатый
выступ пронесся над самым бортом.
     Нет, в  открытом  море  все  же  было  безопасней,  чем здесь,  у
берегов.  Ветер наполнил парус,  и коч понесся на север,  стремительно
взлетая на волну.
     Будто сорванный  ветром,  внезапно  исчез   туман.   Оглядевшись,
Семейка увидел на горизонте только два паруса,  - остальные, наверное,
из-за тумана замедлили ход.
     Эта разлука   в   море   никого  в  отряде  Семейки  особенно  не
взволновала.  Курс всем был известен:  держать на восток; где-нибудь у
северного мыса, а может и у далекой реки Анадырь отряды сойдутся снова
и тогда уж постараются плыть вместе.
     Другое заботило  Семейку  и  его спутников.  Вокруг глухо стонали
волны,  резко свистел ветер.  Откуда-то из  морской  дали  с  полуночи
надвигался шторм.  Стоило навалиться тяжелой волне или бродячей льдине
подвернуться,  и коч мог рассыпаться в щепы, а в суровом полярном море
помощи неоткуда ждать...
     Парус вскоре пришлось спустить, но и о веслах нечего было думать,
-  лохматые  гребни  вставали  все  выше,  пена  с шумом вьюжилась над
ними...  Люди уже выбились из сил, непрерывно вычерпывая воду, а шторм
продолжал греметь и грохотать.
     Даже среди промышленников,  этих удалых и  бесстрашных  сибирских
бродяг,  которым  не раз приходилось смотреть в глаза смерти,  нашлись
такие,  что возроптали на судьбу:  уж ежели и  помирать,  мол,  так  с
оружием в руках и на земле,  а не здесь, в бешеной пучине, рыбе всякой
диковинной на корм.
     Кто-то крикнул кормщику:
     - Правь  обратно!  Гибель  неминучая   впереди!   Вон   уж   льды
показались...
     Семейка пригрозил ему копьем:
     - Ежели струсил,  прыгай за борт, а других не мути! Наша дорога -
на восток. Или погибнем, или пробьемся!..
     За неизвестным  скалистым  мысом,  в  бухте,  где  берег  сверкал
пластами вечного льда,  потрепанный коч Семейки укрылся,  наконец,  от
непогоды.  Теперь-то  уж  можно  было вволю напиться чистой родниковой
воды, развести костер и просушить одежду, спокойно вздремнуть у огня.
     Кто-то из  промышленников  подстрелил  дикого  оленя,  у большого
артельного котла засуетились лучшие повара.
     Десять дней  скитаний по бурному морю остались позади.  Никто уже
не вспоминал о пережитом. Солнце светило ярко, воздух был свеж и ясен,
жизнь снова улыбалась и звала в неизведанное.
     С высокого обрывистого мыса,  на котором дымно  горел  сигнальный
костер,  Семейка  долго  вглядывался в морскую даль.  Только два малых
парусника вырисовывались на горизонте.  Куда  же  девались  остальные?
Может быть,  возвратились? Или погибли на скалах, или занесены штормом
в далекий ледяной простор?
     На этих двух уцелевших кочах командирами были Герасим Анкудинов и
Федот Попов.  Разом они сошли на берег  и  первым  делом  спросили  об
остальных кораблях.
     - Плохо,  - сумрачно молвил Анкудинов.  - Злая,  как видно, у них
судьба...
     - Надобно подождать,  - заметил Попов. - Может, через день, через
два они придут...
     Анкудинов нахмурился и спросил с усмешкой:
     - Ждать, пока льды нагрянут и всех нас затрут? Я зимовать на этих
камнях не собираюсь.
     Он обернулся к Семейке:
     - Что скажешь ты, казак?
     - Товарищей  оставлять  в  беде  или в дороге не тоже,  - ответил
Семейка,  продолжая с надеждой вглядываться в  пустынный  горизонт.  -
Однако,  может они дальше мимо этого мыса прошли и ждут нас где-нибудь
на востоке?..  Льды и правда могут нагрянуть каждый час,  а  путь  наш
далекий и трудный. Надо бы здесь, на случай, из камня выложить сигнал:
следуйте, мол, дальше к востоку, ежели отстали...
     Море горело  и  сверкало  под  солнцем,  только  временами ровный
западный ветер гнал и кружил в  зыбком  просторе  одиночные  обтаявшие
льдины.
     Лучшей погоды для дальней дороги,  казалось бы,  и  не  следовало
желать.  Но командиры знали, что эта милость полярного моря ненадолго:
лишь переменится ветер,  и опять  загромыхают  принесенные  с  хмурого
севера льды...
     Знали еще командиры понаслышке, что есть где-то далеко на востоке
грозный "необходимый" мыс.  Сбивчивые слухи о нем походили на легенду.
Говорили,  будто нет еще на белом свете храбреца,  который решился  бы
обойти вокруг этого мыса. Море там постоянно кипит, и плавучие ледяные
горы страшными обвалами рушатся на берег...
     Но горстка русских людей,  твердо уверенных в своей удали и силе,
не боялась никакого риска.
     Был август  месяц,  а  в сентябре в этих краях уже скрипит мороз,
валит снег,  срываются иногда первые метели.  Три коча продвигались на
восток  мимо  скал  и  отмелей,  подолгу  блуждая в извилистых ледяных
коридорах.  Иногда на далеких обрывах вставали  дымы  костров,  -  там
обитали   какие-то   племена.  Но  как  только  Семейка  с  товарищами
приближался к  берегу,  неведомые  кочевники  снимались  и  уходили  в
тундру, оставляя только пепел да смятую траву.
     В устье  малой  речушки  Анкудинов  решил  высадиться  на  берег,
припасти свежей воды. Коч едва обогнул отмель, как из-за черных скал и
валунов тучей взметнулись длинные стрелы.
     - Быть бою, - сказал Анкудинов и стал сигналить другим отрядам.
     Вскоре командиры собрались держать  совет.  Оглядывая  прочную  и
гибкую стрелу с костяным наконечником, Семейка молвил в раздумье:
     - На стрелу стрелой надобно отвечать. А на десять стрел - в ответ
два десятка.  Только без промаху.  Чтоб наверняка. Еж