о не дадут твоих людей в обиду.
     - О,  я спокоен,  друг мой Ингалак!  Я возвращусь через год, и со
мною приедут сорок твоих отважных юношей.  За  это  время  они  станут
плотниками,  каменщиками,  моряками,  научатся читать книги, в которых
собрана мудрость всех людей...  Я  привезу  сюда  еще  русских,  и  мы
построим  вместе  большие  каменные  дома,  проложим дорогу,  возведем
мосты... И твоя родина, Ингалак, станет могущественной и богатой.
     Они сидели  рядом  на  пестром  коврике,  разостланном  у костра,
молодой русский начальник и седой кадьякский вождь, и оба думали в эти
минуты  о далекой России,  куда,  лишь задует попутный ветер,  умчится
белокрылый русский корабль.
     Только вчера,  когда была закончена погрузка и шкипер сказал, что
галиот готов к отправке в далекий  путь,  Шелихов  свободно  вздохнул:
наконец-то  он  снова  увидит  родную  русскую  землю!  А  вот  теперь
почему-то  вдруг  стало  грустно   и   жаль   расставаться   с   этими
неприветливыми берегами,  где за короткое время довелось ему так много
пережить...
     Видно, труд, что отдает человек земле, навсегда роднит его с этой
землею.  Радостно было Шелихову смотреть на  малый  стройный  поселок,
видневшийся за прочным частоколом.  Эти дома и бревенчатый частокол он
строил вместе с мастеровыми.  Сколько было сдвинуто и  взорвано  здесь
скал,  сколько раскорчевано пней!  Спорилась работа,  быстро вырастали
строения,  рубленные стройные дома с  резными  наличниками  на  окнах,
напоминавшие далекую Русь...
     А вечерами, когда мастеровые дружной артелью собирались у костров
и неприметно начиналась,  росла, а потом гремела над побережьем удалая
русская песня,  Шелихову не раз казалось,  что стоит лишь подняться на
ближнюю скалу, и взору откроются с детства знакомые курские степи.
     Как будто этот дружный мастеровой народ привез сюда, на далекий и
почти  еще неведомый миру остров Кадьяк,  уверенность,  силу,  дыхание
родины.  Уже наполнились светлые горницы домовитым теплом и покоем,  и
как-то  ласковей  стала  эта  земля,  впервые  вспаханная  и засеянная
золотыми зернами курской ржи.
     Еще не  так давно пророчили Шелихову верную гибель на этой земле.
В Охотске  даже  бывалые  мореходы  сомневались,  чтоб  малому  отряду
промышленников удалось обосноваться на диком берегу, среди неизвестных
племен.
     Теперь же перед ним спокойно мерцал огнями первый русский поселок
на Кадьяке.  Чернели вытащенные на берег байдары зверобоев, на длинных
перекладинах сушились сети.  И темный лес,  поднявшийся за частоколом,
был полон глубокой тишины.
     Давно уже  не  слышалось  в  этом  лесу  ни  посвиста стрелы,  ни
грозного воинственного клича.  Зато от  зари  до  зари  звенели  здесь
плотничьи   топоры   и  пилы.  И  уже  можно  было  видеть  в  русской
строительной артели смуглых, черноволосых подмастерьев из островитян.
     Щелихов знал,  что это самая радостная из всех его побед. Намного
приумножились  силы  первых  русских  поселенцев  здесь,  на  северных
берегах Америки,  когда жители острова сменили копье и меч на плуг, на
заступ, молоток...
     Дружная песня как будто подтверждала,  что смелые планы и надежды
свершились. Шелихов слушал эту песню и думал, как он снова возвратится
на Кадьяк. Приедут с ним сотни мастеровых, золотоискателей, зверобоев,
и вырастут на не обжитой еще земле  новые  села,  загорятся  по  всему
побережью маяки, задымят на склонах гор фабричные трубы... И весь этот
огромный нетронутый край - Аляска -  станет  заокеанским  продолжением
России...
     Колокол пробил одиннадцать  часов,  прощальный  ужин  был  еще  в
разгаре, когда со сторожевой вышки донесся крик караульного:
     - Вижу корабль!..
     Смолкли песни,  говор,  звон  посуды.  Шелихов  и  вождь кадьяков
одновременно поднялись с ковра.
     Далеко в  лунном  свечении  океана медленно плыл скошенный черный
парус неизвестного корабля...
     - Я   узнаю  его,  -  негромко  сказал  Ингалак,  наклонившись  к
Шелихову.  - Три мачты... низкая посадка корпуса... приподнятый нос...
Это черный капитан.  Разве он знает о том, что ты собрался в дорогу?..
Он никогда не является к добру.
     Шелихов усмехнулся.
     - Вот кто это!..  Ну что ж,  Ингалак,  он сможет  проверить  нашу
дружбу.
     Вождь резко выпрямился и поднял руку.
     - Не  торопись,  Ингалак,  - остановил его Шелихов.  - Пусть наши
люди веселятся.  Какой-то неведомый  бродяга  не  смеет  прерывать  их
веселья.
     Он обернулся к дежурному по охране поселка.
     - Передайте  на галиот:  быть готовым к бою.  Береговым канонирам
тоже не дремать.
     И, проходя  вдоль  цепи  костров,  глядя  в  сосредоточенные лица
промышленных людей и кадьяков, уже весело спросил:
     - Что  же  вы,  други,  приутихли?  Разве  мы  не на своей земле?
Всякого гостя пугаться не следует.
     Все ответили дружным, радостным криком. Великан Афанасий, смеясь,
ударил шапкой о землю:
     - Да с нашим Григорием Ивановичем не страшны ни молния ни гром!
     Но Шелихов  только  казался  беспечным  Через   две-три   минуты,
незаметно  оставив  пирушку,  он  уже  шел к берегу,  чтобы проверить,
передана ли команда и готов ли к бою галиот.
     Знакомый свист остановил его у темных зарослей молодого кедра.  У
ног Шелихова упала длинная,  разрисованная черной спиралью стрела.  Он
наклонился,   поднял  ее,  спрятал  под  полу  кафтана  и,  попрежнему
неторопливый,  сошел  на  отмель.  Лодка  уже  отчалила  от  берега  и
стремительно двигалась к галиоту. В лунном свете вспыхивали льющиеся с
весел брызги воды.
     А у  костров  опять  гремела радостная,  широкая,  удалая русская
песня...
     - Я  расскажу тебе новость,  Ингалак,  - негромко молвил Шелихов,
присаживаясь рядом с вождем кадьяков и показывая  ему  стрелу.  -  Она
прилетела из ночи. Но тот человек, я знаю, не хотел меня убить...
     Ингалак взглянул на стрелу и, казалось, нисколько не удивился.
     - Ее  послал  человек из племени тлинкитов.  Такие длинные стрелы
делают только у них.
     - Что это значит? - спросил Шелихов. - Война?..
     - О нет!  - возразил Ингалак, спокойно раскуривая трубку. - Ты же
знаешь,  когда  объявляют  войну,  стрелу  окрашивают кровью.  Там,  у
тлинкитов,  у тебя,  Шелих, есть верный друг. Он предупреждает тебя об
опасности.  Быть  может,  он пришел бы и открыто,  но побоялся нас:  у
кадьяков с тлинкитами нет дружбы.  Мне жаль,  что ты не  увидал  этого
человека, а теперь его, конечно, не догнать...
     И они одновременно посмотрели на море, где постепенно приближался
скошенный парус корабля.

     Григорий Шелихов и его спутники - моряки,  строители, звероловы -
прибыли на остров Кадьяк в 1784 году.
     Уже не впервые русские корабли появлялись в этих суровых широтах.
После  знаменитых  путешественников  Чирикова  и  Беринга   тобольский
крестьянин  Емельян  Басов,  мореходы  Неводчиков  и  Башмаков и купец
Андриан Толстых побывали на Алеутской гряде и нанесли ее на карту.
     Корабли купцов Бечевина, Дружинина, Шилова, капитанов Креницына и
Левашова не раз достигали Алеутских островов и Аляски,  а  на  суровом
гористом Кадьяке посадский Степан Глотов зимовал задолго до Шелихова -
в 1762 - 1763 годах.
     Однако и  во  время  Шелихова  в сведениях об этих далеких землях
трудно было отличить выдумку от правды.  Путь из  Охотска  на  дальний
сказочный  Кадьяк  попрежнему  был рискован и суров.  И если очертания
Аляски  уже  были  положены  русскими  мореходами  на  карту,   то   о
человеческом  мире  этого  огромного  края  в  то  время  никто еще не
рассказывал.
     Большинство русских  промышленников  уходило на Аляску за шкурами
котика и песца.  Шелихов же,  хоть и он был торговым человеком,  отдал
лучшие  годы своей жизни изучению далекого неведомого края.  Он был из
тех простых русских людей, для которых будущее родины превыше всего.
     Может быть  потому,  что  его  поход  на  Кадьяк был предприятием
рискованным  и  отважным,   многие   считали   начальника   экспедиции
потомственным моряком...
     Но в детстве своем Шелихов  если  и  видел  море,  то  только  на
картинках. Он родился и вырос в бедной мещанской семье в малом степном
городишке Рыльске,  Курской губернии,  и  первое,  что  запомнилось  с
детства, - это шумная сутолока базара.
     Рыльск торговал хлебом,  пенькой и косами, которые привозились из
Австрии.  Купцы рассказывали об этой стране так, будто она была совсем
рядом.  Мальчик,  когда  приходилось  ему  слушать  эти  рассказы,   с
жадностью ловил каждое слово.
     Пьяный дьячок кое-как обучил Григория грамоте,  и в десять лет он
уже стоял за прилавком в маленькой бакалейной лавчонке отца, терпеливо
ожидая покупателей.
     В безнадежном  торговом  "деле"  отца,  в  скуке  унылой лавчонки
единственной радостью Григория были старые,  рваные  книги,  купленные
отцом  для  обертки.  Он мог их читать и перечитывать целыми днями,  -
этому скромному развлечению сына старший Шелихов не мешал.
     Еще тогда   с   пожелтевших  измятых  страниц  удивленному  взору
мальчика открылась далекая сказочная Сибирь...

     В городе Иркутске,  который был в то время узлом сибирских дорог,
славились  богатством  магазины  купца Ивана Голикова.  Сюда приезжали
торговые люди из самой Москвы.  Кроме  всех  прочих  товаров,  Голиков
торговал  мехами,  добытыми на далеких океанских островах,  в полярной
тундре,  на Камчатке... Прибыли купца быстро росли, и он уже избавился
от компаньонов,- самому вернее подсчитывать барыши.
     Но как-то ранним утром в  контору  к  Голикову  вдруг  постучался
непрошенный  компаньон.  Совсем  еще молодой,  бедно одетый,  он начал
рассказывать купцу о каких-то далеких землях,  куда немедленно следует
снарядить корабли.
     Голиков разглядывал его  с  любопытством:  одежонка  приношенная,
сапоги  в  пыли,  компаньон-то,  как  видно,  шел  пешком!  Какими  же
капиталами он располагал, если извозчика не смог нанять?..
     Купец не любил околичностей и спросил прямо:
     - Сколько десятков тысяч у тебя найдется?
     Юноша смущенно опустил глаза.
     - Насчет тысяч у меня плохо. Сказать по правде, нет ни одной.
     Голиков расхохотался.
     - Ну что ж,  молодой человек,  я подожду.  Как  только  заведутся
тысячи, наведайся. Может быть, мы и поладим...
     Он удивился спокойной уверенности этого парня.
     - Конечно, поладим, - сказал юноша. - А пока нельзя ли устроиться
приказчиком к вам в магазин?
     О дальнем  морском  походе  в  то  утро  они не договорились.  Но
Шелихов получил место за прилавком.
     Уже в  первые  дни  его  службы  и  молодые  и  старые приказчики
насторожились:  этот паренек из Рыльска не играл в карты,  не ходил  в
кабачок,  целыми вечерами просиживал за книгами и,  нередко случалось,
приносил их даже в магазин.  Чему он  учился?  Какие  науки  стремился
познать?
     Потом вдруг мелкий мирок чиновников потрясла неожиданная новость:
Шелихов  женился.  Первая красавица Иркутска,  богатая купчиха Наталья
отказала всем женихам и пошла за приказчика.
     Сколько здесь было и догадок и пересудов! А Шелихов взял расчет и
вместе с женой уехал в Охотск.
     Через шесть лет его снова увидели в Иркутске. Он пришел в контору
к Голикову, поздоровался и весело спросил:
     - Так  что  же,  хозяин,  продолжим  наш разговор?  Тысячи у меня
имеются, а планы мои, пожалуй, дороже тысяч...
     - Ретив!  -  удивленно  воскликнул  Голиков.  -  И как еще ретив!
Ладно, выкладывай свои фантазии...
     Впрочем, купец вскоре понял, что Шелихов далеко не фантазер.
     - Как вы добываете товар? - спрашивал он у Голикова с усмешкой. -
Собрались  три-четыре купца,  снарядили судно да наняли артель.  Судно
возвратилось,  поделили товар,  и точка.  Нет больше компании. А потом
снова ищи удачного компаньона и опять принимайся строить судно... Нет,
это  не  по-хозяйски.  Если  уж  добывать  зверя  на  Аляске,  значит,
постоянно   его   добывать.  Русские  селения  в  той  далекой  стране
построить,  с туземными племенами дружбу завести.  Что они видели, эти
племена,  от  европейцев?  Разбой  да  грабеж.  Кто же не возненавидит
разбойников?  Или я хлебом-солью тебя встречу,  если ты  грабить  меня
пришел?  А  если  доказать  туземцам,  что ты пришел трудиться,  и все
племена от  этого  только  пользу  получат,  -  они  сами  помощниками
станут...
     Голиков понял,  какое огромное дело задумал  бывший  его  "ученый
приказчик".  Русские селения на Аляске, на островах, постоянная добыча
зверя! Миллионные барыши!
     - Ладно,  - молвил он в раздумье.  - А кто будет в ответе за весь
поход?
     - Я,  - сказал Шелихов.  - Я сам пойду на Кадьяк. И жена со мною.
Мы вместе и в радости, и в риске, и в беде...
     Голиков встал и протянул ему руку:
     - Дело!

     Три корабля строились на берегу Охотского моря, в устье небольшой
речонки, где вырос целый городок мастеровых.
     Шелихов сам наблюдал за строительством кораблей,  вникая в каждую
мелочь,  стараясь  выиграть  время.  С  особой  строгостью  отбирал он
матросов и будущих поселенцев на Кадьяке:  в таком отважном походе  не
только здоровьем, но и характерами люди должны быть сильны...
     Он был доволен своим отрядом:  видавшие  виды  моряки,  сибирские
охотники,  мастеровые сразу соединились в одну семью, крепкую, дружную
в работе.
     Наступил долгожданный день, и корабли вышли в море.
     Курильские острова...  Камчатка...  Штормовой океан...  Скалистые
безлюдные Командоры... Тяжелый и суровый путь.
     А потом на океан надвинулся густой  туман,  и  вскоре  засвистели
пурги...   Нужно   было   готовиться  к  зимовке  или  возвращаться  в
Петропавловск, на Камчатку.
     Но нет,  Шелихов не повернет обратно.  В это большое дело вложена
вся его жизнь, здесь уж не может быть ни минуты колебаний.
     Только в   следующем  году,  после  суровой  зимовки  на  острове
Беринга,  после голодовок,  болезней,  неустанных  работ  по  спасению
кораблей небольшой отряд Шелихова высадился на Кадьяке.
     И еще в те минуты,  когда лодка, отчалив от галиота, приближалась
к отмели,  где-то с берега,  из темного леса, донеслась первая людская
"весть": густо окрашенная кровью стрела вонзилась в борт лодки...
     Это была угроза, вызов, объявление войны...
     Дремучий молчаливый лес высился на берегу,  а  дальше  до  самого
поднебесья вставали горы,  тоже сплошь покрытые лесами.  В этих дебрях
таился неведомый враг...
     Шелихов и не ждал радушной встречи.  Он знал, что племена Аляски,
Кадьяка и Алеутских островов были вынуждены защищаться от участившихся
нападений  приплывавших издалека белых людей.  Мореходы рассказывали о
страшной кровавой резне, какую учинили на этом побережье южнее Кадьяка
испанские и английские пираты и купцы.
     Как же уверить туземцев, что он не грабитель, не пират? Для этого
потребуется немало времени и усилий.  Возможно,  будут и сражения. Сам
он,  конечно,  не станет нападать.  Но, если уж придется защищаться, -
эти бывалые люди сумеют за себя постоять...
     И впервые в девственном лесу  Кадьяка  дружно  зазвенели  пилы  и
топоры, и вековые кедры со стоном склонили долу свои вершины.
     На расчищенной площадке русские промышленные  люди  первым  делом
воздвигли высокий и прочный частокол с дозорными башнями по углам. Это
была маленькая крепость,  за  стенами  которой  одновременно  началось
строительство поселка.
     Лес попрежнему   оставался   таинственным   и   глухим,    только
непроглядно  темными  ночами  из  чащи  иногда доносился то заливистый
свист, то заунывный крик, то насмешливый хохот...
     Нападение произошло в ранний, предутренний час, когда над хмурыми
лесистыми горами Кадьяка едва посветлело небо.
     В кустарнике  у сторожевых вышек внезапно послышался шум и треск,
на дозорные башни полетели десятки стрел.  Глухо вскрикнул и повис  на
перилах  пронзенный  в  грудь дозорный одного из постов.  Но на другой
вышке тотчас тревожно загудел колокол и гулко громыхнуло ружье...
     А лес уже наполнился криком и свистом,  чуткое эхо подхватывало и
повторяло неистовые вопли кадьяков,  идущих на штурм. Казалось, тысячи
воинов лавиной устремились на малый поселок. В воздухе, словно ракеты,
замелькали стрелы с пучками горящей травы.
     ...В ту  ночь  Шелихов  не  уснул ни на минуту.  Вечером он долго
сидел в чистой просторной горнице,  пахнущей свежим тесом,  и разбирал
травы,  собранные промышленными людьми на побережье. Григорий Иванович
решил произвести опись трав,  деревьев,  минералов, птиц, зверей и рыб
этого  края,  чтобы знать точно,  какие богатства таятся на Кадьякской
земле.
     Ему приходилось  здесь  быть  геологом и ботаником,  ихтиологом и
географом,  постичь многие другие науки.  Еще находясь в Иркутске,  он
выписал  из  Москвы  несколько  десятков  специальных книг,  и теперь,
сверяясь по справочникам,  записывал замысловатые  латинские  названия
трав.
     Наталья Алексеевна спала в  соседней  комнате  и  не  слышала  ни
призывного звона колокола, ни выстрела, ни нарастающего гула голосов.
     Григорий Иванович решил не тревожить жену.  Он  взял  пистолет  и
выбежал из дому.
     На малой  площадке  толпились  поднявшиеся  по  первому  сигналу,
вооруженные   ружьями,   копьями  и  топорами  широкоплечие  бородатые
сибиряки.
     Шелихов приказал  открыть  ворота  и  повел в атаку бывалых своих
людей...
     ...К полудню  отряд  возвратился  в  поселок.  Он не только отбил
нападение,  но и рассеял неприятельское воинство по лесным трущобам  и
взял пленных. Теперь эти пленные несли пятерых своих раненых товарищей
и  захваченные  промышленными  людьми  трофеи:  луки,  стрелы,  копья,
топоры.  Среди  трофеев оказалось и ружье английского образца,  но как
оно попало к предводителю племени, Шелихов дознаться не смог.
     В отряде  промышленных  тоже  были  раненые,  но в большинстве не
тяжело.  Лишь двое из них шли,  опираясь на плечи товарищей.  Эти двое
ворчали всю дорогу:
     - Начальник-то наш...  Хорош! Дикий в него из лука стрельнул, так
он  что  же?  Подбежал,  лук  у  того  выхватил,  а потом еще рану ему
перевязал!..
     Другой отзывался с негодованием:
     - Этак воевать,  братцы,  только  диких  смешить.  Надобно,  чтоб
страху они набрались, чтоб не повадно было в другой-то раз...
     Кто-то утешал потерпевших:
     - Ты погоди, однако, в поселке строгий учиним над ними суд...
     Но Шелихов и не думал наказывать пленных.  Он выдал им  по  пачке
табаку,  по отрезу пестрого ситца, раненых приказал обмыть, перевязать
и накормить,  и лекарь,  вздыхая и  морщась,  принялся  исполнять  это
распоряжение.
     Возможно, кадьяки подумали,  что таков у бородатых людей странный
обычай  перед  казнью.  Жадно  они  курили  табак и кутались в пестрые
отрезы,  в напряженном молчании следя  за  каждым  движением  русского
начальника.
     Когда он поднял несколько луков и копий и двинулся к ним, пленные
лишь сдвинулись в тесную группу и, не дыша, опустили головы...
     Дальнейшее их  потрясло  и  совершенно  сбило  с  толку.  Русский
начальник возвратил им оружие,  легонько похлопал каждого по плечу,  а
потом сам широко распахнул ворота.
     Они отходили к воротам,  медленно пятясь,  все еще не уверенные в
своем счастье,  в том,  что будут  жить.  За  воротами  и  в  лесу  не
оказалось  засады,  и  для  них,  привыкших  к жестокости победителей,
наверное,  в те минуты впервые открылся иной, благородный человеческий
мир...
     В течение целого месяца ни на берегу,  ни в горах,  ни в лесу  не
было  замечено  ни  одного  туземца.  За  этот  месяц  раненые кадьяки
поправились и встали на ноги. Они уже знали три-четыре десятка русских
слов.  Шелихов  и  несколько промышленных тоже изучали язык кадьяков и
уже могли объясниться с пленными.
     Как-то под  вечер  в  селение  русских  прибыл  сам  предводитель
племени.
     Это был   рослый,   к