человек с фактории не сможет этого сделать.
     Юноша бережно принял флакон.
     - Ты должен мчаться,  как ветер, и принести обратно эту маленькую
посуду, - строго добавил Инхаглик.
     - Я буду мчаться быстрее ветра, - сказал молодой индеец.

     Около ста  километров  от  фактории  до устья реки Тлышитны,  что
вытекает из озера Плавежного,  отряд Серебренникова прошел  за  восемь
дней.  В малых селениях индейцев русских встречали гостеприимно: звали
путешественников в свои  хижины,  делились  с  ними  пищей,  наперебой
рассказывали о дальнейшем пути в верховья реки.
     Не рискуя пробираться к озеру  по  мелкой,  порожистой  Тлышитне,
Серебренников  оставил  в  устье  этой  реки трех промышленников,  а с
остальными ушел к Плавежному пешком.  Шесть суток  почти  непрерывного
пути через удушливые болота, через трясины, бурелом и лесную глухомань
Аляски были самым трудным участком  пути.  Только  30  мая  измученные
путешественники   увидели   широкий   простор   Плавежного  и  далекие
заснеженные горы на западе.
     Русские промышленники побывали здесь уже не раз, и потому индейцы
встречали отряд Серебренникова особенно сердечно: дарили сушеную рыбу,
съедобные коренья,  охотно рассказывали все,  что знали, о своем крае.
Серебренников тоже разделял с  ними  табак  и  сухари,  дарил  ножи  и
рыболовные крючья. Эти скромные подарки вызывали всеобщий восторг.
     - Мы знаем, - говорили вожди племен, - русские очень добры!
     Индейцы помогли   промышленникам   построить   байдары,  и  отряд
отправился в обход всего озера,  чтобы потом спуститься  к  Медной  по
Тлышитне.
     Три промышленника,  оставшиеся на Медной,  через  несколько  дней
рассказывали начальнику отряда с тревогой:
     - Какой-то индеец все время идет за нами. Мы его видели несколько
раз. Неужели это они следят все время?
     Серебренников знал,  что отряд уже у цели:  остались, быть может,
какие-то двести километров,  и все течение Медной точно определится на
карте. Радость близкой победы увлекала и пьянила его, и потому все эти
страхи казались ему преувеличенными. Проводники тоже смеялись:
     - Что может он один сделать против нас?
     Все же  по  ночам  по-прежнему  выставляли  часовых,  и начальник
всегда следил, чтобы они строго несли свою вахту.
     Еще в  течение  двадцати  дней  отряд  продвигался вверх,  против
течения Медной.  Заснеженные горы придвинулись  вплотную.  В  глубоких
ущельях  стояла вековечная ночь.  Ледники преграждали течение,  и река
металась и кипела, упрямо вгрызаясь в гранитные массивы скал.
     Однажды темной  туманной  ночью,  когда даже часовые,  стоявшие у
носа и у кормы байдары,  не могли различить друг  друга,  а  маленький
шорох  на  берегу  терялся в шуме и плеске реки,  по боевому сигналу -
крику ворона  -  с  отмели  одновременно  поднялись  воины  Инхаглика.
Поднялись и ринулись к байдаре...

     Более двух  месяцев  старый  Инхаглик  не  имел  известий о своем
отряде,  посланном вслед за  русской  экспедицией.  Только  во  второй
половине июля на реке показались знакомые пять байдар, и все население
поселка,  перенесенного в устье Щечитны, с криками бросилось на берег.
Воины сложили перед вождем оружие и одежду русских.  Старший среди них
рассказал:
     - Нам было очень трудно,  потому что с ними дружны племена севера
и потому что русские постоянно выставляли  часовых.  Их  часовые  были
очень зорки. Однако мы выждали темную ночь...
     "Доктор", присутствовавший  при  торжественной  встрече   воинов,
спросил:
     - Они погибли все до одного?..
     - Да,  русские  погибли  все,  -  ответил старший воин.  - Они не
ожидали нападения.
     - Ты  говоришь  только  о  русских,  -  заметил "доктор".  - А их
проводники?
     Воин взглянул на вождя и проговорил смущенно:
     - Я не знал,  как быть с проводниками.  Разве мы должны  были  им
тоже мстить?  В темноте не разберешь,  где русский, где индеец... Один
проводник был убит...
     - А второй? - настойчиво допытывался Хайли.
     - Второй ушел... Он бросился в воду и поплыл. Было очень темно, и
мы  напрасно  его  искали.  Очевидно,  он  успел  взять  кожаную сумку
русского начальника.  В байдаре этой сумки не оказалось. Можно было бы
утром  пойти  на  розыски  беглеца,  но  я не знал,  нужно ли мстить и
проводникам.
     - Это очень печально, - негромко заметил "доктор".
     - Да, это очень плохо, - согласился Инхаглик.
     Окончательно смущенный  суровостью  старого  вождя,  воин  сказал
убежденно:
     - Один  человек без оружия,  без продуктов ни за что не уцелеет в
том краю.  Он умрет.  Он утонет в болоте или  его  растерзают  гризли.
Скорее   всего   он   умрет   от  голода.  (Гризли  -  серый  медведь.
Распространен в Северной Америке.)
     Инхаглик ничего не ответил.  Он по-прежнему был задумчив и хмур и
нисколько  не  заинтересовался  ни  оружием,  ни  вещами  русских.  Но
"доктор"   оживился,  даже  привстал  со  скамьи,  и  снова  маленькие
прищуренные глазки его засмеялись.
     - У тебя отважные воины,  брат мой, и они достойны награды! После
победы должно наступить всеобщее  торжество...  У  меня  найдутся  для
этого случая "веселые капли"... Хватит для всех!
     Боб Хайли знал,  чем можно расшевелить вождя.  И  он  не  ошибся:
Инхаглик  сразу  же  повеселел  и  приказал готовить общий праздничный
ужин.

     Проводник Анатолий бежал по  берегу  Медной  весь  остаток  ночи.
Утром,  опасаясь  преследования,  он  свернул  в горы.  В дебрях тайги
пробираться было еще труднее. Но он упорно продвигался на юг, прижав к
груди кожаную сумку Серебренникова...
     Ужас и отчаяние заполнили сердце индейца,  и если бы не эта сумка
с  заветными бумагами начальника,  которые во что бы то ни стало нужно
было спасти, Анатолий давно уже остановился бы и, может быть, пошел бы
навстречу убийцам.
     В тех местах,  через которые бежал индеец, наверное, не бывал еще
ни  один  человек.  В  непроходимой  тайге,  в болотистых долинах,  на
скалистых  горных  перевалах  Анатолий  не  видел  ни   тропинки,   ни
срубленного дерева,  ни следов костра.  Только птицы да звери населяли
этот суровый край.
     Силы изменяли  Анатолию.  Ему  хотелось упасть на гнилую листву и
лежать,  ни о чем не думая.  Но кожаная сумка,  которую он  все  время
прижимал  к  груди,  напоминала  о  долге  перед  русским начальником.
Проводник  вспомнил  дальнюю  дорогу  по  руслу   Медной,   борьбу   с
водоворотами и плавучими льдами, бесконечные ночи под дождливым небом,
знакомую улыбку штурмана и его уверенный веселый голос: "Мы расколдуем
эту реку!.."
     Нет, Анатолий не остановится ни на минуту, он будет идти всю ночь
напролет и доберется к Плавежному озеру, к стойбищу знакомых индейцев.
Он передаст  им  кожаную  сумку  и  потребует  клятвы,  добрым  именем
русского  друга  потребует  слова,  что  эта сумка будет доставлена на
Константиновский редут...
     Он шел до рассвета, уже не различая направления, стараясь внушить
в себе,  что Плавежное озеро близко,  стараясь верить в  эту  ложь.  А
утром он увидел на крутом откосе три высоких сосны и белую скалу перед
ними и понял,  что возвратился на то самое место,  где был  вечером...
Значит,  за  ночь  он обошел огромную гору вокруг и не заметил,  когда
сбился с дороги. В отчаянии он упал на траву и долго молча плакал.
     Послышался шорох.   Подняв  голову,  Анатолий  увидел  неподалеку
медведя.  Косматый плосколобый гризли железно-серой масти,  насторожив
короткие уши,  пристально следил за индейцем с ближней скалы. Анатолий
медленно поднялся с земли.
     - Ты не тронешь меня,  гризли, - сказал он негромко, - правда, не
тронешь? Ты не знаешь, какое несчастье случилось на реке!..
     Медведь покачивал   тяжелой   головой,   а  индейцу  в  полубреду
казалось,  будто зверь выражал ему сочувствие,  будто он все  понял  и
потому вскоре скрылся в сосняке.
     Сколько дней и ночей шел проводник на юг,  сколько  раз  падал  и
терял сознание,  - он и сам не мог припомнить.  Анатолий питался корой
березы и корнями трав,  пил воду из черных удушливых  болот,  спал  на
голых камнях, не чувствуя холода.
     Глубокой беззвездной ночью он  выполз  на  берег  реки  Тлышитны.
Последние  сутки  он не мог идти,  но,  собрав последние силы,  упрямо
полз.  Утром его заметили на  берегу  индейцы-рыбаки,  те  самые,  что
недавно  помогали  штурману  строить  байдару.  Их  испугал Анатолий -
полуголый скелет,  обтянутый  кожей,  залитый  кровью,  сочившейся  из
израненных  рук  и  лица.  И  рыбаки  изо  всех  сил  стали  грести  к
противоположному берегу.
     Тогда он приподнялся на локте и крикнул:
     - Я - проводник русского начальника...
     Медленно, осторожно,  поминутно  отгоняя  криками  "злых  духов",
индейцы приблизились к Анатолию.  Он лежал на галечнике, широко открыв
мутные глаза, крепко прижимая кожаную сумку к груди.
     Они узнали  проводника  и  хотели  поднять,  чтобы  перенести   в
байдару, но он сказал:
     - Не  трогайте...  Не  нужно.  Русский  начальник  и  весь  отряд
погибли,   а   я   доживаю   последние  минуты.  Дайте  мне  клятву...
Поклянитесь,  что отнесете эту сумку  на  берег  океана  и  передадите
русским...
     - Клянемся... - негромко сказали рыбаки.
     Он помолчал, собираясь с силами.
     - Хорошо. Теперь возьмите сумку...
     - Кто их убил? Расскажи нам... Кто? - допытывались индейцы.
     Но Анатолий  уже  не  слышал  их  голосов.   Мутные   глаза   его
остановились, в них больше не отражалось солнце...

     Шумное веселье  в  лагере  "воронов" началось на закате.  В свете
огромных костров,  зажженных на берегу, воины плясали и пели, и черные
тени  их  метались  по  стволам  деревьев,  стоявших у берега сплошной
стеной.  Празднество было тем  более  громким,  что  уже  перед  самым
вечером  старому  Инхаглику  удалось  застрелить неподалеку от селения
большого оленя, и шаманы сочли это признаком счастливой охоты на целый
год.
     Гордый своей удачей,  Инхаглик с радостным удивлением  осматривал
ружье и подробно рассказывал любопытным, как это произошло.
     - Я стреляю из этого ружья в десятый раз...  Я не верил,  что  из
такого красивого,  как игрушка,  ружья можно убить большого оленя.  Но
когда я прицелился и выстрелил - олень сразу же упал.
     Индейцы слушали  изумленно,  и  каждому  хотелось  прикоснуться к
чудесному ружью. Инхаглик не возражал, - в этот вечер старый вождь был
очень добр.
     В самый разгар веселья старший  из  воинов,  тот,  что  руководил
походом мстителей, спросил у вождя:
     - Почему ты,  храбрейший  из  храбрых,  не  был  обрадован  нашей
победой?  Мы  сделали  то,  что  ты  приказал,  однако ты встретил нас
молчанием...
     "Доктор", сидевший   напротив   вождя,   ответил  за  него  через
переводчика:
     - Это  потому,  что брат мой,  Инхаглик,  все время думал о вашей
судьбе и пережил, быть может, больше, чем вы пережили.
     Но к  удивлению  многих  старый  Инхаглик-Черная  Стрела  покачал
косматой  головой  и  впервые  твердо,  угрюмо,  почти  зло   возразил
"доктору":
     - Нет, это произошло по другой причине, - сказал он.
     Боб Хайли  сделал  вид,  будто  не  расслышал  этих интонаций,  и
заметил поспешно:
     - Мало ли забот у вождя?  Он думал не о том, что уже сделано, - о
завтрашнем дне и заботы его и мудрые мысли...
     Хайли взял  бутыль  и до краев наполнил большую деревянную чашку,
стоявшую перед вождем:
     - "Веселые   капли"  помогут  тебе,  брат  мой,  быстро  и  смело
принимать решения...
     Инхаглик улыбнулся:
     - Ты добр...  Ты подарил мне красивое ружье и сказал,  что даришь
на счастье... Твои слова, я думаю, оправдаются.
     Боб Хайли повеселел:
     - Конечно, оправдаются, брат мой! Это ружье даст тебе еще десятки
оленей,  а если тебе случится встретиться с врагом,  он  станет  перед
тобой на колени.
     - Хорошо,  - сказал Инхаглик,  - если мне случится встретиться  с
врагом,  я заставлю его стать на колени.  Но скажи мне,  доктор,  если
смерть так послушна этому ружью,  нет ли  у  тебя  лекарства,  дающего
бессмертие?
     "Доктор" ответил смеясь:
     - Такого лекарства не существует...
     - Но есть ли другое лекарство, призывающее смерть?
     Боб Хайли насторожился:
     - Не знаю... Не слышал.
     - А  если  на маленькой посуде изображены мертвая голова и кости,
что это означает?
     - Где видел ты такую посуду? - спросил американец, бледнея.
     Инхаглик подал ему темный флакончик и заметил,  как дрогнула рука
"доктора", когда тот принял его. Впрочем, Хайли сразу же овладел собой
и засмеялся:
     - Этим  лекарством  я  лечил твоего сына,  и оно,  как ты знаешь,
помогло.  Оно дает человеку силу и бесстрашие,  но у меня  больше  нет
такого редкого и дорогого лекарства.
     - Я хочу,  чтобы ты был сильным и бесстрашным, - сказал Инхаглик.
-  Здесь  оставалось несколько капель твоего редкого лекарства,  но ты
уже проглотил их с олениной.
     Трясясь и  еще  больше  бледнея,  Боб  Хайли медленно встал из-за
стола:
     - Это неправда... Ты не мог этого сделать!
     Большими глотками индеец выпил всю чашку  до  дна,  и  глаза  его
потускнели:
     - Я хотел,  чтобы ты был бесстрашным и сильным.  Я знаю,  что все
твои лекарства поддерживают здоровье и не приносят вреда.
     Возможно, что и теперь "доктор" смог бы сохранить спокойствие - у
него  оставалась  все-таки малая надежда на ослабленность яда и на то,
что доза была слишком незначительной,  не смертельной.  Но  его  выдал
переводчик. С криком он бросился к вождю.
     - Ты отравил доктора... Теперь ты не вождь!.. Ты убийца друга!..
     Коротким движением  руки Инхаглик отбросил его в сторону и встал,
опираясь на ружье.
     - Как ты себя чувствуешь, доктор?
     С огромным усилием Боб Хайли сдержался,  чтобы не вскрикнуть; как
будто  ледяное  лезвие  бритвы  полоснуло его по легким.  С горечью он
успел подумать о том,  что какая-то жалкая стекляшка обрывала и  жизнь
его  и  планы.  И  еще  он подумал о Куорлсе:  вот ради чьей наживы он
сейчас умрет!  Конечно же, и Куорлс, и компаньоны только посмеются над
Бобом Хайли,  над этим неудавшимся миллионером,  который отдал им свое
богатство... Отдал ли уже? Нет! Пусть сами испытают, чего оно стоит.
     - Я чувствую себя хорошо,  - задыхаясь ответил "доктор".  - Да...
очень...  очень хорошо.  Но ты должен чувствовать себя  плохо,  старая
глупая  ворона...  Это  ты  убил  ни в чем неповинных русских...  И ты
похоронил четверых своих лучших воинов, а потом еще благодарил меня...
благодарил!  За  что  же  эта  благодарность?  За  "веселые  капли" на
похоронах?  Или за то,  что я отобрал вашу землю и собирался  прогнать
всех  вас  отсюда?  Ты  не  можешь  быть вождем,  потому что ты глуп и
доверчив,  как теленок...  Сюда уже  идут  мои  люди...  Они  прогонят
тебя...
     Багровое лицо Инхаглика словно окаменело.  Он выслушал  "доктора"
до последнего слова и, опустив голову, сказал:
     - Ты прав...  Я не могу быть вождем.  Пусть меня судят мои воины.
Но знай, они не пустят, ни за что не пустят сюда твоих людей.
     Медленно, будто огромную тяжесть, он взял ружье.
     - Ты  прав  и  в  том,  что я доверчив и глуп...  Но я никогда не
отравлял.  Я не настолько подлый...  Ты говорил мне, "доктор", что это
ружье подарено на счастье? Я думаю - это счастье, убить врага...
     Он вскинул ружье, целясь прямо в лицо Боба Хайли...

     Главному правителю  Российско-американской  компании  Тебенькову,
проживавшему последнее время в Константиновском редуте,  доложили, что
у крыльца его ждет какой-то индеец.  Тебеньков разрешил впустить гостя
и  приказал  кликнуть  переводчика.  В  доме  правителя в утренний час
всегда были в сборе штурманы прибрежных судов,  старшины  строительных
бригад и зверобойных команд.
     Индеец несмело ступил через  порог,  держа  перед  собой  кожаную
сумку.
     Переводчик спросил.
     - Откуда ты, добрый человек, и зачем явился к начальнику?
     - Я пришел с  озера  Плавежного,  -  сказал  индеец.  -  Там,  за
Плавежным,  далеко в горах,  погибли семеро русских и один индеец,  их
проводник.  Второй проводник,  у которого было русское  имя  Анатолий,
просил передать вам сумку.  Этот индеец тоже умер, когда пришел к реке
Тлышитна.
     Тебеньков схватился  за  край  стола;  длинные  седые  волосы его
разметались...
     - Серебренников!.. Штурман Серебренников... Какое несчастье!..
     - Но это не выдумка? Это - правда? - строго спросил переводчик. -
Что произошло там, в горах? Они потерпели крушение на реке?
     Индеец долго  молчал,  рассматривая  комнату.  Тебеньков  и   его
помощники, затаив дыхание, ждали ответа.
     - Проводник не успел рассказать нам, как это случилось, - наконец
вымолвил   индеец  в  раздумье,  будто  стараясь  припомнить  какие-то
подробности.  -  Когда  мы  увидели  его  на  берегу,  он  умирал.  Он
потребовал  от  нас клятву,  что эта сумка будет передана русским.  Мы
дали эту клятву потому,  что проводник был верным человеком, а русский
начальник был смелым и добрым.
     - Они  могли  погибнуть  на  порогах,   -   заметил   кто-то   из
промышленников.
     - Нет,  - сказал индеец,  - я и мои братья думаем,  что их  убили
"вороны".  Когда русские поднялись вверх по реке, вслед за ними прошли
"вороны" на пяти байдарах.  Но я не знаю, правильно мы думаем или нет.
Почему бы "воронам" враждовать с русскими?
     Дрожащими руками  Тебеньков  развязал  сумку  и  достал  из   нее
несколько истрепанных тетрадей.
     - Вот и разгадана тайна  Медной,  -  негромко  проговорил  он,  -
разворачивая широкий лист бумаги.  - Первая в истории карта загадочной
реки...
     Бережно, как  величайшую ценность,  он раскрыл дневник штурмана и
жадно припал к странице.
     - Серебренников  дошел почти до истоков реки...  Нужно было иметь
великую волю,  чтобы пройти все эти бесчисленные  пороги  и  ущелья  и
умереть ради науки, гордо умереть, победив...
     Он встал.  Старшины  тоже  встали  со  скамьи  и  медленно  сняли
фуражки.
     - Мы не остановимся,  - твердо  сказал  Тебеньков,  и  голос  его
прозвучал сурово. - Нет, не остановимся! Ты это знал, штурман... Скоро
мы поселимся там,  где ты открыл месторождение золота и меди. И всегда
будем  помнить,  кто дал нашей родине эти богатства.  Мы будем помнить
тебя, штурман!



В РУССКОЙ АМЕРИКЕ

     В эту прощальную  ночь  на  берегу  залива  долго  горели  жаркие
костры...  Курские,  рязанские, тамбовские мастеровые сидели у костров
вперемежку с воинами из племени кадьяков,  спорили,  смеялись, шутили,
пели...
     На больших вертелах жарилась свежая оленина.  Огромные деревянные
блюда  медленно  переходили  по  кругу из рук в руки.  Артельный повар
Афанасий,  веселый здоровенный детина с багровым шрамом на щеке,  едва
поспевал добавлять угощения:  жареную рыбу,  ржаные лепешки, морошку и
другие ягоды, дикий чеснок и лук...
     Кадьяки угощались степенно, неторопливо, не желая показывать, что
голодны. Впрочем, сладкие лепешки тотчас исчезали с блюд, - для многих
из островитян это лакомство было новинкой.
     А когда Шелихов подал  знак  и  Афанасий  налил  по  чашке  рома,
русская  и кадьякская песни слились в одну,  и предводитель островного
племени, - косматый раскрашенный старик, - спросил с улыбкой:
     - Смотри,  Шелих,  наши люди,  как братья... Ты не угрожал нам ни
оружием, ни огнем, ты пришел к нам как родной...
     - Это потому,  Ингалак,  что оба мы,  - и я, и ты, - хотим, чтобы
наши люди были счастливы, - ответил Шелихов.
     Вождь наклонил седую голову.
     - Я верю тебе,  Шелих:  ты хочешь моим людям добра.  Потому сорок
моих  молодых воинов с таким желанием уходят с тобой в далекую Россию.
Скажи им слово - и они пойдут  с  тобой  на  смерть.  Ты  можешь  быть
спокоен,  начальник,  за  русских,  что  останутся  здесь,  на берегу.
Кадьяки скорее умрут все до одного, н