одолевало безрассудное  желание  броситься  на
дикарей  с  криком,  разорвать  их   кольцо   и   бежать.   Удерживало
невозмутимое спокойствие моего спутника.  В  ритмических  движениях  и
тягостном молчании дикарей было что-то магическое. Концы их палок  уже
касались наших плеч... Незнакомый с обрядами  и  обычаями  дикарей,  я
неверно истолковал процедуру встречи. Но пока я понял это, страх  чуть
не доконал меня.
   Во время нашего возвращения домой - странно звучит  слово  "домой",
верно? - сородичи Ного находились, как и всегда, в состоянии  войны  с
соседним племенем. Я не знаю,  чего  они  не  поделили,  -  места  под
здешним солнцем хватало всем, и дичи в  этих  угодьях  для  всех  было
достаточно. Их войны,  в  сущности,  были  обыкновенными  облавами,  в
результате  которых   несколько   представителей   враждебного   рода,
охотников и собирателей, отлучившихся  от  основной  массы  сородичей,
попадали в плен и пожирались. Плоскоголовые высоко ценили  мясо  своих
противников, а случалось, что и соплеменников.
   Ного, должно быть, знал, что  наш  путь  пролегал  через  охотничьи
угодья соседнего племени. Костер с головой рассказал моему спутнику  о
трапезе,  которую  устроили  извечные  враги  рода   Ного,   заполучив
пленника. Понятно теперь, почему Ного так торопился  уйти  из  опасной
зоны. Он,  видно,  учуял  и  соглядатаев,  которым  вражеская  сторона
поручила следить за соседями.
   Ного быстро разделался с наблюдателями, это  не  укрылось  от  глаз
сородичей Ного, которые тоже не спускали глаз с  лазутчиков.  Я  также
заподозрил, что отношения Ного  с  сородичами,  точнее,  с  вождем,  с
шаманом и их прилипалами нельзя назвать идеальными.  Правда,  реальной
опасности пока не было.
   Позже я узнал, почему Ного оказался в изгнании. Он  слишком  удачно
использовал дубинку, когда вождь Крири  поручил  своим  телохранителям
отправить Ного к Матери Крокодилов, то есть в мир иной.
   Со временем изгнаннику надоело скитаться вдали  от  сородичей.  Зов
рода оказался сильнее страха  перед  местью  вождя.  Вдобавок,  как  я
заметил, сородичи не отличались злопамятством. Ного отдавал себе отчет
именно в этом плане, когда решил возвращаться домой. Наблюдая за Ного,
я видел его неуверенность, которая охватывала его временами, и  теперь
я  толкую  это  как  тревогу  изгнанника,  не  слишком  уверенного   в
благополучном  исходе  задуманного.  Думаю,   что   быстрая   расправа
возвращенца  с  лазутчиками  оказала  нам  немалую  услугу  в   смысле
милостивого прощения Ного. Оценив мясные качества убитых врагов, Крири
и шаман, а,  значит,  и  остальные  соплеменники,  простили  Ного  его
прошлый грех и даже то, что  он,  вернувшись  домой,  привел  с  собой
странное безволосое существо с тонкой белой кожей, то есть меня.
   Напугавший меня обряд, которым племя отмечало факт нашей встречи  и
который я считал приготовлением к принесению меня в жертву,  на  самом
деле  означал  признание  героической  заслуги  Ного,  приравненной  к
военной победе.
   Впоследствии мне пришлось часто наблюдать дикарские танцы. Они  все
похожи  друг  на  друга  за  исключением  концовки.  Пожирание  жертвы
начиналось с удара дубинками по голове, а чествование героя - с легких
прикосновений дубинками к плечам.
   Иногда я задумываюсь над ранней историей  человечества.  Когда  то,
что мне известно, накладывается на мой  опыт,  приобретенный  в  диком
племени  Ного,  многое  становится  понятным.  По  неписаным   законам
первобытных твое только то, что ты можешь удержать.  Для  дикарей  это
само  собой  разумелось,  меня  это  повергало  в  недоумение.   Когда
волосатые руки во время ритуального танца сорвали с меня  те  немногие
вещи, которые были оставлены джунглями, я был уверен,  что  это  игра,
потом их вернут. Не  вернули.  Они  перебирали  грубыми  пальцами  мои
длинные волосы, щупали  мою  голую  кожу  и  при  этом  недвусмысленно
чавкали.  Объектом  их  основного  внимания  оставался  Ного,  который
хвастался своими подвигами. Интересно, он расскажет  им,  как  влип  в
асфальт?
   Четверо плоскоголовых  ловко  связали  запястья  и  лодыжки  убитых
лазутчиков,  продели  между   их   конечностями   длинные   шесты   и,
сопровождаемые  плотоядными  восклицаниями,   куда-то   понесли.   Для
плоскоголовых - это добыча. Добыча - это пиршество. Ни  о  чем  другом
дикари не помышляли. Они дружно отправились вслед  за  носильщиками  в
глубь своей территории, в собственные заросли, где можно было пировать
без помех со стороны врагов.
   Все дружно ринулись в заросли - я, ошеломленный увиденным,  остался
на месте. Через  минуту  кусты  раздвинулись.  Ко  мне  подошел  Ного,
вспомнил.
   - Пойдем, Гррегор, мы дома! - по руке туземца из раненого плеча все
еще сочилась кровь. Рана его не занимала. Он не скрывал  радости,  что
все обернулось так хорошо. С широкой оскальной улыбкой он схватил меня
за руку и потащил в заросли.
   Я долго не мог прийти в себя от психологического шока после встречи
с племенем Ного, и это наложило  отпечаток  на  всю  мою  жизнь  среди
дикарей. Она прошла под  знаком  вечного,  неизбывного  страха.  В  их
глазах я был слабым и безропотным. Второстепенный  персонаж  на  сцене
безжалостной жизни, где будничным  фоном,  психологической  декорацией
служит насилие.
   Нас проглотил кустарник. Так морские  волны  проглатывают  камешек,
брошенный с берега. Я теперь думаю,  чего  бы  не  отдали  современные
историки за возможность изучать в естественных условиях жизнь  племени
раннего неолита! Впрочем, ранний неолит - это  уже  довольно  развитая
цивилизация. Точнее будет - поздний  период  нижнего  палеолита.  Ведь
плоскоголовым было еще ох как далеко до первых неандертальцев!
   А я отдал бы многое, чтобы приключившееся со мной  не  повторилось.
Четыре года - слишком большая  цена  за  сомнительную  честь  познания
жизни дикарей...

   И вот - новый этап моей жизни. Впереди - абсолютная  неизвестность.
Нетрудно было предвидеть, что на каждом шагу будут подстерегать все те
же опасности, в окружении которых проходит повседневная жизнь дикарей.
Но я сознательно выбрал неизвестность  и  просто  счастлив,  что  Ного
согласился разделить мою судьбу. Теперь мы могли  полагаться  друг  на
друга. Только друг на друга и на  удачу.  Ни  от  кого  больше  мы  не
зависели. Ни Ного, ни кто-либо другой из его племени здесь никогда  не
бывал. Я задумал этот побег, руководствуясь не  до  конца  обдуманными
соображениями. Может быть, все это - одни иллюзии?

   Сейчас я все больше убеждаюсь, что руководился иллюзиями. Не  может
быть, чтобы он упустил это озеро, по которому мы плывем  шестой  день.
Оно  такое  огромное,  что  горные  кряжи  на  его  берегах  с  трудом
просматриваются в дымке большого пространства. Плывем почти неделю  и,
судя по всему, будем плыть еще столько же, пока не  найдем  то  место,
где река, вытекая из озера, прорывается через горы к морю.
   Дни заполнены однообразием и  скукой.  Мы  рыбачим,  но  потреблять
рыбу, к сожалению, можем только сырой. Дрова у нас кончились.
   Как я обрадовался, когда берега реки вдруг  раздвинулись  и  вскоре
скрылись в дымке как справа, так и слева! Я подумал, что  мы  вышли  в
открытое море. А когда  понял  свою  ошибку,  было  поздно  -  течение
отнесло нас далеко от берегов. О том, чтобы причалить  куда-нибудь,  и
думать нечего. Мы валяемся на плоту, солнце сверкает в мелкой  озерной
ряби. Купаемся, чтобы хоть немного охладиться. О крокодилах не  думаем
- так далеко от берега они не заплывают. Другие какие-нибудь  чудовища
тоже не беспокоят, не возмущают мирную водную гладь.
   Здесь, на середине озера, течение еле обозначается. Мы почти  стоим
на месте. Знать бы, что река впадает в него, можно было бы  заготовить
дровишек побольше. Теперь за  свою  непредусмотрительность  приходится
расплачиваться сыроедством. Зато есть в нашем положении и  плюс:  Ного
стал неплохим пловцом. Он перестал бояться глубины и теперь при каждом
удобном случае норовит сигануть в воду.
   Я сосчитал зарубки на подпорке хижины. Выходит, что со  дня  спуска
на воду нашего "корабля" прошло сорок пять  дней.  По  приблизительным
подсчетам наш плот подходит к зоне  пустынь,  располагающихся  по  обе
стороны экватора. Нас уже долгое время не беспокоят  дожди.  Небо  над
нами чистое, и только изредка проплывают по нему  белоснежные  громады
мирных облаков.
   А в южной стороне погромыхивает. Ночами  там  полыхают  молнии.  Во
второй половине дня на  краю  горизонта  начинают  собираться  тучи  и
где-то там проливаются на землю, до нас не доходят. Мы, понятное дело,
не огорчаемся.
   Сорок пять дней! То, что я делю время на короткие отрезки, - земная
привычка. Деление времени на отрезки длительностью от секунд и до года
- излишество цивилизованного общества. Оно очень ценит  время,  а  для
Ного оно делится на два периода - дождливый и засушливый.  И  это  его
устраивает вполне. Как бы мы ни измеряли время, но эти полтора  месяца
стали знаменательными в жизни моего плоскоголового спутника, хотя он и
не догадывается, что время делится на месяцы.
   Интересно бы услышать, что он  сам  думает  о  своем  прогрессе?  С
первых дней, с той минуты, как я увидел его в асфальтовой  ловушке,  я
смотрел на него глазами антрополога, а не зоолога. Конечно, по  многим
признакам его можно было бы отнести к приматам,  ну  да  ладно.  Пусть
будет человеком, ведь он  уже  умеет  разводить  костер,  удить  рыбу,
строить хижину и еще кучу мелочей из области цивилизации.
   Конечно, у меня не хватило ни сил, ни мужества, чтобы  приобщить  к
азам цивилизации племя. Но то, что рядом со мною постиг Ного,  подняло
его над уровнем  соплеменников  на  две  головы.  Я  сравнивал  его  с
дикарями и видел, что в духовном плане он уже ушел от них. Перемены  в
нем накапливались исподволь. Он начинал с  подражания,  а  сегодня  он
активен сознательно. Он начал думать.
   От прежнего Ного в  нем  сохранилось  неистощимое  любопытство.  Он
осознал, что мир - это не только район холмов и зарослей, где начинают
и оканчивают свою жизнь поколения дикарей. Он часто спрашивает меня  о
Земле, о людях, о их жизни. И воспринимает мои рассказы не как мифы  и
сказки, а как реальность, которой он разве что только не потрогал.
   Я испытываю проблемы с ответами и объяснениями. Но в  этом  виноват
бедный язык понятий, на котором общаются люди племени Ного. Теперь он,
похоже, догадывается, что кроме языка Ного есть еще язык Гррегора.  Но
для туземца этот язык непостижим. Если  бы  у  меня  была  возможность
записать наши разговоры на плоту! Это были бы бесценные  свидетельства
о контактах первобытного невежества с цивилизацией.
   Течение, хоть и медленное, приближает нас  к  высоким  серо-голубым
скалам северного берега.  Если  вчера  они  едва  просматривались,  то
сегодня прорисовываются их детали - выступы,  карнизы,  осыпи...  Если
будем и дальше  двигаться  с  этой  скоростью,  то  завтра  во  второй
половине дня сможем причалить у берега вытекающей из озера реки.
   После того, как мы наловили рыбы на ужин, я говорю Ного:
   - Давай разломаем кровлю хижины и разведем костер.
   Ного смотрит на меня с удивлением. Как так?
   - Разведем костер, пожарим рыбу, а завтра  сделаем  новую  крышу...
Пристанем к берегу и сделаем новую.
   До Ного, наконец, доходит смысл  моего  предложения.  И  он  кивает
головой, растягивая губы в улыбке. Ему тоже нравится жареная  рыба.  И
жареное мясо нравится больше, чем сырое.
   - Потом будем купаться! - говорит  Ного  мечтательно.  -  А  завтра
сделаем другую крышу. Эта старая.
   Крышу надо было бы сменить не только ради костра. С потолка на наши
головы, в лицо, в глаза все  время  сыплется  труха.  Это  раздражает.
Приятно  будет  хоть  на  несколько  дней,  помимо  всего  остального,
запастись и запахом свежей зелени.
   Ужин был обильным.  Поджаренная  на  вертеле  рыба  была  настолько
вкусна, что мы, пожирая  ее,  не  могли  остановиться.  Кости  тут  же
выбрасывали в воду. Я долго приучал Ного к чистоте и  гигиене,  теперь
он сам удивляется, как это он мог раньше бросать  кости  под  ноги.  Я
смотрю на ноги туземца. Грубые, мозолистые, с толстыми наростами,  они
за полтора месяца безделья и купаний преобразились, так что я  уже  не
знаю, как он будет ступать  по  камешкам  да  по  колючкам.  Благодаря
обилию рыбы в реке  мы  не  знали,  что  такое  голод.  Обильная  еда,
отсутствие  физических  нагрузок  привели  к  тому,  что  мы   здорово
растолстели. Однажды я сказал Ного,  что  нам  следовало  бы  утром  и
вечером заниматься гимнастикой. Он посмотрел на меня очень серьезно  и
сказал, что не знает, что это такое, но лучше не надо.  Ему  было  так
хорошо, что любая  перемена,  в  чем  бы  она  ни  состояла,  нарушала
привычный распорядок, а это уже плохо, даже если хорошо.
   Нет прекраснее зрелища, как наблюдать наступление сумерек в хорошую
погоду. Солнце уже спряталось за вершинами западных гор, зеркало  воды
потемнело. Закат окрасил полнеба в  багровые  тона.  Я  сижу  на  краю
плота, любуюсь закатом, совершенно забыв о том, что я не на Земле.
   Ного внимательно смотрит на ближние берега:
   - Завтра мы будем кушать птиц и яйца! - низко над  водою  у  берега
пролетают стаи птиц.
   Между тем в небе, как по волшебству, происходит смешение красок. По
мере того, как тускнеют алые  краски  заката,  с  востока  надвигаются
сумерки,  в  которых  господствуют  цвета  от  зеленовато-голубого  до
темно-синего. Тьма сгущается  в  ущельях,  заполняя  их  чернотой.  На
восточной, темной стороне неба появляются крупные  звезды.  Постепенно
гаснут и  угли  нашего  костра;  иногда  вдруг  вспыхивает  запоздалым
огоньком тоненькая веточка и тут же гаснет. Мы укладываемся спать.
   Во сне я чувствую, что должен проснуться. Кто-то сильно трясет меня
за плечо, то ли Дэйв, то ли Ного. Но я никак не могу разорвать паутину
сна:
   - Оставь, Дэйв, - бормочу я сквозь сон, - не мешай спать!
   Затем сон оставляет меня в одно мгновение. Душа  учуяла  опасность.
То, что во сне представлялось мне болтанкой "Викинга", приводняющегося
на чужой планете, в действительности было болтанкой  плота  на  озере,
которое вдруг взбеленилось. Я резко сажусь. Нас окружает ночной  мрак.
В небе светятся крупные звезды. Что же  происходит?  Плот  вздрагивает
подо мною. Если с вечера мы не ощущали  его  движения,  то  сейчас  он
несется с сумасшедшей скоростью. Очнувшись от сна,  отмечаю,  что  наш
плот стремительно проносится по реке, зажатой узкими  берегами.  Белая
пена светится на глыбах обрывистых берегов. В уши лезет всепоглощающий
шум падающей воды. После неподвижной озерной  тишины  мы  попали,  что
называется, в ад. Как это могло произойти? Понимаю,  что  наш  удел  в
такой обстановке - бессилие и надежда на удачу. Перед нами выпрыгивает
скала, громадина наплывает  на  нас  из  темноты  ущелья.  С  падающим
сердцем слышу и чувствую, как плот врезается с треском  в  глыбу,  его
разворачивает и несет дальше, а меня бросает с одного  конца  плота  в
другой. На четвереньках ползу на середину бревен и думаю,  что  густая
тьма впереди готовит нам новые удары, несет нас  на  следующую  скалу.
Трещат бревна, трещат связки, нас обдает  потоками  бурлящей  воды.  Я
обеими руками цепляюсь за опоры хижины.
   - Ного, ты где?  -  кричу,  пытаясь  хоть  что-нибудь  различить  в
темноте.
   - Я здесь! - голос Ного доносится откуда-то сзади. Он подползает ко
мне. Удар следует за ударом. Сколько таких ударов может выдержать наше
утлое сооружение? Бревна под нами вздрагивают, как живые, и  стараются
расползтись в разные стороны. Слышен треск обрывающейся лозы.  Крайнее
бревно встает на дыбы и ускользает во тьму.  Вскоре  такая  же  участь
постигает второе бревно, третье... Это, наверное, конец.
   Плот под нашими распластанными телами катастрофически уменьшается в
размерах.  Во  мне  нарастает  страх  неминуемой  смерти.  Быстрее  бы
наступал рассвет! Это невыносимо; как медленно  движется  время!  Небо
кажется более светлым. И звезды бледнеют.  Продержаться  хотя  бы  еще
час, а там хоть будет видно,  что  с  нами  происходит.  Темные  стены
ущелья раздвигаются. Течение воды становится  не  таким  бешеным.  Она
словно пытается отдышаться после дикой схватки со скалами. Шум  ущелья
еще отдается в ушах, а где-то впереди появляется новый звук.  Странный
звук - ровный, трепетный, стеснительный. Непонятно, где он  рождается:
в воздухе, в воде, среди скал? Ного тоже прислушивается. Слух у  него,
надо полагать, получше моего:
   - Что это?
   Ного мотает головой. Не знает. Плот  покачивается  на  воде.  Ну  и
тряску  мы  пережили,  черт  бы  ее  подрал!   Думаю,   еще   одно-два
столкновения  -  и  наш  плот  рассыпался  бы  на  отдельные   бревна.
Неизвестный  звук  доносится  издалека.  Он  напоминает   мне   что-то
знакомое... Точно! Так гудят дюзы ракетных двигателей! Наш  плот  тихо
движется по успокоенной реке,  а  то,  что  осталось  позади,  кажется
дурным сном.
   Что же это за звук! Такое впечатление, что дрожит воздух, и река, и
плот  на  реке,  и  наши  тела  на  плоту...  Все  дрожит,  как  линия
высоковольтной передачи. Влажные скалы,  громоздящиеся  на  берегу,  с
достоинством слушают таинственный звук, и ни один камень не  срывается
по их крутым стенам.
   Плот еле заметно  начинает  поворачивать  влево.  С  левой  стороны
открывается вид на широкую долину. Туда же заворачивает и  наша  река.
Течение снова убыстряется. Мои мышцы непроизвольно напрягаются. Я  жду
подвоха, только не знаю, от чего. Хорошо бы пристать к берегу. Я прошу
Ного, чтобы он вытаскивал жердь, на которой держалась кровля. Я берусь
за другую... Быстрее, Ного! Река опять набирает скорость. Наш плот  не
выдержит еще один такой участок, в  котором  каждая  скала  на  берегу
норовит встретить суденышко лоб в лоб. Жерди коротковаты,  до  дна  не
достают. Пытаюсь грести жердью, как веслом. Глядя на меня, Ного делает
то же. За излучиной течение относит нас к противоположному  берегу,  и
мы  проплываем  в  шести-семи  метрах  от   скал.   Скорость   течения
переваливает за пределы разумного, но кому это, кроме нас,  несчастных
путников, доставляет страдания!
   Я не оставляю попыток направить плот к  берегу.  Лежа  на  бревнах,
пытаюсь дотянуться до дна. В одном  месте  жердь  застряла  в  трещине
скалы, и  мне  чуть  не  вывернуло  руки  в  плечевых  суставах.  Плот
приблизился к берегу еще немного. Волны заплескивают нас, словно хотят
ослепить, но я всего себя подчинил единственной задаче  -  пристать  к
берегу, прижаться к мокрым скалам, оставить реку, которая за одну ночь
превратилась из доброго друга в смертельного врага...
   Ного, вытаращив глаза, что-то кричит.  Его  крик  тонет  в  шуме  и
грохоте. Могучая сила выдергивает из-под меня бревно, грохот врывается
в уши, рвет барабанные перепонки. Ного успевает схватить меня за  ногу
и вытащить на сооружение, которое все еще можно называть плотом. Звук,
что беспокоил нас своей монотонной назойливостью, превратился в мощный
гул, и я знаю что это такое. Жердь я выпустил из рук, да и что  в  ней
толку! Туземец смотрит  вперед  и  балансирует  на  бревнах,  стараясь
удержать равновесие. Из его рассеченной губы сочится  кровь.  Красная,
между прочим.
   - Смотри! - кричит он, показывая рукой вперед.
   Водопад отсюда, с зеркала реки, не увидишь. Мы видим только ущелье,
похожее на гигантский коридор с фантастическим  перепадом  по  высоте,
тонкую завесу водяной пыли, висящую между берегами, а далеко  за  ними
зубчатые вершины гор утопают  в  солнечном  свете.  Я  смотрю  туда  с
равнодушием обреченного, не могу ни бояться, ни отчаиваться. Мы плывем
с головокружительной скоростью. Устремляемся  под  завесу  из  водяной
пыли, сверкающей всеми цветами радуги. Срываемся в утробу черных скал,
изрыгающих из себя тяжкий грохот падающей воды.  Мне  хочетс