изнес Перышкин. - Дурак ты, Филя, и
шутки твои дурацкие, плечо вывихнул!

- Ну, Федя... - пробормотал Воротилин. - Так уж и вывихнул, а, Федя?

Птаха засмеялся.

- В порядке инструктажа по технике безопасности: с Филимоном за руку не
здороваться. Когда начальник управления вручал нам переходящее знамя, он по
неопытности сунул Филе руку и...

- Брось, Иваныч... - протянул Воротилин.

- А что было дальше, Федя? - спросил я.

Перышкин поднял руку, подвигал пальцами и подмигнул сразу просветлевшему
Воротилину.

- А дальше были трали-вали, утоли моя печали!

- Без шуток, Федя.

- Так ведь это было ужасно смешно! - с ненатуральной веселостью воскликнул
Перышкин. - Метров десять высотой волна - бац! - и ваших нет: все бочки
вместе с фальшбортом смыла к бабушке, только у нас, Константин Иваныч,
никто по ним не плакал. Крен, между прочим, стал поменьше, и мы, как
дельфинчики, выскочили наверх. Десять часов непрерывно окалывались, с
коэффициентом полезного действия ноль целых хрен десятых. Ты сбиваешь лед,
тебя обивает волна - один смех! Как пароход "задумается", ты повиснешь на
штормовом леере, ногами дрыгаешь - тоже забавно, без улыбки смотреть нельзя.

- "Задумается"? - недоуменно спросил Баландин.

- Именно так, - мрачно подтвердил Перышкин, - согласно законам
остойчивости, о которых нам доложил ученый товарищ Корсаков. Ложится,
скажем, пароход на правый борт и несколько секунд думает, вскочить ему
обратно, как ваньке-встаньке, или еще полежать на боку для отдыха, или -
фюйть! - оверкиль, туда его за ногу, прошу прощения. И когда он, родной,
"задумывается", тебе так хорошо жить становится... - Перышкин все больше
мрачнел, улыбка на его лице замерзла. - А чего это я разболтался? Сами
увидите. Хотите кино посмотреть? Я вам "Карнавальную ночь" прокручу, там
Гурченко играет, к которой Филя неравнодушен. Братские чувства испытывает.

- Вот еще! - Воротилин отрицательно замотал головой. - Моя Лена не хуже и
не такая тощая.

- Какое там кино, - буркнул Птаха, - аппарат полетит, без зарплаты
останешься. А вообще наш пароход поаккуратнее твоей "Вязьмы" к обледенению
подготовлен, у вас топливные и водяные танки были почти что пустые, а у нас
запрессованные.

- Гарантия! - Перышкин щелкнул пальцами. - Сказать, Константин Иваныч,
какой замечательной особенностью отличается твой любимый пароход? Если в
шторм заглохнет двигатель, "Дежнева" развернет лагом, первая волна его
ударит, вторая повалит, а третья перевернет. В "пять минут, пять минут!",
как поет Гурченко.

Все невольно прислушались к мерному гулу двигателя.

- Сплюнь три раза. - Птаха незаметно постучал по столу.

В динамике щелкнуло, зашипело и послышался скрипучий голос Чернышева:

- Крюкова прошу подняться на мостик.


На мостике было темно; пока глаза не привыкли, лишь светлячки сигарет
позволяли различать лица людей. Чернышев скользнул по мне взглядом и ничего
не сказал. Вцепившись в поручни, Корсаков и Никита молча смотрели на море.
Иногда Корсаков бормотал под нос что-то невнятное: я не сразу догадался,
что он записывает свои наблюдения на диктофон.

Смотреть на море было страшновато, "Семен Дежнев" - траулер низкобортный.
Будто щенок, подхваченный мощной рукой за загривок, он взлетал вверх и
стремительно опускался, зарываясь носом в волну и прорезая ее своим телом.
Десятки тонн вспененной воды обрушивались на палубу, с грохотом лупили по
надстройкам и застекленной верхней части мостика и скатывались обратно.

Лыков толкнул меня локтем в бок.

- Все грехи с нас смывает... Гляди, Паша, седеть начинаем.

То, что я поначалу принял за осевшую на бак пену, было льдом. Тусклый свет
фонарей фок-мачты делал лед каким-то серым. Он уже сплошь покрыл палубу и
осел на надстройки, спасательную шлюпку под мостиком, рангоут и такелаж.

- Температура наружного воздуха минус семь, ветер пятнадцать, волнение моря
девять баллов, двадцать три часа местного времени, - казенным голосом
проговорил Лыков в подставленный Корсаковым диктофон.

- Частота забрызгиваний восемь, - добавил Никита.

- Сколько набрали за час, Илья Степаныч? - спросил Корсаков.

- По формуле или на глазок? - ухмыльнулся Лыков. - Четыре тонны.

- Средняя толщина отложений на главной палубе полтора сантиметра в час, -
сказал Ерофеев. - Давайте считать, что идет быстрое обледенение.

- Быстрое и есть, - согласился Лыков. - При таком часов на двенадцать нас
хватит. Как думаешь, Архипыч?

- Лево руля семь румбов, -- приказал Чернышев.

- Есть, лево руля семь, - эхом повторил матрос Дуганов. - Двенадцать на
четыре - сорок восемь тонн.

- Здорово считаешь, - язвительно проскрипел Чернышев. - Вот кого бы вам,
Корсаков, взять в аспиранты.

- Сколько часов будем набирать лед? - спросил Корсаков.

- По обстановке, - буркнул Чернышев.

- Окалывать будем или сначала креноваться? - не обращая внимания на тон
Чернышева, спокойно поинтересовался Корсаков.

- Держись, тряхнет! - предупредил Ерофеев.

Гигантская волна накрыла судно. Не удержавшись за поручни, я полетел на
Лыкова, который удержал меня рукой, обнаружив при этом недюжинную силу.

- Руль прямо! - рявкнул Чернышев. - Ты мне корреспондента искалечишь!

- Есть руль прямо...

Чернышев явно был чем-то раздражен, и я не решался его спросить, зачем он
меня позвал.

- Что-нибудь случилось? - шепнул я Лыкову.

Тот заговорщически кивнул в сторону капитана и прижал палец к губам.

- Степаныч, - оказал Чернышев Лыкову, - повоюй за меня полчасика, курс тот
же.

Он взял меня под руку и молча провел в свою каюту, расположенную впритык к
рулевой рубке.

- Вот сюда, - Чернышев усадил меня в массивное кресло, а сам пристроился на
диване. - Не упирайся, оно не поползет.

- У вас посильнее качает, чем внизу, - сказал я, оглядываясь. В капитанской
каюте мне бывать еще не приходилось. Три на три метра, обычная морская
койка "гробиком", письменный стол, диван, рундук и умывальник - вот и вся
обстановка. Зачем он все-таки меня позвал?

- Думаешь, я люблю качку? - пожаловался Чернышев. - Мозги от нее тупеют,
будь она проклята... Так Инна Крюкова - твоя жена?

Я с трудом удержался, чтобы не чертыхнуться. Вот зачем!

- Бывшая, я ж говорил, что не женат.

- Помню. От Марии радиограмму получил, с новостями. Довольна до смерти,
платье знаменитой Инне Крюковой шьет. Тебе привет.

- Спасибо.

Чернышев выжидательно на меня посмотрел, я пожал плечами. Он не оригинален,
многие находят удовольствие в том, чтобы информировать меня о каждом шаге
знаменитой бывшей жены.

- Прости, если на мозоль наступил, - искренне сказал Чернышев. - Все эти
бесовки одним миром мазаны, и моя сдобная булка, и твоя раскрасавица.
Встретились бы пораньше, дал бы тебе мудрый совет, которому дед меня
научил: как завертит хвостом - делай ей ребенка, вот тебе и два года
передышки; видишь, снова лещей приманивает - строгай второго, третьего, с
брюхом не очень-то попляшет!

Я невольно заулыбался.

- Может, пора и остановиться?

- Как кому, - проворчал Чернышев, - у меня к лету четвертый проектируется...

Он искоса на меня посмотрел, и мы расхохотались.

- Только так, - вытирая слезы, пробормотал Чернышев, - иначе, брат, мне б
свою бесовку не удержать... Ну их к дьяволу, Паша, это я для затравки, у
меня ведь к тебе деликатный разговор. А почему именно к тебе - прямо скажу:
во-первых, ты человек умный и не трепло, а, во-вторых, нейтральный,
стоящий, как говорится, над схваткой. Это я, конечно, упрощаю...

- Длинное и довольно нудное предисловие, - сказал я.

- Согласен. - Чернышев с силой ударил ладонью по столу. - Вот японский
траулер перевернулся, Паша. Как думаешь, кто виноват?

- Капитан, конечно.

- Обывательская глупость. - Чернышев сжал в ниточку и без того тонкие губы.
- В Мировом океане, по данным Ллойда, гибнет ежегодно тысячи две судов. Так
что, их капитаны - поголовно индюки? Капитаном лишь бы кого не поставят,
капитан - это моряк с большой буквы, Паша. А рыбак, запомни - трижды моряк!
Если у тебя мозги не бараньи, поймешь, что я не набиваю себе цену. Мы не
вылезаем из штормов, от которых сухогрузы и пассажиры драпают без оглядки,
их капитаны в накрахмаленных рубашках щеголяют, а нам исподнее сменить
некогда, помыться нечем: промысел, рыба идет навалом, а пресной воды кот
наплакал, стаканами выдаем... Встречаются два капитана, один щеголь, в
белом кителе на мостике, в салон к пассажирам войдет - морской волк, гром и
молния! - а у другого руки как кувалды, огрубевшие от подвахт, мужик
неотесанный по сравнению с тем! Чернорабочие мы в море, зато знаем его,
поверь, получше других... Японцы - рыбаки отменные, это еще очень
разобраться нужно, кто виноват...

- Так кто же все-таки?

- Может быть, не кто, а что. - Чернышев задумался, закурил. - Слишком
быстро обледенел и потерял остойчивость. Бывает, Паша, люди делают все, что
в их силах, а сил не хватает, и чуда никакого не происходит... Ладно, все
это и в самом деле предисловие. Полчаса назад я беседовал по радиотелефону
со своим опекуном.

- С Васютиным, капитаном спасателя?

Чернышев кивнул.

- Мы старинные друзья, водой не разольешь - как двух сцепившихся кобелей.
Так он напомнил про свои полномочия и потребовал, чтоб мы шли в укрытие.

- Разве он имеет право приказать?

- Приказать, пожалуй, нет, а вот переложить на меня ответственность -
вполне. Разговор-то занесен в вахтенный журнал.

- Как же наш эксперимент?

- А Васютину на него начхать, ему главное, чтоб мы целее были. За
эксперимент с него не спросят, а за наше драгоценное здоровье шкуру спустят.

- И что же вы ему ответили?

- Погоди. - Чернышев загасил сигарету и прикурил другую. - В связи с этим,
Паша, возникает, как ты пишешь в газете, морально-этический вопрос.
Помнишь, Перышкин на собрании спросил, сколько льда мы можем набрать?

- Вы ответили, что не знаете.

- Я и в самом деле не знаю. А теперь представь себе, что я ослушался
товарища Васютина и погубил корабль. Кто будет виноват?

- Вы.

- Правильно. А если подчинюсь и уйду в укрытие, чтоб товарищ Васютин спал
спокойно, кому воткнут шило за сорванный эксперимент?

- Вам.

- Умница! - Чернышев чмокнул губами. - Догадайся, что ответил своему
старинному другу?

- Послали его подальше.

- Ясновидец! - выдохнул Чернышев. - Я тебе потом напомню, дашь автограф.
Однако темный лес только начинается. Мой разговор на мостике слышали, а раз
так, весь экипаж знает, что "хромой черт" будет набирать лед, и шлет в мой
адрес самые наилучшие пожелания. Теперь так. На борту, не считая меня,
двадцать четыре человека. Ну собой - дело ясное, а другими я имею право
рисковать? Тобой, Зиной, Лыковым? Подумай и скажи.

- Щепетильная ситуация.

Чернышев выразительно посмотрел на меня.

- Я знал, на что иду, - быстро добавил я. - И другие тоже.

- Спасибо, утешил... Значит, так?

- Значит, так.

- Нынче ведь не война, Паша, - неожиданно мягко сказал Чернышев. - Тебе
хорошо - бобыль, пустоцвет, а Лыкова шесть человек ждут на берегу.

- Тогда выходите из шторма. - Я развел руками: - Не пойму, чего вы хотите.

- Хорошо быть на свете нейтральным пассажиром, - позавидовал Чернышев;
вставая. - Ни хрена ты не понял, Паша... Ишь раскачало! К себе спускайся,
на мостике и яблоку упасть негде... Стой, забыл! Окалываться начнем -
послать за тобой али приказать не беспокоить корреспондента?

- Не будь вы, Архипыч, капитаном... - И я захлопнул за собой дверь.

ПРОВЕРКА БОЕМ
(Окончание)

Озадаченный и злой, я спустился по трапу и хотел пройти в свою каюту, но
меня перехватил Никита.

- Выгнали? - спросил я.

- Лучше звучит "предложили удалиться", - невозмутимо ответил Никита. - Они
намекнули, что без цыплят обойдутся. Так что прошу в наш курятник.

Цепляясь за все, за что можно было уцепиться, мы пробрались в салон и
уселись в кресла. Судно стремительно взмывало вверх, на мгновение,
казалось, застывало и столь долго падало обратно, что замирало сердце.

- Кто-то хочет вдавить нас в море, - сказал я. - Тяжелой лапой.

- Хорошее сравнение, - похвалил Никита, - Запишите, вам потом за него
заплатят.

- Идите к черту, и без ваших шуточек тошно.

- Помогает. - Никита достал из кармана валидол. - Хотите?

- Самообман... - Я, однако, взял таблетку и сунул под язык. Организм мой
слегка взбунтовался: подташнивало и болела голова.

- Что он вам заливал? - слишком уж равнодушно спросил Никита. - Наверное,
как любит штормовать и бороться со стихией, - догадался он.

- Даже речи об этом не было, - сказал я. - Мы решали кроссворд.

- Все решили?

- Нет, одно слово осталось: спортивная игра из шести букв, начинается на
"ф" и кончается на "л".

- Трудное слово, ничего похожего не слышал.

- Вот мы на нем и споткнулись.

Скрывая разочарование, Никита стал протирать очки. Без них его глаза
казались совсем не плутовскими, скорее беспомощными. В сущности, он еще
мальчишка, хотя и аспирант. Впрочем, мальчишка, а осмотрительный, из тех,
кто не любит делать ошибок - рационалист: станет зятем Корсакова, легко
пойдет по проложенной лыжне. Кто знает, может, это и будет первая его
ошибка. Жениться нужно на ровне, расчет никого счастливым не делал. Ладно,
не мне мораль читать, мой-то опыт наверняка ему не пригодится. Я подумал о
том, что уже полночь и самое время завалиться в постель, но разве в такую
ночь уснешь?

- Вы правы, заснуть не удастся, - сказал Никита.

- Черт возьми, - удивился я.

- А вы сначала закрыли глаза, потом открыли и чуть развели руками, - весьма
довольный эффектом, пояснил Никита. - Люди почему-то склонны видеть чудо
там, где имеет место элементарная наблюдательность. И вообще им всегда, во
все времена очень хочется какого-нибудь чуда, недоступного их пониманию.
Отсюда в прошлом Зевс и Дажбог, а сегодня летающие тарелки. Сыграем партию?

- Боюсь вам проиграть, голова побаливает.

- Вы боитесь другого. - Никита сделал умное лицо. - Шторма и всех
сопутствующих штучек.

- Еще чего!

- Зря храбритесь, Павел Георгич, это от незнания. Я же не боюсь признаться,
что мне не по себе, мы уже тонн двадцать набрали.

- Не так уж и много.

- Опять от незнания, - строго указал Никита. - Во-первых, в шторм это
довольно много, и во-вторых, Чернышев решил не окалываться.

- Почему же?

- Говорит, что людей может смыть за борт, не хочет рисковать.

- Значит, так и есть.

- Лукавит! Бороться за живучесть судна нужно в любую погоду. Просто хочет
набрать побольше льда.

- В этом тоже есть логика, - сказал я.

-- Только не в шторм.

- Но другие, которых мы собираемся учить, именно в шторм могут
подвергнуться обледенению!

- Каковы бы ни были результаты нашего эксперимента, первую нашу
рекомендацию я могу сформулировать заранее: при штормовом предупреждении
немедленно покидать зону обледенения.

- А что думает ваш шеф?

- Своего мнения Виктор Сергеич не скрывает: из шторма нужно выходить. Наша
остойчивость уже нарушена, случись что с машиной - и неминуемо развернет
лагом к волне. Догадываетесь, что произойдет в этом случае?

- Догадываюсь, меня уже Перышкин просвещал. А Корсаков высказывал свое
мнение Чернышеву?

- Дважды и во всеуслышание.

- А Чернышев?

- Пропустил мимо ушей. Вру, один раз он все-таки отреагировал. - Никита
скорчил гримасу, сжал губы и проскрипел голосом Чернышева: - "Какие брюки
посоветуете шить, Виктор Сергеич, узкие или широкие, а то до нас, глухой
провинции, моды доходят с опозданием!"

- Похоже. - Я невольно улыбнулся. - Корсаков, конечно, обиделся?

Никита пристально и совершенно серьезно на меня посмотрел.

- Вы ничего не понимаете, Павел Георгич. До обиды ли, если мы идем на
чрезвычайно опасное приключение!

Второй раз за последние несколько часов на меня дохнуло холодом. И причиной
тому были не столько слова Никиты, сколько необычный для этого насмешника
торжественно-мрачный тон. Но не слепец же Чернышев, попытался я успокоить
самого себя, неужто он не видит того, что видит Никита?

В коридоре послышались голоса, и в салон, чуть не сшибая друг друга,
ввалились Ерофеев и Кудрейко. Широко расставив ноги и балансируя руками,
они рухнули в кресла.

- Ад кромешный! - бодро сообщил Ерофеев. - Баллов сорок, не меньше.

- Это в столичной водке, - заметил Никита. - У вас работает подсознание.

- А в самом деле, неплохо бы выпить, - подхватил Кудрейко. - У вашего шефа,
- он кивнул на буфет, - не припрятано?

- Идея! - Ерофеев сунул руку во внутренний карман куртки, ухмыльнулся при
виде изобразившегося на наших лицах ожидания, сделал вид, что никак не
может выдернуть застрявшую бутылку, и наконец, извлек из кармана тоненькую
книжку. - (Слушайте внимательно, алкоголики, вот что советует капитан
Никифоров, если сложилась аварийная обстановка и нужно - цитирую:
"готовиться к прыжку в холодную воду". Цитирую дальше: "Создайте в
организме запас влаги, выпейте горячего чаю или кофе. Спиртные напитки
категорически противопоказаны: алкоголь в организме отнимает у крови влагу,
расслабляет нервную систему, мышцы и клонит ко сну". Так что давайте
создавать запас влаги и готовиться к прыжку.

Никита скривил губы.

- Кладбищенский у вас юмор, Митя.

- Ба, Никита празднует труса! - воскликнул Кудрейко. - Не зря капитан
удалил его с мостика.

- Вас, кажется, там тоже не задерживали, - злорадно сказал Никита.

- Выперли, - весело признался Кудрейко. - Не устоишь, хотя мокрые мешки под
ноги расстелили, чтоб не скользить. Федя и тот акробатические этюды за
штурвалом исполняет. Когда мы шли в Антарктиду, нас тоже десятибалльный
прихватил, но на "Оби" это куда легче.

- Докладывайте обстановку, - нетерпеливо предложил я. - Сколько набрали?

- А черт его знает, - пожаловался Ерофеев, - окна на мостике покрылись
льдом, темень, разве поймешь? Минут пять назад здоровая волна, кажись,
часть льда с палубы смыла. Крена, сами видите, пока что нет, авось не
перевернет.

- Авось, авось, - задумчиво повторил Никита, - где это я слышал? Вспомнил:
любимое словечко Ньютона. Авось, говорил он, тело под действием силы
тяжести упадет на Землю.

- Ну а если серьезно? - потребовал я.

- Не для печати? - опросил Ерофеев.

- Не для печати.

- Мы с Алесем не моряки, - сказал Ерофеев, - Чернышеву виднее. Но
обледенение, Паша, идет интенсивное, ванты, оттяжки и штаги уже приобрели
характерный вид конусов, постепенно сходящихся кверху. Как это в вашей
науке говорится, Никита, - увеличивается парусность судна, что ли?

- Именно так. - Никита кивнул. - А увеличивающаяся парусность, как легко
понять, вызывает, с одной стороны, возрастание кренящего момента от ветра,
и с другой - уменьшение восстанавливающего момента. Следовательно...

- ... остойчивость судна ухудшается, - закончил Кудрейко. - Это мы
проходили.

- Ну, раз аудитория столь подготовленная, - высокопарно изрек Никита, - то
моя задача упрощается. Все участники лабораторных испытаний - и мы, и
японцы, и англичане - едины в одном: в такой ситуации следует
незамедлительно производить околку льда, начиная с высоко расположенных
конструкций, чтобы в первую очередь уменьшить парусность. Это же
рекомендуют делать все моряки, сталкивавшиеся с обледенением, в том числе,
Митя, и капитан Никифоров. И этого почему-то не желает делать один капитан,
называть фамилию которого считаю излишним.

- Красиво говорит, - с уважением сказал Кудрейко. - Сразу видать
интеллигентного человека.

- Теория, - отмахнулся Ерофеев. - Кто в такой ветер полезет на мачту?
Самоубийство.

- Во-первых, - возразил Никита, - хорошо подготовленный матрос в состоянии
это сделать. А во-вторых, нужно выходить из шторма, пока... не поздно.

- Ну хорошо, выйдем, - угрюмо согласился Ерофеев. - А дальше что?

- А дальше вам и карты в руки: определяйте вес льда, как и где он нарастает
и прочее, - ответил Никита.

- Ну определяли, а дальше?

- Снова выйдем в море, продолжим эксперимент.

- А чего его продолжать, если мы от него убегаем? - пытал Ерофеев. - Не