- Что-то не вижу на вашем лице энтузиазма, - сказал он, присаживаясь.

- Когда хозяин заходит в хлев с ножом, козлу не до любви. - Я выдавил из
себя довольно жалкую улыбку. - Вообще-то они еще не созрели-с, может, сами
лопнут-с?

Бармин рассмеялся.

- Вы сейчас ведете себя, как мои маленькие пациенты. Когда нужно поменять
бинты, бедняжки задабривают злодея доктора, дрожащими голосами рассказывают
ему сказочки. Не бойтесь, в чемоданчике бумаги, Николаич просил
перепечатать.

- Тогда другое дело. Как там, на воле?

- Новостей сегодня целый воз. За сутки прошли четыре с половиной километра
- дрейф усилился; Шурик Соболев провалился в снежницу, обсыхает в
дизельной, Владик Непомнящий крутит мясорубку, а вам пришла радиограмма.

Я мельком взглянул на листок: "Любимый Гошенька... береги себя...
приезжай..." Бабушка не очень балует меня разнообразием текста.

- Скудный улов, могли бы развлечь постельного больного новостями
посодержательней.

- Берите то, что дают. Лучшая новость на Льдине - полное отсутствие всяких
новостей. Исключая радиограммы из дому, конечно. Впрочем, вы старый
холостяк...

- Стоп, - сказал я, - опасная зона. Ответьте-ка лучше, Саша, на такой
вопрос. Мы, больные, от безделья склонны к размышлениям. Лежал я, смотрел в
потолок, с которого свисают капли, и думал: "Знал ведь, какой комфорт меня
ожидает, знал, дубина стоеросовая, а пошел. Зачем? Диссертацию защитил,
денег нам с бабушкой хватает... Ну, понимаю, Дугин: тот дачу купил, на
новую машину собирает, а я? Или, скажем, вы: тоже кандидат наук, квартиру
обставили, семьей ее заселили - чего вам здесь надо? Снега, что ли, в
Ленинграде, не хватало? Стоило на год сюда переться, чтоб написать в отчете
одну строку: "Вскрыл Груздеву на... фурункул"? Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить,
конечно.

- Знаете, Георгий Борисыч...

- Полно, просто Георгий.

- В отношении себя мне ответить просто. Ну, сначала самое общедоступное:
там я один из многих, а здесь - единственный и неповторимый! В Ленинграде
вы бы еще подумали, кому доверить свой драгоценный фурункул, здесь же у вас
выбора нет. На Большой земле такими, как я, хоть пруд пруди, а на Льдине
моя ценность возрастает до неслыханных размеров...

- Особенно во время разгрузки самолетов.

- В том числе и тогда. Следовательно, мое профессиональное самолюбие
удовлетворено. Этого вам мало?

- Мало.

- Правильно. Насчет снега вы заметили тонко, в Ленинграде его хватает. Но
он какой-то не такой, - Бармин пощелкал пальцами, - не такой белый, что ли.
Не волнует, одним словом, воображение. Или, другим словом, не щекочет
нервы. Достаточно или еще добавить?

- Нужно добавить.

- Обязательно нужно. - Бармин ненадолго задумался. - Вам, Георгий, не
приходилось ли испытывать чувство... ну, не любви, а, скажем, сильной
привязанности к человеку? Не хмурьтесь, не к женщине, упаси боже! Был, есть
ли у вас друг?

- Продолжайте.

- Сначала договоримся о терминах.

- Овидий Назон говорил: "Бойся тех, кого считаешь преданными тебе, и будешь
в безопасности!".

- Я, знаете ли, афоризмам не доверяю, особенно красивым. И Овидия и вас
кто-то, наверное, очень сильно подвел, но это не был друг. Вы приняли за
друга человека, вместе с которым дули вино и флиртовали с девчонками. Я
предлагаю иное определение: друг - это тот, кто радуется твоим успехам и
печалится твоим неудачам...

- Это скорее жена.

- Я не закончил. Тот, который не бросит тебя в беде и тихо, не требуя платы
за дружбу, отойдет в сторону, когда тебе хорошо.

- Так ведет себя моя бабушка.

- Еще не все! Тот, кто тянется к тебе, зная, что ты тянешься к нему; тяга
эта бескорыстна и чиста, она душевная потребность, она дает тебе радость.

- Сынишку своего вспомнили?

- Вот здесь-то я вас, заскорузлого скептика, и поймал! Друг не заменит
жены, бабушки, сына да и конкурировать с ними не станет. Но своими к тебе
чувствами, преданностью своей поспорит! Он, как поливитамин, за который
Махно отдаст свою бессмертную душу. Так вот, если серьезно, такие друзья у
меня здесь, а на Большой земле - приятели. Очень большая разница.

- Семенов, Филатов?

Бармин кивнул.

- Еще и Костя Томилин. Теперь о вас. Сказать, почему вы здесь оказались?

- Попробуйте.

- А если скажу правду, клянетесь чистосердечно признаться, что я прав?

- Библии нет, если можно - на бабушкиной радиограмме.

- Берегитесь, Груздев, вы ведь сами вызвали меня на этот разговор! Я с
интересом - чисто врачебным, разумеется, - наблюдаю вас вторую зимовку.
"Циничный, хладнокровный флегматик, умело подавляющий внешние проявления
своих чувств" - такую лестную характеристику вы у меня заслужили. И вдруг,
к величайшему своему удовольствию, я внес в нее важное изменение!

- Какое же?

- Вы притворщик, - медленно и четко произнес Бармин. - Будь на вашем месте
Веня, я бы сказал: жалкий длинноухий лицедей! Надел маску и думает, что
из-под нее не торчат ослиные уши! Не обижайтесь, я ведь говорю о Вене...
Помните звездные мгновения у Цвейга? У вас тоже было по меньшей мере одно,
и на мимолетный, едва уловимый миг я увидел ваше истинное лицо! Как я вам
завидовал тогда, черт меня побери! Боже, какое у вас глупое лицо, сейчас
напомню. Возвратимся на год в прошлое, в кают-компанию на Лазареве.
Возвратились? Сейчас решается наша судьба: кому на каком самолете лететь.
Ваша очередь. Вы неожиданно - для всех, но не для себя! - соглашаетесь
лететь на неисправной "Аннушке" Крутилина. Вы видите, как мы на вас
смотрим, и в ваших глазах появляется нечто такое, чего не было раньше:
гордость! Вы явно, плохо скрывая это, гордитесь собой! Но то, цвейговское
мгновение только наступало, вас еще ждала награда.

- Какая награда?

- Самая высокая, о ней вы и мечтать боялись! И учтите, Груздев, хоть вы и
лежачий больной, но если сейчас будете отнекиваться - отколочу. В этой
награде и ни в чем больше - разгадка того, что вы здесь. В ней наша тайна,
которой для меня нет.

Я уже догадался, куда он клонит.

- Вот что тогда сказал Николаич, - торжественно продолжал Бармин: -
"Евгений Палыч, Георгий Борисыч, кто старое помянет, тому глаз вон?" Вы
что-то изволили в ответ пошутить, но я-то видел ваше лицо, когда Николаич
пожимал вам руку! Это была награда и звездное мгновение! Правда, потом,
спустя минуту, вы сами себя наградили, когда Костя умолял вас поменяться
самолетами: "Спасибо, Костя, но это не в моих правилах. Я своего места не
уступлю". Хорошо прозвучало, но это уж так, постфактум... Главная же
награда заключалась в том, что вы, не имея на то никакой надежды, завоевали
под конец уважение Семенова. Потому вы и здесь. Ну, а теперь положа руку на
сердце скажите: наврал али не наврал доктор Бармин? А можете и не отвечать,
мне-то безразлично.

- Вряд ли, - сказал я. - Было бы безразлично, не вспотели бы, хотя в домике
довольно прохладно. Вы правы.

БЕЛКА

Белку нашли утром за дизельной. Окунув в снег разбитую голову, она лежала,
раскинув лапы, а из сугроба торчала рукоятка окровавленного молотка. Всю
ночь был снегопад, и никаких следов не оставалось, а если бы даже они и
были, сбежавшиеся люди так натоптали вокруг, что и самый опытный
следователь только развел бы руками.

Семенов, глубоко задумавшись, стоял над Белкой. Он думал о том, что случай
произошел исключительный, из ряда вон выходящий и что станция надолго
лишится покоя. Зимовок без собак Семенов не помнил. Бывало, что иные люди
относились к ним равнодушно, а один доктор, которого собака цапнула за
руку, сгоряча даже ее пристрелил. Плохо ему было зимовать... Заласканные,
не умеющие во льдах добывать себе пищу и целиком зависящие от человека,
беззащитные, по-щенячьи нежные собаки... Да ведь она доверчиво за ним
побежала, льстиво заглядывая в глаза и ожидая сахара, а он ее - по
голове... Молоток из механической мастерской, но это ни о чем не говорит -
его оттуда мог взять, кто угодно. Дежурный по станции Шурик Соболев честно
признался, что полночи просидел в кают-компании за книгой и никого не
видел. Но Белка, глупая, бестолковая и донельзя ласковая, лежала мертвой,
ее кто-то убил, и этот "кто-то" стоял рядом сейчас, дышал одним со всеми
воздухом, и каждый день его буду по-дружески приветствовать, жать ему руку!
Ярость и омерзение заполнили душу Семенова.

Прежде чем сказать резкость, посчитай в уме до десяти, советовал когда-то
Андрей. Ты всегда был прав, как жаль, что тебя нет рядом. Как ничтожная
пылинка может остановить механизм часов, так одно непродуманное слово может
непоправимо расколоть коллектив. Одно слово - и вспыхнут страсти! А
страсти, как ветер на море: может надуть парус и спасти, а может и
опрокинуть, утопить лодку - все зависит от того, кто стоит на руле...

И снова почувствовал себя бессильным. Сотня тысяч затратил институт на
станцию, с какими трудами Льдину выбрали и обживали ее, бесценные для науки
данные идут отсюда на материк, и все летит к черту: никто из стоящих рядом
людей и думать не думает сейчас о солнечной активности и магнитных бурях, о
причинах гибели и возрождения ледяных полей, о том, что через сорок пять
минут кровь из носу, а центр должен получить метеосводку из "кухни погоды",
сводку, цену которой так замечательно определил когда-то Свешников. Его
спросили, какую пользу дают антарктические и дрейфующие станции (честно
говоря, оскорбительный вопрос: неужели не читали про Нансена и Седова,
Амундсена и папанинцев - географические и геофизические открытия в деньгах
не замеришь), и он в своем ответе ограничился лишь таким всем понятным
примером: "Если наш прогноз, составленный с помощью данных полярных
станций, спасет от гибельного шторма хоть одно судно, это оправдает годовой
бюджет всего института". А ведь не только прогнозами, не только геофизикой,
ионосферой и космическими лучами занимаются полярники - Арктику и
Антарктиду для людей завоевывают! Высокие широты, недоступные когда-то, как
Млечный Путь, людям на тарелочке подносят: пользуйтесь, проводите корабли,
качайте нефть! Тайны воздушной оболочки Земли, секреты космических лучей -
где можно лучше всего выведать, как не в высоких широтах, где воздух
прозрачен и чист? И все эти тайны, думал Семенов, на третий план: самая
главная для всех нас тайна, без раскрытия которой жить на станции будет
невозможно, - кто убил собаку...

- Так за всю ночь никого и не видел? - переспросил он.

Шурик виновато замотал головой. Один только Филатов, вахтенный механик,
позвонил, попросил согреть кофе и на минуточку забежал.

- Завтракать! - коротко приказал Семенов и пошел в кают-компанию.

Завтрак проходил в непривычной тишине. Люди говорили вполголоса, а то и
шепотом, будто боялись кого-то разбудить. Любая смерть, даже если это
смерть обыкновенной собаки, на крохотной полярной станции воспринимается
особенно тяжело и считается плохим предзнаменованием. А тут еще случилась
не простая смерть, а насильственная, убийца Белки находился здесь, и это
обстоятельство чрезвычайно электризовало атмосферу. Тихо переговаривались
за своим столом Семенов, Бармин и Кирюшкин, скорбно, ни на кого не глядя и
по-бабьи подперевшись рукой, задумался о чем-то хозяин Белки Горемыкин.

Филатов неожиданно и звонко постучал по столу кружкой.

- Не нравится мне это! - возвестил он. - То с одной, то с другой стороны:
"Веня... Филатов..." Если у кого есть подозрения - говори, а то получается
вроде фиги в кармане.

- На воре шапка горит! - сострил Непомнящий, но его никто не поддержал. Все
неотрывно смотрели на Филатова.

- Ну? - У Филатова зло вспыхнули глаза. - Кто самый храбрый, ты, Олег?

- Хорошо, - кивнул Ковалев. - Никакой фиги, Веня, я и в глаза могу. Всем
известно, что Белку ты не очень-то любил...

- Ты за всех не говори! - перебил Томилин.

- ... обзывал сукой, - продолжал Ковалев, - а вчера, ребята видели, пинком
выгнал ее из дизельной. Было такое?

- Было. - Филатов подобрался, напрягся. - Только выгнал я ее потому, что
ведро с соляркой опрокинула.

- Пусть так, - согласился Ковалев. - И опять же кого единственного Шурик
ночью видел? Тебя, Веня. И еще... пусть Николаич скажет... Так что не лезь
в бутылку, кое-что, сам понимаешь, на тебе замыкается.

- Мне оправдываться нечего, - сказал Филатов. - Рука у меня не поднялась бы
на собаку.

- У него рука только на человека поднимается, - уточнил Осокин.

- Я протестую, - спокойно сказал Груздев. - С таким же основанием можно
утверждать, что кое-что замыкается, скажем, на Шурике, который всю ночь не
спал, или на Рахманове - он выходил на срок.

- Ты чего, Ковалев, к Вене цепляешься? - Томилин вскочил. - Подумаешь, из
дизельной выгнал! Белку механики на ночь в дизельную пускали греться, а ты
ее к своему домику подпускал? Хоть раз кормил? Да она к тебе в гидрологию и
дороги не знала!

- Скажи еще, что я ее убил!

- Может, и ты, откуда я знаю?

- Ах, так! - Ковалев обернулся к Семенову. - Сергей Николаич!

Семенов встал, прошелся по кают-компании.

- Груздев прав, с подобными уликами можно заподозрить любого из нас. Ко
мне, Костя, Белка тоже не забегала, и я ее тоже не кормил. Обращаю вопрос
ко всем: припомните, кто из ваших соседей выходил ночью из домика!

- Рахманов выходил, - сказал Непомнящий. - На метеоплощадку, минут на
двадцать.

- А ты откуда знаешь, насколько? - быстро спросил Томилин.

- Он дверью хлопнул, разбудил.

- Вы никого не видели, Николай Васильич? - обратился Семенов к Рахманову.

- Никого, - чуть поколебавшись, ответил Рахманов. - Вышел на срок, передал
данные Томилину и отправился спать.

- Кто еще выходил? - спросил Семенов. - Так. Значит, достоверно известно
лишь то, что на срок выходил Рахманов и в кают-компанию забегал пить кофе
Филатов. Веня, когда это было?

- Часа в два.

- Так, Шурик?

- Да, в начале третьего.

- Тогда, Веня, совпадение не в твою пользу: доктор определил, что смерть
Белки наступила примерно в это время.

- Плюс-минус час, - поправил Бармин. - Но могу повторить...

- Знаю, - кивнул Семенов. - Слишком глупо было бы убивать Белку рядом с
дизельной собственным молотком и бросать эту улику на виду.

- Я убежден в этом...

- Погоди, Саша, эмоции нам не помогут. Веня, напряги память: не слышал ли
какого звука, лая? Ну?

- Когда дизель ревет под ухом? - Филатов мрачно покачал головой.

- Веня. - Семенов подошел к Филатову, положил руку ему на плечо. - Посмотри
мне в глаза: ты не убивал Белку?

Филатов побелел.

- Не убивал, Сергей Николаич.

- Так почему же, - Семенов сунул руку в карман, - возле Белки нашли твою
зажигалку? Ковалев, где она лежала?

- Я же вам показывал, буквально рядом с Белкой.

По кают-компании прошел гул.

- Молчать! - Семенов пристукнул кулаком по столу. - Так как же это
объяснить, Веня?

- Не знаю, Сергей Николаич, потерял я эту зажигалку недели две назад.

- Что-то уж очень много совпадений! - выкрикнул Ковалев.

- Насчет зажигалки Веня правду говорит, - сказал Кирюшкин. - Он у меня еще
коробок спичек брал.

- Да, много совпадений, - будто про себя, задумчиво проговорил Семенов. -
Пожалуй, даже, слишком много - молоток, зажигалка, кофе ночью пил... - Он
вновь прошелся по кают-компании, остановился возле Филатова. - Слишком
много! Поэтому прошу не обижаться, но приступим к неприятной процедуре,
другого выхода нет. Все здесь?

- Дугин в дизельной, - напомнил Кирюшкин.

- Всем надеть каэшки и рукавицы, - приказал Семенов. - Никому, ни под каким
предлогом не выходить из кают-компании. Костя, позвони Дугину, пусть
немедленно явится.

Недоуменно переглядываясь, люди столпились у вешалки, разобрали одежду.

-- Каждому внимательно проверить, своя ли на нем каэшка, свои ли рукавицы!

- Какая разница?

- В чем дело, Николаич?

- Выполнять! - Семенов встал у выхода из кают-компании. - Сейчас будем по
очереди подходить к доктору. Саша, приступай.

- Буду вызывать по алфавиту. - Бармин положил на стол листок с фамилиями,
достал из кармана куртки большую лупу. - Горемыкин!

Теперь все поняли, что это за процедура, заволновались. Бармин через лупу
тщательнейшим образом осмотрел каэшку рукавицы, брюки и сапоги повара.

- Все, Валя, садись здесь. Груздев!

- Никогда еще не был под следствием. - Груздев усмехнулся. - Вы очень
эффектны, Саша, в роли Холмса.

Бармин шутки не принял.

- Дугин!

- Здесь я, - входя, откликнулся Дугин. - Собрание, что ли?

- Раздеваться не надо, - сказал Семенов. - Подойди к доктору.

- Медосмотр, - пояснил Томилин. - На вшивость.

- Ковалев!

- Кирюшкин!

- Кузьмин!.. У тебя на каэшке кровь!

- Палец порезал. - Кузьмин весь сжался. - Саша, побойтесь бога, вы же сами
вчера перевязывали!

- Снимай каэшку, произведу анализ. Отойди, не мешай. Непомнящий!.. Да не
вертись, замри, я тебя вскрывать не собираюсь! Осокин!.. Николаич, ты мне
нужен... Видишь пятнышки, здесь и здесь?

Бармин соскоблил несколько комочков на чистый лист бумаги.

Осокин рванулся.

- Какие пятнышки? - Голос у него сел, по лицу прошла судорога. - Дружка
выручаешь?

Железной рукой Бармин удержал Осокина на месте.

- Это мозг, - приблизив лупу к комочкам, сказал он. - А вот и кровь, на
обоих унтах.

Семенов поднялся с колен и вперил в Осокина тяжелый взгляд.

- Ребята, не верьте, - оглядываясь, быстрым шепотом заговорил Осокин, - он
дружка выручает! Вон, у Кузьмина тоже кровь! Может, кто мои рукавицы надел!
Пусть всех проверяет!

- Проверим, проверим, - не сводя с Осокина тяжелого взгляда, сказал
Семенов. - Валя, забери у него рукавицы, положи на стол поосторожней.
Продолжай, Саша.

- Рахманов!.. Семенов!.. Соболев!.. Томилин!.. Филатов!

- Пусть его другой проверит! - Осокин не сидел, а подпрыгивал на стуле. На
его искаженное отчаянием лицо было страшно смотреть. - Пусть Олег!

Бармин протянул лупу Ковалеву. Тот долго осматривал одежду Филатова.

- Солярка да масло, - сказал он. - Ты, Веня, не обижайся, зажигалка-то была
твоя.

Филатов отошел, не ответив.

- Теперь меня, - сказал Бармин.

- А, чего тебя? - Ковалев махнул рукой. - Все ясно.

- Проверяй! - потребовал Бармин.

И опять наступило молчание.

- Так во-от кто, оказывается... - тихо, с удивлением глядя на Осокина,
протянул Горемыкин.

- Ребята, не верьте. - Глаза Осокина бегали и умоляли. - Никуда я ночью не
выходил, а пятнышки - они от супа, они от чего хочешь могут быть!

- Позвольте! - Рахманов решительно дернул бородкой. - Извините, Сергей
Николаевич, но лучше поздно, чем никогда. Возвратившись со срока, я долго
не мог уснуть и видел, что Осокин оделся и покинул дом. Он отсутствовал не
менее пятнадцати минут.

- Почему не сказали сразу? - устало спросил Семенов.

- Я не хотел бросать тень... не ожидал...

- И спокойно смотрел, как Веню топтали? - вскипел Томилин. - Даже обидно
видеть такого... на месте Андрея Иваныча!

- Но я обязательно сообщил бы об этом, - нервно возразил Рахманов. -Честное
слово!

- Похвальное намерение, которое делает вам честь, - холодно сказал Семенов.
- Осокин, почему вы убили собаку?

Осокин опустил голову.

- Я - не хотел ее убивать... сам себя не помню...

- Врете, Осокин. Вы обдуманно убили Белку, чтобы бросить тень на Филатова.
Но, будучи первостатейным подлецом, преступником, вы оказались неумелым и -
попались.

Осокин вскинул голову.

- А вы не оскорбляйте! Подумаешь, кокнул собаку! Когда людей на ваших
глазах калечат - молчите, да? Ну, виноват, ну, выговор дайте, а, зачем
оскорблять?

- Оскорбили его, - насмешливо сказал Дугин. - Нет уж, выговором не
отделаешься! Уж не ты ли и Мишке глаз подбил?

- Садист!

- Подонок!

Семенов поднял руку.

- Дядя Вася, ты у нас вроде старейшины, традиции лучше всех знаешь. Скажи
свое слово.

- Скажу, - согласился Кирюшкин. - Ты, паря, не собаку кокнул, ты всем людям
в душу плюнул, понятно? За такое административные взыскания не положены,
нет их в кодексе. На материке тебя... ну, погладили бы легонько и отпустили
на все четыре стороны, а отсюда - куда отпустишь? До начала по