ак бы,  кажется, навсегда  здесь  и
осталась, в этой жарко натопленной комнате, завешанной шкурами. Думаете, для
красного  словца говорю?  Да  по  сравнению с сугробом,  из которого мы  еле
выбрались,  эта  избушка   для  нас   была  вроде   курорта   знаменитого  в
Чехословакии, где больных лечат пожарники.
     -- Пожарники? В Карловых Варах? -- изумился я.
     --  Ну да. Там одна моя знакомая лечила печень.  Она  сама  видела, как
толстых больных швыряют  то  в горячую, то в  холодную воду, а  жир  сгоняют
брандспойтами!
     Я  терпеливо  подождал,  пока  у Аллы  не  закончился приступ смеха  --
настолько нелепым ей  казалось поливать людей  из  брандспойтов, и осторожно
возвратил ее в охотничью избушку.
     Несколько суток путешественники блаженствовали под гостеприимным кровом
охотника Пипика, набираясь  сил  перед последним  броском.  Казалось,  самое
страшное уже позади, дважды такое повториться не может.  Сидеть на  месте  и
ждать случайной оказии  было тягостно и бесперспективно. Хорошо  отдохнувшее
тело не помнило  усталости,  а  жизнь  на  Севере, в самой  сущности которой
заложены  элементы  риска, не  позволяет  прислушиваться  только к  здравому
смыслу. К  тому же .подгоняла  мысль,  что их  давно ищут, наверное, считают
погибшими.
     Двое суток тундра равнодушно позволяла четверым карабкаться  от сугроба
к сугробу.  Утопая  в  глубоком  снегу, они шли,  зная  одно:  надо  успеть.
Когда-нибудь  люди  разберутся  в  адской  кухне арктической  погоды. найдут
логику  в  столкновении  бушующих  стихий,  в  извечных  драках  циклонов  и
антициклонов  и  если  не  научатся  ими управлять,  то  хотя  бы  точно  их
предсказывать.  Тогда  на  пургу  можно будет  со  снисходительным бессилием
смотреть  из окна дома, где  в печке багровеет раскаленный уголь,  терпеливо
слушать "Спидолу" и подсчитывать убытки от вынужденного простоя.  Но пока мы
научились только предполагать, и в этом ушли не очень далеко вперед от наших
предков, превосходством  над  которыми  мы  иногда  чрезмерно  гордимся.  На
бескрайнем пути к познанию нами пройдены лишь первые  сантиметры, и  слишком
часто мы в состоянии только констатировать,  ставить ' диагноз тогда, |когда
лечить уже поздно.

     Мы слишком  поверхностно  знаем еще нашу  Землю  -- в буквальном смысле
этого слова...

     На  этот  раз  пурга  настигла путешественников в предгорье. Горы  с их
спасительными склонами  были совсем близко, но жители Севера  хорошо  знают,
что в пургу  можно не  дойти  трех шагов до собственного  дома, знают,  чего
стоит идти  навстречу ветру, дующему  со скоростью  сорок-пятьдесят метров в
секунду. Наверное,  есть  какой-то предел  человеческим  силам,  когда  даже
второе  дыхание не восстанавливает измученные  клетки.  Но научно определить
этот предел невозможно, как невозможно  понять, почему удесятеряются силы  у
раненого тигра, у хрупкой женщины, спасающей ребенка,  у всех  тех, для кого
переход  через  предел-- последняя ставка в  борьбе за  жизнь. Снова женщины
ложились  на  снег,  умоляя  оставить  их  в  покое,  и  снова мужчины силой
заставляли  их  подниматься  и двигаться,  безразлично куда,  но  двигаться,
потому что спасение  должно  было быть  в  двух  шагах.  И  в минуту,  когда
гаснущая  воля  готова  была  прекратить  борьбу  с  обессилевшим  телом,  в
расступившейся на мгновенье пурге показалась гора Двух братьев. Каргырольтен
и Опочэн, силы которых тоже были на исходе, разыскали пещеру и внесли в  нее
потерявших сознание спутниц.
     Двое суток путешественники провели в этом благословенном жилище, где на
каменном  полу запросто  валялись величайшие  на  свете  сокровища  --  полу
истлевшие доски и обломки ящиков.  Сундук с  бриллиантами и золотом, который
привел в восторг Эдмона Дантеса, вверг бы замерзающих людей в отчаяние. Но в
этих  драгоценных обломках  были огонь, тепло,  жизнь. И, благословляя  свою
счастливую  звезду,  четверо  жгли  костер,  греясь  и  подкрепляясь  дарами
охотника Пипика -- мясом и чаем.
     -- Каждый из нас видел троих и не видел себя. Но по тому, как выглядели
мои друзья, я понимала, что
     меня  сейчас  не  узнала бы родная мать.  И  радовалась --  если  можно
назвать  радостью это странное чувство,-- что вместе со всеми лишними вещами
выбросила  сумку с  зеркалом. Мы были достаточно тактичны, чтобы не выражать
друг другу соболезнований, хотя мне становилось  не по себе, когда  я ловила
испуганный взгляд Вали. Но, говоря по совести, тогда я меньше всего думала о
цвете  лица, куда важнее был костер, чай и  сон. Пурга снова ушла, продуктов
оставалось совсем  мало  -- хорошо еще, что Опочэн подстрелил зайца --  и мы
пошли. На первых же шагах нас подстерегало  несчастье -- Каргырольтен сломал
руку, наш славный Каргырольтен... Вам не о нас с Валей нужно писать, мы были
только обузой, из-за  нас они совсем измучились, бедняги... Теперь уже  один
Опочэн  ползал  по  снегу  и разыскивал  мох,  а  мы  с  Валей  поддерживали
Каргырольтена. Вот  это мужчина настоящий! Ни разу не застонал, только  губы
до крови изжевал. Даже пытался шутить,  только  это у него не получалось, уж
очень ему было плохо. Так и шли шесть суток...
     Алла  продолжала говорить,  отрешенно  глядя  в глубь фюзеляжа  пустыми
глазами.  Наверное,  перед ней на экране памяти мелькали бесконечные  кадры,
навсегда  запечатлевшие самые тяжелые в жизни  двадцать  пять  километров. Я
механически  записывал  рассказ  и  думал  о  человеческом  мужестве.  Каким
показателем   можно   его  измерить?  Слишком  различны  его  проявления   и
субъективны мотивы,  и  даже  сверхсовершенная  электронная  машина  не даст
ответа на вопрос, кто поступал мужественнее-- Рихард Зорге или  Ален Бомбар.
И тот и другой ежесекундно рисковали жизнью во имя высших идеалов, и оба они
достойны бессмертной  славы. И  рядом  с  ними  можно смело  поставить таких
людей, как  Георгий  Седов  и капитан Скотт,  Рудольф Абель и  Юлиус  Фучик,
подпольщиков  Краснодона и безымянных  героев, так и не сказавших ни единого
слова  в гестаповских застенках. Тех,  чье мужество проявлялось не  на  одно
мгновенье,  не  короткой  вспышкой,  в  которой  человек  сгорал,  становясь
легендарным,  а,  подобно  неугасимому  огню,  долго  пылало, поддерживаемое
могучей силой воли.
     И я понял, что  подлинное мужество  -- это прежде всего сила  воли.  Не
упрямство,  которое  в   конце  концов  можно  победить   логикой,  а   сила
человеческого   духа,   обнаружить   и   проявить   которую   могут   только
обстоятельства. Внешние  данные  человека  столь же мало  характеризуют  его
мужество, сколько обложка-- ценность книги.
     Я видел  в жизни многих людей, производящих  большое впечатление  своей
мужественной внешностью. Среди них даже есть один былинный герой, который не
побоялся  в автобусе потребовать от хулиганов, чтобы они оставили  девушку в
покое. Но  как бы он вел  себя на месте Аллы-- не  знаю.  Быть может, шел бы
вперед, сжав  зубы. А может, хныкал бы на каждом шагу и требовал,  чтобы его
поддерживали или несли на руках. Не знаю.
     Алла продолжала рассказ:
     --  За  шесть суток прошли десять километров, и трудно  рассказать  про
нашу  радость,  когда  увидели  море.  Значит,  шли  правильно.  Я  уроженка
Краснодара, не раз бывала в Сочи, но это замерзшее и мрачное Чукотское море,
все в  торосах, мне казалось самым  прекрасным и  родным.  Только здесь  нас
ждало  такое разочарование,  что руки опустились. Совсем над  нами пролетели
два самолета.  Мы прыгали,  кричали, стреляли из  винтовок-- самолеты  ушли.
Было обидно  до  слез,  словно  не протянули  руки утопающему...  Только  мы
ошибались,  увидели они  нас.  И наверное,  вовремя, потому  что  сил у  нас
оставалось  не  идти,  а   ползти.  Мы-то   еще  могли,  а   Каргырольтен...
Обмороженные, лица  и руки  в черных волдырях--  думали, все... Очень обидно
было не дойти, километров пятнадцать до Шмидта оставалось... Глазам своим не
поверили, когда подошел вездеход. Думали, бред начинается...
     --  Через три недели вышла  из госпиталя,-- закончила Алла,-- и впервые
взглянула в  зеркало, раньше не хотели давать. Ну и ну, думаю, теперь тобой,
Алла  Николаевна, белых медведей пугать  можно. Чуть в  обморок от  ужаса не
упала:  худая как палка,  лицо распухло, все  в темных пятнах, глаза --  как
после тяжелых родов...
     Алла испытующе посмотрела на меня.  Я улыбнулся.  Честное  слово,  я не
обнаружил  в ее  лице ничего такого, что могло бы перепугать белого медведя.
Тридцатилетняя  женщина,  с  быстрыми  серыми глазами,  на  щеках-- здоровый
румянец;  и лишь внимательный  взгляд  человека, знающего  ее  одиссею,  мог
обнаружить на лице  моей миловидной попутчицы слабые следы неравной борьбы с
тундрой, пургой и морозом.
     -- Гм...-- с улыбкой сказал я.
     --  Не "гм", а косметика,-- поправила Алла,-- теперь  рассказывайте вы.
Правда, что в  Москве  туфли  на шпильках из  моды выходят? А  помаду  какую
покупают-- бледную или поярче? Неужто не знаете? А юбки-- до колен?

ГЛАДКО БЫЛО НА БУМАГЕ...


     Воображение   рисовало   такую   картину.   В   моей   квартире   сидят
друзья-товарищи, болтая о том и о сем; идет небрежный разговор, главная цель
которого -- убить время. И тут я между прочим,небрежнобросаю:
     "Как-то  на  острове  Врангеля..."  И   все  мгновеннозамолкают.  А  я,
великодушно  поглядывая  на  окаменевшихот  уважения  друзей,  излагаю  свои
приключения. В  такой ситуации можно нести любую, даже самую отпетую чепуху,
и тебе будут благоговейно внимать. Потому что человек, побывавший на острове
Врангеля, попадается не на каждом перекрестке.
     Но  это, конечно,  суета  и  томление духа. А  на  самом деле я  мечтал
познакомиться с Иваном Акимовичем Шакиным.  Быть на крайнем северо-востоке и
не  увидеть Шакина  -- то же  самое,  что в Париже  не  сфотографироваться у
Эйфелевой  башни.  Потому  что Шакин  --  самая  яркая достопримечательность
острова  Врангеля, человек, имя  которого с  умилением  произносят директора
лучшихзоопарков мира, лорд-хранитель белого медведя и воспитатель его детей.
Остров Врангеля  славится этим  зверем,  и он находится у Шакина под строгим
контролем.  Иван  Акимович (знает  своих  медведеи  наперечет,  следит за их
здоровьем и карает  .  браконьеров  таким штрафом,  что  их зарплаты  долгие
месяцы  хватает только на папиросы. И нигде в  другом месте белые медведи не
чувствуют  себя в  такой безопасности, как  на этом  острове. Правда, каждой
весной Шакин некоторых из них лишает родительскихправ, но медведи знают, что
их дети попадают в надежные руки, что они получат хорошее воспитание и будут
житьв достатке и тепле.
     Помимо медведей,  Иван Акимович заведует на  острове моржами,  песцами,
залетнойканадской   птицейипрочей   фауной.Представляете,какойэто  клад  для
корреспондента --  такой  человек?  Я  рассчитывал побродить  со  знаменитым
егерем по острову, наслушаться его историй  и посмотреть, как он отлавливает
медвежат.   Меня   предупредили  о  конфузе,  случившемся   с   одним   моим
предшественником, и я надеялся учесть его опыт. А произошло вот что. Молодой
фотокорреспондент напросился к Шакину в  компанию, поглазеть на его работу и
отснять  уникальные  кадры.  Шакин  с  прохладцей  относится к  рекламе,  но
возражать не стал, и корреспондент  получил редкую возможность увидеть,  как
добываются  новорожденные медвежата. Шакин полез на гору, просунул в берлогу
длинный шест и начал  им орудовать -- видимо, щекотал медведицу под мышками.
Этот кадр у представителя печати получился отлично. Зато последующие  снимки
по  техническим  причинам  вышли  менее  эффектными.   Взбешенная  медведица
заревела,  выскочила  из берлоги и скатилась  вниз, прямо на корреспондента,
который  от  избытка  ощущений  томно  закатил   глаза  и   лишился  чувств.
Встревоженный Шакин выстрелил  из карабина  в  воздух,  медведица  сверкнула
пятками, и  возвращенный к жизни  корреспондент, шатаясь, пошел собирать  по
частям свои аппараты.
     В  свое  время я с немалым  успехом  охотился  на медведей и кабанов на
Памире  и  знаю,  как  поступать  в  таких  ситуациях.  Если на  тебя  бежит
разъяренный  медведь,  ни в коем случае не следует бросаться ему  в объятья.
Наоборот,  нужно  посторониться   и   вежливо  сказать  зверю:  "Пожалуйста,
проходите.  Слева внизу камень,  не ушибите ногу". И медведь, тронутый таким
предупредительным к нему отношением, никогда не сделает тебе ничего дурного.
Так что я был убежден, что Шакин не будет иметь ко мне претензий.
     Кроме знакомства с Иваном  Акимовичем, моего визита на остров требовали
и другие обстоятельства.
     Мамонтовая гора-- чье сердце не забьется учащенно от этих  слов? Кто из
вас, замиравших  в сладостной истоме  над  волшебными страницами "Борьбы за.
огонь", не  мечтал бы оказаться  на этой  горе?  Здесь  находится крупнейшее
месторождение  останков   мамонтов,  этих  гигантов  первобытного  мира,  по
сравнению с которыми наш высокочтимый слон -- жалкий и недоразвитый карлик.
     Причины, по  которым гигантыименно  здесь устроили свое кладбище, наука
еще не  выяснила, так как оставленные мамонтами- письменные свидетельства до
сих  пор не расшифрованы. Я надеялся раздобыть на  этой горе  бивень или, на
худой конец, самый плохонький зуб, пусть даже запломбированный.
     Далее, на острове Врангеля находится интересный оленеводческий  колхоз,
о  двадцатых годах на острове была основана полярная станция (которую я тоже
мечтал увидеть), и сюда  привезли несколько пар отборных  оленей. Отсутствие
гнуса,  великолепный  корм,  курортный  морской  воздух  создали  уникальные
условия для размножения этих животных, и ныне их на острове несколько тысяч.
     И  последнее. Что бы ни говорил Екклезиаст насчет суеты сует, а приятно
похвастаться тем,  что ты побывал  на  краю земли. Взглянешь  на  карту, где
прочерчен твой маршрут, -- и видишь,  что ты тоже  не лыком  шит.  "Ишь куда
махнул, собака!"-- с теплотой думаешь ты о самом себе.
     Таковы были обстоятельства,  которые привели меня в бухту Сомнительная,
расположенную на юге острова Врангеля.
     И  в  ту  же минуту  мой тщательно, с  любовью выстроенный  план  жизнь
подняла на смех.

KOMФOPT -- КАКИМ ОН ВЫГЛЯДИТ НА СЕВЕРЕ


     Вчера  Шакин  уехал  на  мыс  Блоссом  проводить  инвентаризацию  белых
медведей. Это всего в семидесяти километрах от Сомнительной, но попасть туда
мне, пожалуй, сложнее, чем в Москву: вездеход на Блоссом пойдет только через
две недели...
     --  Так что о Шакине и  не мечтайте,-- посочувствовали  корреспонденту,
стоявшему с вытянутым лицом.-- А вот с полярной  станцией вам повезло. Через
час в бухту Роджерса идет вездеход.
     -- А Мамонтовая гора? -- пролепетал я.
     Собеседники отрицательно  замотали головами. Мамонтовая  гора находится
неподалеку от мыса Блоссом, куда от меня сбежал Шакин, и ее тоже можно смело
вычеркнуть из плана.
     Вот  тебе, бабушка, и Юрьев день! Я, как наковальня, принял на себя эти
удары. Что ж,  остается полярная  станция. Тоже,  к  слову  говоря,  лакомый
кусочек, не  санаторий  на Южном  берегу  Крыма.  Обхожу  вокруг  вездехода,
который  уже  содрогается и  рычит,  как  лев перед  прыжком.  Делаю  каскад
акробатических трюков  и пролезаю в  машину, доверху  заполненную  мешками с
почтой,  ящиками,  посылками  и  попутчиками.  Их  лица,  скудно  освещаемые
папиросными  вспышками,  рассмотреть  не могу. Скрежет рычагов,  рев  мощных
моторов -- и вездеход стремительно мчится в ночную тундру.
     Мне  не  раз приходилось  трястись  по  проселочным дорогам,  но такого
надругательства  мое  тело еще не  испытывало. Первые  же  километры едва не
вытряхнули  из  меня  бессмертную  душу.  Каждая  посылка  так  и   норовила
устроиться на  моей шее, а коробка с  кинофильмом "Хрустальный башмачок" так
двинула меня по затылку,  что я  услышал наяву  чудесный  перезвон колоколов
Загорского монастыря. Сверху,  пытаясь перекричать  гул моторов, что-то орал
попутчик. Он ухитрился лечь на гору посылок и теперь давал мне советы.
     -- Устраивайтесь поудобнее,-- разобрал я.-- Лучше всего...
     Резкий рывок вездехода помешал моему благодетелю закончить мысль.
     -- Хорошо, что не на пол! --  бодро  проорал  он, слезая с  меня.-- Так
лучше всего вжимайтесь поглубже, вот сюда. И говорите осторожнее, язык можно
откусить!
     В конце концов все люди и вещи выбрали себе места по вкусу, да и дорога
пошла  поровнее. Вездеход мчался со  скоростью  тридцать-сорок  километров в
час, яростно разбрасывая  светящийся под фарами  снег. Превосходная  машина!
Сейчас без нее  трудно представить себе жизнь на Севере. Видимо, недалеко то
время, когда на  собачьи упряжки здесь будут смотреть  с таким же умилением,
как в Москве на лошадь, везущую чего-то воз. "Человеку скорость  современная
нужна", как  сказал один поэт,  и вездеход в тундре --  лучший представитель
этой  современной  скорости  на суше. Правда, и поедает он столько,  сколько
собакам  не  снится  в их невеселых собачьих снах на холодных  привалах,  но
горючим Север снабжается в достатке, и вездеходы бегают сытые и беззаботные.
     В  час  ночи  мы прибыли  в  бухту  Роджерса.  Штук  двадцать добротных
деревянных  домов  --  это  колхоз.  А  внизу,  у  подножья горы, на  берегу
Чукотского  моря  расположилась  самая  северо-восточная в  стране  полярная
станция  --  обметаемая всеми арктическими ветрами  дюжина ломиков. 'Кое-где
горел  свет. Я  навьючил на плечи рюкзак и весело поехал  вниз с  горы -- по
рецепту  Маяковского. Мог ли я знать, сколько неприятных минут доставит  мне
через несколько дней эта возвышенность!
     Над  крайним  домом  торчала  мачта  с антеннами.  Я люблю  общаться  с
радистами,  фанатиками  эфира,  самыми  информированными  на  свете  людьми.
Постучавшись,  вошел в  рубку. За  столом, отрешившись  от земных  страстей,
священнодействовал над ключом худощавый паренек с пышной шевелюрой. Я присел
на диван и с благоговением смотрел на радиста, передающего важнейшие научные
данные, настолько срочные, что их нельзя даже задержать до утра...
     -- В Москву?-- спросил я, когда мы познакомились.
     -- Да,-- подтвердил Толя Шульга, двойной тезка командира того самолета,
на котором я совершил первый полет.-- В Большой театр.
     -- ?! Вы приглашаете его на гастроли?
     --  Пока  нет,-- ответил Шульга,-- в нашей  гостинице  острая  нехватка
люксовских номеров. Мы играем с Большим театром в шахматы. Вот, смотрите.
     Я  взглянул  на доску. Пока противники сделали всего по четыре хода, но
позиция   полярников   показалась  мне  предпочтительней.   Я   сообщил  это
польщенному  Шулые и, подумав, добавил, что  второй  ход, Kgl -- ГЗ,  должен
подействовать  на артистов, как холодный душ.  Собственно говоря, партия уже
фактически выиграна, и  можно  только  удивляться,  что артисты так затянули
бессмысленное сопротивление.
     Шульга поблагодарил  меня за столь лестную оценку и  повел  знакомить с
капитаном  шахматной команды Сергеем Чернышевым. Я заикнулся было о том, что
в светском обществе не положено  беспокоить  человека до 10 утра и после  10
вечера, однако Толя сказал, что виконт де Чернышев наверняка не спит, потому
что послезавтра банный день. Такая причинная связь поначалу  показалась  мне
туманной,  но  Шульга  был ясновидцем. Когда  мы вошли  в  комнату,  капитан
шахматной команды,  с ног до  головы забрызганный мыльной пеной, ожесточенно
стирал в  тазу  рубашки. Двое Других  обитателей, Евгений Жинжило и Анатолий
Дмитриев, лежали на своих койках и помогали Сергею советами. Выяснилось, что
Сергей  был  дежурной прачкой, и  приятели  следили, чтобы он  не допускал в
работе халтуры. Я осмотрелся. На замызганных стенах комнаты висели охотничьи
ружья, фотокарточки кинозвезд и отлично  сложенных  фигуристок из "Огонька".
Постели были  (застланы бельем,  знавшим  куд