ции повертел в руках  документы, обмакнул в чернила
перо,  чтобы  осквернить  бумагу  словом  "отказать",  и  вдруг--  о  каприз
судьбы!-- высочайший взор остановился на одной записи в моем военном билете.
Конечно же, мы с начальником оказались однополчанами. 15 лет назад это слово
не было  пустым  звуком, как теперь,  когда мирная  жизнь  сделала штатскими
генералами  бывших  солдат   и  рядовыми--  бывших  генералов;  нынче   иной
однополчанин сто раз поморщится, прежде чем  признает в  просителе человека,
который  "дал  мне  закурить". Но  в  те годы время еще не успело  выдуть из
памяти  эпизоды  минувший  войны  и  однополчане  пользовались  заслуженными
привилегиями  у  своих более удачливых  фронтовых  товарищей. Поэтому я  был
немедленно  прописан, обласкан и удостоен  часовой  беседы, хотя  за  дверью
бесновалась очередь.
     Прошло  еще три года, и очередная случайность столкнула на Арбате лбами
двух когда-то закадычных, но вдребезги разругавшихся друзей и  усадила их за
стол  переговоров.  В  итоге  было  подписано  соглашение  о  мире, дружбе и
совместном  сочинении романа  путем переписки  (друг  жил в Свердловске).  Я
впервые сел за письменный  стол и совершенно одурел  от перспективы обрушить
на благодарное  человечество свою литературную продукцию. За  два года я  не
заработал пером и  на коробку спичек, и лишь  абсолютно  случайная встреча с
моим  будущим литературным крестным, писателем Л. Л., вселила в меня надежду
тогда, когда я уже готов был раствориться в армии графоманов.
     Таким образом, как легко убедиться,  моя жизнь  могла бы дать пищу  для
ума доброму  десятку  философов,  которые  при  каждом случае  лягают ногами
случайность.
     Не буду вспоминать прочих решающих случайностей -- ими хоть пруд пруди.
Скажу  только, что из-за  случайной фразы  соседки я ушел в  море  и написал
повесть  о рыбаках,  которую случайно прочитал  бортрадист  полярной авиации
Владимир Соколов. Владимир Иванович прислал мне письмо,  в котором  сообщил,
что в Ледовитом океане экзотики не  меньше, чем  в  Индийском, и что я  могу
рассчитывать на гостеприимство полярных летчиков.
     Честно  говоря,  мерзнуть мне  решительно  не хотелось.  Все  мое нутро
восставало при одной только мысли о том, что я  буду мерзнуть-- и, возможно,
как  собака. Но,  хорошенько  подумав,  решил, что наши представления  --  я
презрительно обозвал  их  про  себя  обывательскими-- об арктических морозах
преувеличены. Лежа на своей  любимой тахте, я вспомнил  мудрую  истину: "Нет
плохой  погоды,   есть  плохая  одежда".  Таким  образом,  с  морозами  было
покончено,
     Кроме того, я всю жизнь люблю  Джека  Лондона--  его  северные рассказы
пользуются  огромным успехом у людей, живущих в  умеренных и теплых широтах.
Вообще  я  заметил,  что южане  восторгаются литературой  о  полярниках, а у
полярников нарасхват книги, действие
     которых  происходит  в  тропическую жару. Это противоречие-- кажущееся:
просто и те и другие восполняют игрой воображения недостатки своего климата.
Но разве это не здорово -- пурга, белые медведи, торосы, мужественные люди в
собачьих шубах погоняют нарты, роют золото и прочее?
     Таковы  были  аргументы,  которые  привели  меня  в  кабинет начальника
полярной авиации  Героя Советского Союза М. И.  Шевелева.  Шестидесятилетний
человек в генеральском мундире внимательно выслушал мое вступительное слово,
в  котором  я высказал  немало  умных и  благородных  мыслей  о целях  своей
командировки.
     -- Понятно,-- проговорил Марк Иванович, и на его лице появилась улыбка,
в которой  для меня было чрезвычайно мало  лестного.-- Насколько я понял, вы
думаете,  что  на Крайнем Севере немедленно  окажетесь  в шкуре героев Джека
Лондона... Да-а... Как бы вы не разочаровались...
     -- Это почему же? -- с вызовом спросил я.
     --  Сейчас  скажу.  Во-первых,  вам   не  дадут  влезть  в   эту  шкуру
обстоятельства, поскольку  жители  Севера предпочитают на дальние расстояния
передвигаться...  на самолетах,  а  не на собаках; во-вторых, нынешний Север
неплохо  обжит,  а  Джек  Лондон  начинается   лишь  в  нескольких  десятках
километров от магистралей; в-третьих...
     Марк  Иванович тихим  и  спокойным голосом разбивал  одну за другой мои
иллюзии,  оставляя  лишь  маленькую  зацепку:  работа  в  полярных  условиях
достаточно сложная, арктические морозы не ослабели, а на зимовках живут люди
из той же  плоти и крови, что и  в тридцатых  годах, когда со льдины спасали
челюскинцев,  а молодой еще Шевелев  вместе со своими знаменитыми  коллегами
высаживал папанинцев на Северном полюсе.
     -- Кстати,  если хотите  туда попасть -- спешите,-- закончил Шевелев.--
Все,  что нужно, на дрейфующие станции завезено, и  полеты  прекращаются  до
весны.
     Этого  еще  не  хватало! Бегу  на  склад и  получаю  внушающие  большое
уважение вещи: меховые штаны, в которых я, быть может, и не рискнул  явиться
на прием к  английской королеве (если  бы она меня пригласила),  но  которые
незаменимы  на  Севере;  унты  из собачьей  шкуры,  шубу  на собачьем меху и
меховые  рукавицы. Все  вместе  это весит около тонны, но зато теперь я могу
выдержать  любой мороз. "Любой" --  это в порядке  самоуспокоения.  Не люблю
крайностей.   Когда  я  плавал   с  рыбаками  в  океане,  довелось  испытать
пятидесятиградусную жару. Я был  тогда  томный и  разморенный,  как турецкий
султан  после турецкой  бани, только  вместо отзывчивых одалисок возле  меня
стоял боцман и  напоминал, что пора на  подвахту-- подносить рыбу. Ну, а что
лучше, плюс или минус пятьдесят, скоро определит моя шкура.
     Однако отступать  некуда,  и я  погрузился в  ИЛ-18,  следующий  рейсом
Москва-- Черский. Хотя этот рейс значительно менее популярен, чем  Москва --
Симферополь,  все  места  были заняты.  Это  меня  устраивало. Значит,  сбор
материала можно начинать уже в самолете. Я непринужденно прошелся по салону,
высматривая жертву,  и встретился взглядом  с  молодым  человеком в унтах  и
видавшем виды свитере грубой вязки. Мы пошли на сближение. Его звали Виктор.
Некоторое  время  я сооружал  вокруг него изгородь  из наводящих вопросов, а
потом не выдержал и грубо спросил:
     -- Белых медведей видели? Моржей, тюленей?
     -- Видел, чего там,-- прямо ответил Виктор.
     --  Где? -- заорал я, вытаскивая  блокнот. Но записывать мне  ничего не
пришлось,  Виктор видел  медведей и моржей  в кинотеатре  "Новости дня",  но
мечтает увидеть их живьем: таково задание его редакции.
     Мы  вдвоем  пошли  по  рядам  и  уже  вместе  набросились  на  пожилого
полярника, дремавшего в своем кресле.  Мы потребовали,  чтобы он рассказал о
своих приключениях. Полярник задумался.
     -- Припоминаю один случай,--  наконец проговорил он,-- как-то в Нигерии
мне пришлось брать интервью у-
     -- Вы тоже корреспондент? -- простонали мы.
     -- Разумеется,-- удивленно ответил он.  Мы с Виктором решили не тратить
больше  времени  на  бесплодные расспросы и, подходя к очередному пассажиру,
спрашивали:
     -- Из какой вы редакции?
     -- Но как вы узнали? --  поражались  попутчики.  Мы  с  Виктором горько
улыбались  друг другу и отходили. Встревоженные корреспонденты шли вслед  за
нами и, разобравшись в ситуации, хором декламировали:
     -- Из какой вы редакции?
     Очередной корреспондент вскакивал и представлялся. Вскоре обнаружилось,
что  в  самолет затесалась белая ворона:  один  пассажир с  тупым упрямством
утверждал,  что он якобы  не корреспондент.  Все  возмутились  --  настолько
нелепым и надуманным выглядело  это отрицание. Можете представить себе  наше
удивление,  когда  выяснилось,  что  этот  самозванец  и  в  самом  деле  не
корреспондент! Он оказался редактором газеты и летел обмениваться опытом.
     Таково первое удивительное  происшествие, случившееся со мной по дороге
на Север. Могут сказать, что
     в его изложении я частично отошел  от жизненной правды, но каждый может
легко убедиться в искренности этого рассказа, опросив моих попутчиков *.
     * Их фамилии и адреса вы запросто найдете в "Мосгорсправке" (В. С.).

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

     Я вылетел из Москвы днем, а спустя четыре часа с изумлением  обнаружил,
что нахожусь за Полярным кругом, у берегов Карского моря. Отсюда наш самолет
совершил еще два прыжка и приземлился на косе невдалеке от устья Колымы.
     Шаркая огромными унтами и  согнувшись под тяжестью шубы, я спустился на
суровую землю Крайнего Севера, готовый  к борьбе не на жизнь, а  на смерть с
лютым холодом. Старожилы  не припомнят таких морозов  в декабре-- было около
нуля.  Пока я  ворочал мозгами,  осмысливая этот факт,  меня  прошиб пот, и,
когда я добрался до квартиры Соколова, с меня текли ручьи, стекая в Колыму и
грозя  растопить лед. Так что первое  впечатление от Севера сложилось такое:
благодатный  и  теплый край, в котором  лишь из-за  головотяпства  отдельных
товарищей не произрастают субтропические культуры.
     Однако первое впечатление, как уже догадался  проницательный  читатель,
оказалось ошибочным. Между  прочим, как и вообще все первые впечатления. Я с
недоверием  отношусь  к  рассказам  о  необыкновенно  проницательных  людях,
которые  с ходу все понимают, одним  взглядом  метко оценивают --  словом, с
умным видом скользят по льду. То  ли дело  геологи. Они никогда  не доверяют
поверхности,  обманчивой,  как  слой  косметики:  кто  знает,  что  под  ней
спрятано! "Не доверяй первому впечатлению!" --  таково мое правило, которого
я  редко  придерживаюсь,  из-за чего  сплошь  да  рядом попадаю  в глупейшие
положения.  Но  зато я  силен  пониманием  этой  слабости  и  горжусь  своей
самокритичностью.  Кстати,  самокритичность  не такая  уж невыгодная  штука,
какой она  кажется  на первый  взгляд. Я знаю одного  человека, который  всю
жизнь только и  делает,  что совершает ошибки. Любой другой на его месте лез
бы  вон  из  кожи, чтобы свалить их на  плечи  товарища  по работе,  но  мой
знакомый  не  таков.  На  каждый  свой   промах  он  набрасывается  с  таким
негодованием, так беспощадно  себя  бичует,  что  все приходят в умиление. И
никого не удивляет, что после очередного провала его справедливо повышают  в
должности, потому что на такого человека можно положиться.  Он провалит-- но
он и признает. Последний раз я  видел этого  славного  парня  после особенно
крупной ошибки,  совершенной под  его  руководством.  Он был  в  приподнятом
настроении: на новом посту ему полагается персональная машина.
     Поселок  Черский,  который  стал  моей  базой,  находится неподалеку от
Восточно-Сибирского  моря.  Свое  название  он  получил в честь  крупнейшего
ученого и революционера, имя которого  с уважением  произносят  на Севере. В
Черском   расположен  известный   в  Арктике  коллектив  полярной   авиации,
обслуживающий дрейфующие станции, острова,  населенные пункты и  предприятия
Северной Якутии и Чукотки.  Сюда приходят заявки на самолеты -- часто весьма
неожиданные. Например, бухгалтер одного глубинного совхоза, закончив годовой
отчет,  требует,  чтобы  за  ним выслали  самолет. Или охотник,  который  на
собаках  привез  груз  ценного  меха,  желает  отправиться  домой  в  полном
комфорте. И ему удается  то, чего в свое  время  не добился Остап Бендер: из
своей  выручки--  весьма,  кстати,   солидной  --   охотник  покупает  рейс,
приземляется  в двух  шагах  от  родного  дома, и  на  землю  величаво,  как
облеченные  высоким  доверием  послы, сходят слегка ошеломленные неслыханной
честью собаки. Дорого, зато красиво и современно.
     В  Черском  несколько  сот   одно-  и  двухэтажных  домов  (в  основном
деревянных); жителей обслуживают пять  шесть  магазинов, несколько различных
ателье,  два  клуба,  две  больницы,  две школы  и одно  отделение  милиции.
Водопровода и канализации  пока еще нет -- вечная мерзлота!-- и  по субботам
автоцистерны развозят  по домам воду из Колымы. Жители  выбегают с ведрами и
запасаются водой на неделю: заполняют огромные крашеные бочки, которые стоят
в  каждой  кухне.  В  продовольственных  магазинах   практически  есть   все
необходимые продукты,  хотя меня удивили высокие  цены на овощи и  фрукты. Я
понимаю, что доставить мандарины из Грузии в Черский  сложнее, чем в Москву,
но и  жизнь  за Полярным кругом  менее комфортабельна, чем в столице. Что-то
здесь недодумано.
     Если в Черском кинешь камень в  собаку  -- попадешь  в собаку. По числу
собак на душу населения Черский должен занимать  одно из первых мест в мире.
На  всех улицах, во дворах  и в подворотнях лежат, сидят  и  облаивают  друг
друга настоящие  полярные  псы,  с могучими  лапами  и шкурами,  которые  не
прошибет никакой мороз. Целыми днями они бродят на свежем воздухе, нагуливая
аппетит.  Когда  меня,  неискушенного  новичка,  впервые   окружила   дюжина
здоровенных  псов,  я искренне  пожалел, что  не  застраховал свою  жизнь на
максимально крупную сумму. Но псы, вместо того что-бы без всякого убытка для
государства  полакомиться  растяпой,   дружелюбно  скалили   зубы  и  махали
хвостами. А когда  я дрожащей  рукой погладил одного зверюгу,  он даже начал
заикаться от  восторга  и тереться  о мои унты, как кошка. Видимо,  какое-то
древнее чутье ему подсказало,  что на этот раз его не изобьют до полусмерти.
К собакам в Черском относятся дружелюбно,  особенно дети, которые по-братски
делят с ними свои обеды, когда мама заговорится с соседями.
     Одним  словом,  Черский--  поселок как  поселок,  и,  если  бы  не  два
обстоятельства,  его  легко можно  было  представить  себе в  обжитой  части
страны-- на материке, как здесь говорят,  где Черский ничем не выделялся  бы
из сотен других поселков. Но обстоятельства эти меняют дело.
     Первое--  лютые морозы, которые стоят здесь пять шесть месяцев  в году.
Теперь  мне  кажется смешной  паника москвичей, когда радио обещает на  утро
тридцать  градусов.  Здесь  тридцать  --  благодать,  легкая  разминка перед
настоящими морозами, да еще с ветром.
     Второе-- полярная ночь, это удивительное явление природы, когда из мира
исчезает  солнце.  Ненадолго  появляется  сумрачная иллюзия  дня, где-то  за
горизонтом виднеются  обманчивые  блики спрятавшегося солнца,  и  вскоре  на
застывшую  в  вечной мерзлоте землю опускается ночь. Просыпаешься -- и  тупо
соображаешь, сколько сейчас времени: то  ли шесть утра, то ли  вечера, то ли
день, то ли  ночь.  Время здесь опережает московское на  восемь часов, и это
становится  предметом  долгих  мучений для новичков. С неделю  я днем зевал,
зато ночью меня бы в постель не загнали палкой. Мои гостеприимные хозяева --
Владимир Иванович, его жена Наташа и соседка Таня Кабанова на ночь заботливо
снабжали  меня едой:  бутербродами и  термосом  с  чаем. И  ночью, когда все
нормальные  люди  спали,  я  читал,  писал  и  с  волчьим  аппетитом  поедал
бутерброды.  Если  бы я решил остаться  в Черском, из меня вышел бы надежный
ночной сторож или уникальный дежурный пожарной команды.
     Население Черского--  это летчики, авиатехники, обслуживающий персонал,
водители машин, жены  и дети.  Приезжают  сюда лет на  пять --  обычный срок
договора, заработки у летчиков высокие, отпуск  --  два с половиной месяца в
году, и  есть смысл поработать на  Севере, чтобы потом пожить на материке, в
хорошей кооперативной квартире, в хорошем городе -- на выбор, ибо полеты  на
Севере настолько повышают  квалификацию  летчика, что его, прошедшего огонь,
воду и медные трубы, охотно возьмет любой материковый отряд.
     По  вечерам черсковцы  (словообразование мое;  с  благодарностью  приму
поправку  лингвистов)  ходят  друг  к  другу  в  гости,  пьют чай  (спиртные
напитки-- по праздникам, иначе медкомиссия  наутро  не допустит  к полету) и
горько  проклинают  кинопрокат,  что роднит  их  с моряками,  зимовщиками  и
остальными жителями окраин, куда сбывается побитый  молью  киноутиль. Свежие
газеты прибывают через три дня или три недели -- в зависимости от погоды. Их
ждут  с  острым  нетерпением  и  читают  жадно:  большинство семей тратят на
подписку рублей по пятьдесят в год.
     Моды  в  Черском  отстают от  последних  парижских  моделей:  ничего не
поделаешь, Север есть  Север. Даже  самые изящные девушки здесь  не  рискуют
появиться  на  улице в  капроновых  чулках  раньше мая--  июня.  Разумеется,
валенки украшают меньше, чем модельные туфли, но зато здоровый румянец  куда
больше  идет женщине, чем  ангина. Приходится  блистать  на танцах в  хорошо
натопленном   клубе,  где  обнаруживается,  что  девушки  в  Черском  вполне
соответствуют мировым  стандартам, а по мнению многочисленных молодых  людей
-- даже превосходят эти стандарты.
     Когда  я  летел в Черский,  то  решил  по примеру полярников  отпустить
бороду. Как-то так принято: раз на Севере,  значит --  с бородой.  Несколько
дней  я  шатался  по поселку,  разыскивая  бородатых, и в конце концов решил
прекратить  бесплодные поиски. По бороде,  как выяснилось, здесь безошибочно
определяютновичкаи  втыкают  в него шпильки до тех пор,  пока  тот не примет
нормальный человеческий вид.Так  что пришлосьпо-прежнему каждоеутроскрестись
электробритвой.
     Таковы первые впечатления. Завтра -- мой первый полет.

НА СТАРЕНЬКОМ, ЗАСЛУЖЕННОМ ЛИ-2


     Честь и хвала тому, кто семь раз меряет и один раз режет! В том случае,
если, пока он меряет, из-под носа не уплывает то, что он собирается резать.
     Я  сидел  в  своей  комнатушке и  сосредоточенно размышлял  о полете на
Северный  полюс. Отовсюду  ко мне  стекались сведения,  которые я  аккуратно
записывал.  Обстановка  на дрейфующей  станции  складывалась  прелюбопытная.
Льдина  треснула, оборудование срочно перебрасывается (страницы, посвященные
трудовому героизму, портреты скромных героев); люди спят в палатках одетыми,
рядом с постелями лежат ножи -- чтобы в экстренном случае  разрезать палатку
и  выскочить (страницы, посвященные  романтике будней). Кроме того, я  нашел
эффектное беллетристическое начало очерка: "Всю жизнь меня учили,  что Земля
сплюснута у  полюсов.  Я не  требовал доказательств и верил на слово --  как
откровениям  апостолов. Но  сегодня, приземлившись (подобрать  другое слово?
Может быть, приледнившись?) на полюсе, я понял, как  глупо быть легковерным.
Что-то  я не заметил, чтобы земля здесь была сплюснута. Проверьте ваши очки,
товарищи ученые! Наша планета -- не консервная банка".
     Но пока я занимался этим похвальным  делом, начальство тоже не дремало,
решило, что в последнем рейсе на  дрейфующую станцию, в котором я был кровно
заинтересован, никакой необходимости нет, так как все грузы на днях уже были
доставлены.  Тщетно я кричал, что  у  меня  есть эффектное беллетристическое
начало, что я семь  раз отмерил и теперь желаю один раз отрезать. Куда  там!
Гнать  самолет  несколько тысяч километров  ради  того, чтобы  удовлетворить
любознательность корреспондента, охотников не нашлось. Между нами говоря, их
даже и не искали.
     Убитого  горем  корреспондента утешали  как могли. Одни  говорили,  что
физики  еще на  какое-то время решили оставить полюс  на месте и я  сумею  в
будущем  его  навестить;  другие  советовали  не  тратить  времени  даром  и
свистнуть  бездомных собак: узнав,  зачем их  пригласили,  псы,  безусловно,
пойдут  навстречу  и выделят  из  своей  среды десяток  добровольцев; третьи
полагали,  что  я  не  должен  связываться  с  этой  склочной  компанией,  и
советовали достичь полюса на велосипеде. Одним словом, в Черском в этот день
не нашлось человека, который не отточил бы на мне свое остроумие.
     Когда  я  начал выходить из шокового состояния,  командир подразделения
Игорь Прокопыч Лабусов перешел к делу.  Завтра в грузовой рейс  по Якутии на
четыре дня отправляется ЛИ-2, и я могу  досыта набраться таких ощущений, как
взлеты,  посадки и прочая экзотика  (последнее слово Лабусов произнес не без
иронии).
     И вот  ранним  утром,  подгоняемы