а, у которого
любили  когда-то  собираться  хиппи,  разбившие  здесь  несколько  становищ.
Несмотря на свою
     * В переводе, кажется, что-то вроде "приятеля".
     политическую  безобидность,  хиппи чем-то раздражали  власти, и в  один
прекрасный день  к  озеру  нагрянули  десятки  полицейских фургонов.  В  них
затолкали  всех,   кто  носил  длинные  волосы  (хиппи  не  хиппи  --  потом
разберемся!), и в несколько минут  легкомысленное  молодежное движение  было
ликвидировано.
     А вот и "Маракана", самый вместительный стадион  в  мире.  В  вестибюле
развешаны  мемориальные  доски,  свидетельствующие  о  всемирно-исторических
победах бразильского футбола. Почетное место занимает доска с примерно такой
надписью: "19 апреля 1969 года в матче с  "Васко да Гама"  Пеле забил 1000-й
гол, чем навеки утвердил себя лучшим игроком всех времен".
     Поднявшись  на лифте на трибуну, мы с некоторым благоговением устремили
взоры на ворота, куда Пеле забил с пенальти тот самый бессмертный гол. Тогда
за  воротами столпились сотни  корреспондентов, чтобы отразить на пленке это
звездное  мгновение в  истории  человечества. От вопля,  который раздался на
стадионе, когда мяч влетел в сетку, едва ли не рухнули трибуны. Говорят, что
от мановения  руки  Пеле  тогда могло  запросто рухнуть  и  правительство --
настолько популярен в Бразилии этот человек *.
     Осмотрев  действительно колоссальный стадион  и сфотографировавшись  на
фоне легендарных ворот, мы сели в машину и по асфальтовой серпентине поехали
на видовую площадку, откуда открылся вид на город.
     Красив Рио необычайно. "В северном полушарии Париж, в южном Рио, но Рио
прекраснее", -- говорят бразильцы. И я с ними согласен. Правда,  в Париже  я
не  бывал,  но  не  станут  же  бразильцы  преувеличивать?  Океанские бухты,
поросшие  буйной  тропической  растительностью  горы,  волшебное  полукольцо
Копакабаны, зеленые парки, озера, изумительной архитектуры центр --  все это
создает неповторимый облик города, красота которого у  южноамериканцев вошла
в пословицу.
     --  Скульптуры у  них  фактически  нет,  великих  художников  тоже,  но
архитектура  --  всему  миру  на  зависть!  --  говорил  Игорь.  -- И строят
великолепно,  без  строительных  площадок с гектар,  к  которым привыкли мы.
Земля дорогая, вот и научились.
     *  Игорь  Фесуненко  написал  обо  всем  этом  в  своей  превосходной и
остроумной книге "Пеле, Гарринча, футбол..."
     Игорь остановил машину у  огромного и круглого, почти  сплошь из стекла
здания, похожего не то  на спортзал, не то на планетарий. Но  это прекрасное
сооружение   оказалось  католической  церковью,   построенной   по   проекту
знаменитого Нимейера. Как видно, в наш бурный век  даже церковь, несмотря на
свой  традиционный  консерватизм,   вынуждена  приспосабливаться  к  веяниям
современности.  Осмотрели  мы  и  проектный  институт  Нимейера,  его первое
здание,  построенное им совместно с Корбюзье, дворцы,  министерства, театры,
районы Ботафого, Фламенго с  пляжами и стадионами  осмотрели, разумеется, на
ходу, из окна машины, которую  Игорь гнал как типичный бразильский лихач, то
есть со скоростью звука.
     Еще  об  одном ансамбле. Его здания раскинулись от подножия  до вершины
большой горы и сооружены по принципу максимальной экономичности: из фанерных
ящиков,   обрывков  жести,   некондиционных  досок  и   других  декоративных
материалов. Это знаменитая фавела, которая на фоне Рио выглядит примерно так
же, как  выглядела бы грязная заплата на венчальном платье принцессы.  Здесь
живут  десятки  тысяч  людей,  фамилии  которых  блистательно отсутствуют  в
перечне  крупнейших  вкладчиков  бразильских  банков.  Проезжая мимо фавелы,
Фесуненко строго предупредил,  чтобы мы не вздумали  высовываться  из окна и
фотографировать   трущобы,   потому   что   нас  могут  принять  за  богатых
бездельников и  забросать машину камнями -- такие  случаи бывали.  Димдимыч,
однако, не удержался  и заснял фавелу через закрытое окно, и теперь  в  моей
коллекции есть фото одного из самых жалких и нищих поселков в мире.
     Затем Игорь пригласил нас к себе домой, и несколько километров мы ехали
вслед за цирковыми  машинами.  На одной  из  них  стояли на платформе четыре
печальных слона, а на  двух  других  метались леопарды. Они  били хвостами и
яростно  рычали,  но  прохожие относились  к  этим угрозам  с  поразительным
хладнокровием. Сначала  я  решил,  что бразильцы  вообще  не  боятся опасных
хищников, но потом сообразил, что дело, видимо, в другом: леопарды  все-таки
были в клетках.
     Нас  гостеприимно встретила жена Игоря, Ирина. Недавно  она  побывала в
новой  столице  страны, городе Бразилиа,  воздвигнутом  на  голом  месте  по
проекту   Нимейера,    и   вернулась   очарованная   его   ультрасовременной
архитектурой.   Население   города    составляют    в   основном    служащие
правительственных  учреждений  и  работники посольств. Ирина рассказала, что
послов в Бразилии воруют так же, как и  в других Латиноамериканских странах.
Выкуп берут главным образом заключенными, причем такса зависит от солидности
представляемой  послом  страны. Так,  полномочный  дипломат великой  державы
стоит примерно тридцать-сорок  заключенных, а, скажем, посла Гаити  нужно за
одного узника воровать дважды.
     У Фесуненко настоящий музей на дому: луки, стрелы, чаши, боевые дубины,
гребешки. Все эти  и в самом  деле уникальные  сувениры вывезены  Игорем  из
глубинных  районов  бассейна Амазонки, которые до  недавних пор считались, а
иные и сейчас считаются, таким же "белым пятном" на  карте, как  Антарктида.
По этим районам Игорь путешествовал в одиночестве, что,  смею  вас заверить,
было совсем не безопасно. Игорь побывал в индейских племенах, огражденных от
цивилизации  труднопроходимыми  джунглями  и  болотами,  наблюдал за  жизнью
туземцев,  только-только вышедших  из  каменного  века,  и собрал  бесценный
материал  для  будущей  книги.  Он  показывал  нам  фотографии   индейцев  с
причудливо раскрашенными  телами. Индейцы  были  в восторге  от фламастеров,
подаренных Игорем, и в благодарность разрисовали его с головы до ног. Всякой
экзотики  он  насмотрелся  столько,  что хватило  бы на  сотню  журналистов,
большинство  из которых, впрочем, предпочитает изучать  жизнь  по  рассказам
очевидцев и  кинофильмам. Игорь  видел,  как  перегоняют через реку, кишащую
пираньями, стадо быков.  Эти  небольшие,  но кровожадные  рыбешки  вооружены
острыми, как  иглы,  зубами.  Страшны  пираньи своей  многочисленностью, эта
бандитская стая никого не пропускает  без дани. Поэтому люди, перегоняя скот
на новое пастбище,  бросают в воду "быка  искупления", и пираньи обгладывают
его в несколько минут. Но за  это время стадо без потерь переходит на другой
берег.
     Худощавый,  смуглый  и стройный,  Игорь внешне  не  отличался от любого
жителя Рио, а превосходное знание португальского языка, неистощимая энергия,
остроумие и дар наблюдателя делают его не просто регистратором  фактов, но и
незаурядным их истолкователем.
     Идол бразильцев и шествующий по воздуху Христос
     Пусть читатель не осудит нас за то, что последние часы пребывания в Рио
мы потратили на знакомство с частной капиталистической торговлей. Конечно, с
точки зрения любознательного читателя мы поступили  бы правильнее,  до самой
последней  минуты  повышая  свой культурный  уровень  (музеи,  архитектурные
ансамбли, изучение быта негров). Но попробуйте  представить  себя участником
нижеследующей сцены.
     Долгожданная  встреча  с  женой.  Позади  первые  объятия   и  поцелуи.
Наступает время  распаковывать чемоданы. Но вы  не  замечаете вопросительных
взглядов жены, из вас рвутся  впечатления. Жена тихим голосом спрашивает: "А
что ты мне привез?"
     Конечно,   жене  больше   всего  на  свете  нужны  вы,  единственный  и
неповторимый,   но,   кроме   вас,   ей   нужны   знаки   вашего   внимания,
свидетельствующие о том,  что каждую минуту разлуки  вы думали именно о ней.
Такова женская  натура,  с  которой  необходимо  считаться. Вот  почему  все
полярники разбрелись по магазинам в поисках сувениров семье и знакомым.
     Мы  были  вооружены небольшим,  но  ценным  опытом.  Лично  со  мной  в
Монтевидео произошел  такой случай В одной лавчонке  мне приглянулся изящный
нож, на рукоятке которого была  изображена  коррида. Но цена  его  оказалась
несуразно  высокой -- пять  тысяч песо, или двадцать долларов по  тогдашнему
курсу, и я  повернулся уходить. Хозяин меня окликнул и спросил, сколько бы я
дал. "Тысячу песо!" -- нагло заявил я и съежился, ожидая, что сейчас от меня
останется  одво  воспоминание.  "Берите!"  -- неожиданно согласился  хозяин.
Когда  я  расплатился и  вышел,  поражаясь,  как  это  мне  удалось  так его
околпачить, из лавки послышался сдавленный смех.
     Но  такие номера откалывают лишь мелкие торговые щуки, у настоящих акул
бизнеса цены без запроса. И какие цены!
     Первым делом  мы  зашли  в  большой  и  роскошно  обставленный  магазин
игрушек. Он был  пуст, и мы подумали, что  попали в обеденный перерыв  и что
нас   сейчас  выпрут   из  помещения,  но  продавец  проявил  исключительную
любезность.  Он  продемонстрировал покупателям действующую  железную дорогу,
прыгающих и рычащих  зверей,  хохочущих обезьян  и  виртуозов  гимнастов  со
стальными мускулами.
     Арнаутов просто  стонал  от нетерпения, воображая,  как он  преподнесет
своему дорогому Вовочке эти великолепные японские игрушки.
     -- Сколько? -- воскликнул он, потрясая кошельком.
     -- Сто долларов, -- нежно пояснил продавец.
     -- А... это? -- пролепетал бедный Гена.
     -- Сто двадцать, -- еще ласковее ответил продавец.
     Тут  Гена вспомнил, что забыл снять деньги с текущего счета, и мы  тихо
удалились, провожаемые печальным вздохом продавца. Он-то хорошо звал, почему
его магазин пуст.
     В ювелирном салоне мы решили  ничего не покупать,  так как в  нем  было
слишком  душно. В универмагах воздух, напротив, был прохладным, но  продавцы
слишком  высокомерны. И  лишь  на  окраине  Рио  мы  нашли  торговую  точку,
отвечающую всем нашим  повышенным  требованиям. Это  была  небольшая  лавка,
наподобие нашего сельпо. За  прилавком стояла прехорошенькая мулатка, она же
кассирша, уборщица  и  манекен  для  примерки дамской  одежды, приобретаемой
мужчинами. Тут же, ревниво посматривая друг на друга, топтались два  смуглых
красавца.  Мулатка  весело  над  ними смеялась,  и красавцы страдали. Приход
покупателей отвлек  жестокую от этого занятия -- бизнес есть бизнес.  Поняв,
что  мы  иностранцы,  она  при  помощи  артистически  разыгранной  пантомимы
попыталась выяснить, что нам нужно: изящными жестами обрисовывала свои формы
(белье, сеньоры?),  щелкала воображаемой  зажигалкой,  натягивала  мысленные
чулки и приплясывала на невидимых каблучках. Наконец мулатка догадалась, что
сеньорам  нужны  белые женские  брюки, прикинула  их на  свои бедра, сдедала
несколько грациознейших па, вручила нам покупки и проводила до двери.
     Серьезно  подорвав  свою финансовую  мощь,  мы  пешком пошли  к  порту.
Отовсюду: со стен  домов,  с рекламных стендов, из  витрин магазинов и  окон
газетных  киосков -- на нас  смотрел Пеле. Идол бразильцев не только великий
футболист, но  и  неплохой  делец,  он зарабатывает  рекламой,  наверное, не
меньше, чем  бутсами. Предприниматель, товары которого рекламирует сам Пеле,
денно и нощно благодарит бога за такую милость. На наш непривычный взгляд, в
этом  назойливом  мелькании  Пеле  имеется   какое-то  излишество.  Конечно,
замечательно, что  его  имя  стало  символом,  всебразильской  вывеской,  но
всетаки  престиж  страны должен  основываться на  более солидных вещах,  чем
футбол, даже доведенный до совершенства.
     Поразило нас на улицах Рио и обилие пингвинов: их изображения  украшали
рекламы    фирмы    "Антарктик",    торгующей   прохладительными   напитками
(отличнейшими!) и мороженым (московское значительно вкуснее). У самого порта
мы зашли  в один  "Антарктик", где нас встретили  дружным хохотом: кафе было
заполнено нашими товарищами.
     -- Где-то я вас встречал, сэр? Не в Париже?
     -- Бонжур, мосье, вы не из Тамбова?
     Рио мы покинули  поздно вечером. Ночной Рио -- зрелище  фантастическое:
огненная дуга Копакабаны, и  стекающие с гор неоновые реки... Но  главное  в
этой театральной иллюминации --  тридцатиметровая  фигура  Христа на вершине
семисотметровой горы. Сама гора скрыта во тьме, на ней ни единого огонька, и
искусно  подсвеченный, видный отовсюду Христос словно шествует  по  воздуху,
напоминая о евангельских чудесах. Придумано это здорово  и, по рассказам, на
воображение верующих действует очень сильно.
     До глубокой ночи мы смотрели на исчезающие вдали огни Рио. Но вот "Обь"
вышла в открытый  океан,  и  Рио растворился во  мраке. Все, больше  никаких
стоянок не будет. Начался последний этап нашего возвращения домой.
     Возвращение новичка
     Я перелистал свои блокноты  и  убедился в том, что последние три недели
преступно бездельничал. Вот записи этих дней:
     26 апреля. Загорал.
     27 апреля. Читал "Графа Монте-Кристо".
     28  апреля.  Ночью испортился  рефрижератор.  Паника.  Аврал.  Тридцать
добровольцев перетаскивали монолиты Арнаутова в судовую установку. Бесценный
прошлогодний снег спасен.
     1 мая. Праздник.
     2 мая. Перешли экватор. Хожу вверх головой. Привыкаю.
     3 мая. Ночью пошел дождь. Табор с верхней палубы сыпанул в твиндек.
     5 мая. Дождь.
     6 мая. Загорал.
     7  мая.  Дежурили  по  камбузу.  Льстивыми  голосами  уговаривали  Васю
Кутузова варить сегодня лапшу. Он  сделал вид, что колеблется, и... притащил
два огромных мешка картошки.
     10 мая. Приводили "Обь" в христианский вид.
     11 мая. То же.
     Впрочем, последние недели не только у меня  прошли столь же плодотворно
и активно. В  любое время дня и ночи можно было увидеть лунатиков, бесцельно
передвигающихся по  верхней  палубе. Иногда  они  объединялись  в  группки и
принимались за недочеты.
     -- Сегодня  пятое мая, --  загибая палец,  говорил  один лунатик.  -- А
приходим  двадцатого. День  ухода в  день прихода -- один  день.  Получается
четырнадцать.  Девятое мая -- праздник. Считай тринадцать. Две субботы и два
воскресенья... -- итого остается девять дней!
     -- А два дня  по Финскому заливу? -- напоминал другой. -- Все равно что
дома!
     -- Выходит, семь дней, -- неуверенно кивал третий.
     -- Говорят, капитан получил распоряжение прибавить  ход, -- вносил свою
лепту третий. -- Начальник радиостанции Юра Пулькин вроде бы кому-то сказал.
     Обсудив все возможные варианты и слухи, группка приходила к выводу, что
фактически ждать уже ничего не осталось. Но особой радости такое открытие ни
у кого почему-то не вызывало. В глубине  души каждый прекрасно сознавал, что
пятнадцать суток придется проплавать от звонка до звонка.
     Такого лютого нетерпения никогда в жизни я еще не испытывал. Даже самые
бывалые полярники, которым  возвращаться было не в диковинку, и те старались
как можно больше  спать. Находились  и такие люди с  железной волей, которые
прошедший  день зачеркивали  на  календаре  только следующим утром!  На  них
смотрели как  на  чудо, с глубоким уважением и завистью. Лично я  зачеркивал
сегодняшний  день после обеда и  не без высокомерия поглядывал  на  тех, кто
делал это перед завтраком.
     Ла-Манш мы проходили в  густом тумане. За ночь многие не сомкнули глаз:
каждые несколько минут "Обь"  перекликалась со  встречными судами. Утешались
мы  тем, что лучше  пусть  несколько человек  не выспятся,  чем весь  экипаж
заснет последним сном.
     В  Северном  море  и  датских проливах  нетерпение подскочило  до точки
кипения, в Балтике из нас пошел пар, а последнюю ночь в Финском заливе никто
не спал.
     Да, по моему, никто. То  есть  объявлялись, как всегда в  таких случаях
отдельные  хвастуны, которые  нетвердыми голосами  доказывали, что  всю ночь
храпели  как ни в чем не бывало, но  их поднимали на смех -- настолько  всем
было  ясно,  что  заснуть в  такую  ночь  невозможна.  Даже Димдимыч,  с его
единственными в своем роде нервами, выкованными из легированной стали, и тот
первую половину ночи неистово боролся с подушкой, а вторую -- читал какую-то
книгу.
     Полярники возвращались на Родину, домой!
     К счастью,  пространство и  время  бесконечны  только для  философов, и
наступил  момент,  когда  из-за расступившейся  дымки  показался  Ленинград.
Бородатые, дочерна загоревшие,  в пух и в прах разодетые полярники заполнили
палубу.  Осмысленный,  с какой-нибудь  логической  нитью  разговор  они  уже
поддерживать не могли, слышался лишь бессвязный лепет:
     -- Как по-твоему, не будет дождя?
     -- Нет, у моей сегодня выходной, обязательно придет.
     Это  была единственная,  она  же  главная мысль:  чтобы мои обязательно
пришли.
     В беспросветную ночную  тьму,  окутавшую  ледовый материк, в чудовищные
морозы и сбивающую с ног пургу  полярник находил в себе силы мечтать об этом
нестерпимо ярком,  как разряд молнии,  мгновении: о встрече на причале.  Нет
ничего важнее этой встречи. Все, что будет потом, тоже прекрасно, но сначала
непременно встреча.  Так уж устроен  полярник,  такая уж у него человеческая
слабость ему нужно, нет, ему необходимо, чтобы его встретили на причале!
     Эта мечта у полярника в крови.
     И  вот "Обь"  начала швартовку, а полярник  до сих  пор  не уверен.  За
ажурной стальной  решеткой бушует многотысячная толпа. Ее пока не пускают на
причал, и  правильно делают:  когда корабль  швартуется, лирики  должны быть
подальше.  Умом полярник это понимает, но нервы ему  уже не подвластны, и он
курит одну сигарету за другой.
     Бесконечные полчаса  швартовки, затянувшийся на полгода  десятиминутный
митинг --  и с причала на корабль, с корабля на причал понеслись, бушуя, два
встречных  потока  людей,  кричащих,   растерянных,  заплаканных,   безмерно
счастливых.
     Своего сына  я  увидел уже  давно, когда он залез на решетку и неистово
размахивал  красной косынкой,  давая понять: "Мама, тоже здесь, но разве она
способна на такой акробатический трюк?"
     Мои пришли. И теперь я больше всего хочу, чтобы никто из моих товарищей
не остался с поникшей головой один на причале.
     Вот и все, путешествие окончено. Новичок вернулся из Антарктиды.



   Владимир Санин.
   У земли на макушке (полярные были)



                        Моим родителям

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Я ОТПРАВЛЯЮСЬ НА СЕВЕР *

     Когда  в  порядке лирического антракта я  вспоминаю основные  события в
своей жизни, то не устаю удивляться случайностям, их вызвавшим. Если  начать
с  самого начала, то даже имя свое я получил случайно. Папа настаивал, чтобы
меня назвали Карлом. И быть бы мне  Карлом,  если бы мама, спохватившись, не
спросила:
     "А как мы  будем звать его ласкательно?" Не  задумываясь, папа спокойно
ответил: "Карлик". -- "Что?!" -- грозно сказала мама.
     С этого пошло. В тринадцать лет я  хотел прокатиться на трамвае  и лихо
прыгнул на подножку через сугроб. В результате  решетка трамвая  прокатилась
по  мне, но  так  удачно, что я не только остался на  этом  свете, но  через
полгода играл в футбол.
     В сорок пятом счастливая случайность -- хорошее настроение райвоенкома,
которому  допризывник до смерти надоедал  своими романтическими  бреднями,--
помогла мне попасть на фронт.
     Через  три года случайное  стечение обстоятельств дало мне  возможность
продолжить  учебу в университете,  хотя меня должны  были изгнать  из  храма
науки   за   студенческий  доклад,  выводы   которого  подкреплялись  весьма
сомнительными для того времени аргументами.
     В  пятьдесят первом, когда  вместе  с  учебой  закончилась и московская
прописка, совершенно  уж сказочный  случай  решил,  что  я  должен  остаться
москвичом. Начальник мили