И  тогда Эдуард
Иосифович рассказал такую историю.
     Семь-восемь лет назад в иностранном  порту встретились два наших судна,
и капитаны, одним из которых был Купри, решили провести товарищескую встречу
по футболу. И нужно же было случиться такому редкостному совпадению:  в ходе
матча оба старпома вывихнули себе  ноги!  Капитаны немедленно отправились на
почту,  заказали по  телефону  Москву и  доложили начальству о  чрезвычайном
положении.  Сначала  о  своем  старпоме  рассказал  коллега  капитана Куари.
Начальство разозлилось, выругало капитана и  велело назначить  на  должность
пострадавшего второго помощника. Потом  трубку взял Купрв  и доложил о своем
незадачливом  старпоме.  Начальство  решило,  что  ослышалось, и  недовольно
проворчало, что  указания уже даны. Когда же Купри пояснил, что  речь идет о
вывихнутой ноге совсем другого старпома, начальство совершенно  рассвирепело
и в ярости воскликнуло: "Отныне категорически запрещаю всем старпомам играть
в футбол!"
     -- Так  вот почему вы  отказались  включить  меня в  команду!  -- ахнул
Сергей Алексеевич.
     -- А как вы  думали? -- засмеялся  капитан. -- То указание еще никто не
отменил!
     Мы беседовали, глядя  на  бушующее море, а  "Обь",  хотя и  сбавив ход,
упрямо шла вперед, каждым оборотом винта отдаляя нас от Антарктиды. Все реже
попадались айсберги;  пройдет еще день-другой, и мы махнем рукой последнему.
И вдруг  я увидел на  мачте  белую  птичку с большим вытянутым клювом, вроде
утиного.  На Ватерлоо этих птиц  называли футляроносами; не  знаю, насколько
это название точно, но одна такая пичужка почему-то предпочла  твердой земле
негостеприимную мачту  корабля.  Укрывшись за выступом,  глупышка пережидала
бурю, не подозревая, что, когда шторм кончится, мы будем далеко  от ее дома.
И мне стало жаль ее, жаль своего скомканного прощания с Антарктидой, и, будь
это в моей власти, я бы,  кажется, вернулся хоть на денек обратно, чтобы еще
раз  поклониться  острову  Ватерлоо,  всему  ставшему  мне  родным  ледовому
континенту и людям, которые его обживают.
     Фешенебельный курорт на верхней палубе
     Вот она, плещущая через край радость бытия!
     Третий день мы загораем. Нет, вы  только представьте себе: мы загораем!
Мы!
     Пять дней назад мы сняли каэшки.  Спустя сутки сбросили с себя куртки и
свитеры. А  на  следующее  утро, выйдя на  палубу,  увидели, что  она залита
щедрым южным солнцем.
     -- Загораем, братцы!
     И  началась вакханалия, на  которую экипаж "Оби" не может смотреть  без
улыбки пятнадцать рейсов подряд.
     В  мгновение  ока  верхняя палуба превратилась в  цыганский  табор: это
обитатели  твиндека устлали  ее  матрасами,  ковриками, завесили  тентами из
простынь и гамаками. Через час на палубе не осталось свободным и квадратного
дециметра "жилой площади". Горе тому,  кто проспал!  Долго он будет ходить и
канючить, судьбу свою кляня. Помни одиннадцатую заповедь -- не зевай!
     Хитроумнее всех  оказались  летчики: они превратили  в  благоустроенную
дачу ИЛ-14, обеспечив себя и солнцем, и свежим воздухом, и надежным укрытием
на случай дождя.
     Тут же,  на  палубе, был оборудован душ. Вода, правда, морская, но зато
плескайся сколько хочешь.
     За такие вольности и любят полярники "Обь"!
     Жарко!  Наши  врачи  поначалу  со строгими  лицами  ходили  по табору и
взывали: "Остерегайтесь ожогов! Лучше жить белыми, как сметана, чем откинуть
копыта  шоколадными!",  а  потом  не  выдержали  искушения и  целыми  часами
преступно поджаривались, бормоча про себя клятву Гиппократа.
     Лениво и безмятежно, ни о чем не думая, подставлять солнцу свои бока --
занятие,  из  которого никто не извлекает столько самозабвенной радости, как
полярник. Полгода он вообще не видит  солнца; затем на  долгие месяцы солнце
повисает над ним, словно  огромная  электрическая  лампочка.  Конечно,  и  в
Антарктиде отдельные отчаянные ребята загорают, но в  этом  больше  "игры на
публику", вроде  нашего ныряния  в прорубь (даю голову на отсечение, что  ни
один  "морж" не сунется  в ледяную  воду, если на него  в это время никто не
будет смотреть). Загорать же на  палубе, когда  корабль входит в  тропики,--
первое   настоящее  удовольствие  отзимовавшего  полярника,  увертюра  перед
подъемом занавеса, скрывающего за собой настоящую, полноценную жизнь,
     В отличие от  большинства своих товарищей  я  не успел  соскучиться  по
солнцу. Полгода назад, когда "Визе" пересекал тропики, я ухитрился впитать в
себя столько ультрафиолетовых лучей, что несколько дней не мог ни сидеть, ни
лежать.  Помня  тогдашние  муки,  я  на  сей  раз  не  лез  на  солнцепек  и
передвигался  по палубе  вместе с тенью, принимая главным образом  воздушные
ванны.
     Начал я с вертолетной  палубы,  где собралось небольшое, но  изысканное
общество  радистов:  Николай Ильич  Мосалов, Петр Иванович  Матюхов  и  Олег
Левандовский, мастера  высокого  класса, работающие  на  ключе, как  говорят
радисты, "со  скоростью поросячьего визга". Затем к нам поднялся радиотехник
Сева Сахаров,  и  разговор пошел о детях. Невысокий, но непомерно широкий  и
могучий  Сева вздыхал по трем  своим девчонкам,  которые растут  так  быстро
("тьфу-тьфу,  не  сглазить!"), что  только  успевай их  наряжать. Когда Сева
излил  душу,  попросил  внимания Петр  Иванович,  чтобы рассказать  занятную
историю рождения своей дочки.
     --  Познакомились мы с Галей  в  эфире двадцать четыре  года назад,  --
начал он. --  Галя зимовала на  Диксоне,  а я на Челюскине. Каждую  вахту мы
встречались и разговаривали морзянкой. Точка-тире, точка-тире,  и завязалась
дружба.  С  цветами на  Челюскине,  сами понимаете,  были перебои, так что я
посылал ей с  оказией  шоколад. Встречи мы ждали с нетерпением, но увидеться
довелось  только через  два  года. Приехал я на Диксон, познакомился с Галей
очно, сыграли  мы свадьбу  и стали  работать на Челюскине  вместе...  И  там
родилась у нас Леночка. Когда дочке исполнилось десять месяцев, Галя повезла
ее  домой, в  Москву, регистрировать.  В загсе пришли в  ужас:  "Как так? Вы
нарушили  закон!  Почему   не   зарегистрировали  при  рождении?   За  такое
предусмотрено..." И  так далее. Галя испугалась -- все-таки  впервые в жизни
стала преступницей, и объяснила, что на  Челюскине нет загса.  Кают-компания
есть,  радиостанция  и  метеоплощадка  тоже  имеются,  и   медведей   вокруг
тьматьмущая, а вот с загсом получилась неувязка. Как-то забыли предусмотреть
на Челюскине постройку загса.  "Не может  такого  быть! --  возмутились.  --
Пусть  местные  власти  подтвердят,  что  дочь  ваша!" Выслал  я  заверенную
начальником станции радиограмму, что  так, мол, и так, извините, что  родили
человека в неположенном месте. Не  верят! Не может быть, чтобы в  населенном
пункте не было загса! Решили поставить вопрос о Лене на райсовете. И приняли
постановление:  в  порядке  исключения зарегистрировать, но  местом рождения
указать  не  пресловутый Челюскин,  не имеющий  даже  загса, а Москву, Так и
сделали, к всеобщему удовлетворению...
     С Петром Ивановичем  Матюховым я  познакомился еще  на Востоке, куда он
пришел  в  составе  санно-гусеничного  поезда.  Мы тогда разговорились,  и я
узнал, что Петр Иванович, как и Василий Коваленко, тонул на  торпедированной
фашистами "Марине  Расковой",  вместе с двадцатый шестью товарищами спасался
на  кунгасе  -- небольшой  неуправляемой барже -- и через сутки их  подобрал
тральщик.
     Но  об  этом  Петр  Иванович  не  очень  любит вспоминать.  Зато  он  с
удовольствием  рассказывает, как  приручил в Мирном пингвина.  Как  правило,
пингвины  никогда не берут  пищу из рук человека. Исключением стал император
по  имени Пенька.  Море  у Мирного богато  рыбой, темной и  неграмотной,  не
имеющей никакого представления о крючке, и выудить ее из воды запросто может
даже  начинающий рыболов. Петр Иванович  как-то  стал искушать  Пеньку,  без
особой надежды  на  успех, и  вдруг его  императорское  величество  клюнуло!
Пенька съел  одну за другой шестьдесят три рыбины и так  раздулся, что долго
не мог сдвинуться с места.  Этот легкий хлеб  так ему понравился, что  с тех
пор пингвин ходил за людьми как собака -- требовал даровую рыбу.
     Вслед  за  тенью  я спустился  с  вертолетной  палубы  вниз.  На  корме
обсуждался исключительно животрепещущий вопрос: куда мы идем? В  Монтевидео,
Рио-де-Жанейро  или  на  Канарские острова,  в  Лас-Пальмас?  Окончательного
решения капитан вроде еще не принял, но, по слухам, склоняется к Рио. Вопрос
был  не  праздный:  у  каждого имелось  немного  валюты,  истратить  которую
хотелось по возможности более целесообразно.
     --  Только  бы  не  в  Рио, --  вздыхал один,  -- там  все в  три  раза
подорожало...
     -- На Канары бы, -- мечтал другой,-- открытый порт, дешевизна...
     -- А в Рио ты был? -- спрашивал третий.
     -- Нет, а что?
     --  Тогда  представь  себе   такую  картину.  Возвращаешься  ты  домой,
собираются  друзья,  спрашивают,  где  был  и  что  видел,  а  ты  с  этакой
расстроенной мордой  лепечешь: "Не повезло нам, братцы. Вместо  Лас-Пальмаса
зашли в Рио-де-Жанейро..." -- "Как не  повезло? Ведь это мечта Бендера, Рио,
где все мулаты в белых штанах!"
     -- Лас-Пальмас! -- засмеялся четвертый.  -- Будешь бегать  с  высунутым
языком по  магазинам. В Рио,  может,  Пеле увидим. Или,  на худой конец,  на
Копакабане искупаемся!
     Благодатную тишь  огласили гиканье и свист: из трюма вывалилась  буйная
толпа болельщиков и волейболистов. Те, кто половчее, первыми  стали под душ,
остальных Валера Фисенко начал поливать водой из шланга. При этом пострадали
летчики, которые мирно загорали у своего ИЛа. Женя Славнов  дернул Валеру за
ногу, Валера,  потеряв  равновесие, выпустил из рук шланг, и  тот, запрыгав,
как лягушка, окатил  струями  воды наслаждающихся  солнцем и  покоем "адских
водителей"  Зимина.  В  одну  минуту  разгорелась  веселая  свалка,  которую
погасило грозное предупреждение боцмана:
     -- Всех удалю с палубы в твиндек!
     Капитан,  наблюдавший с  Олимпа  эту  сцену,  что-то  сказал  старпому,
старпом подозвал боцмана, боцман  поманил  пальцем двух  матросов -- и через
несколько минут на палубе  появились  ведра, кисти, скребки, а по трансляции
разнеслось:
     -- Товарищи, желающие принять участие...
     Полярники, как  я уже  не раз  говорил, любили свою  "Обь"  и  пожелали
принять участие. Несколько дней мы, разбившись на бригады, скребли, чистили,
красили  палубу  и  всевозможные  надстройки,  загорали  и бегали  под  душ,
прочищали свои организмы нежно подсоленным воздухом --  словом, пользовались
всеми благами лучшего в мире морского курорта.
     И наступил вечер, когда в прачечную потянулась очередь, утюги брались с
бою, а  вакса  изводилась килограммами, потому что завтра  все  хотели  быть
элегантными  и красивыми  в  городе,  мысль  о котором  приводила  в  экстаз
незабвенного Остапа, в Рио-де-Жанейро.
     Этот волшебный, волшебный Рно
     Первый мулат, которого  мы увидели, и  впрямь был  в  белых штанах.  Он
подплыл  к "Оби" на лодке и помахал нам рукой.  Приглядевшись, мы  отметили,
что белыми штаны мулата были в отдаленном прошлом, до того как он перепачкал
их  мазутом, и сделали вывод, что этот мулат,  по-видимому, не принадлежит к
правящей  элите.  Вполне   возможно,  что  он  даже  и  не   миллионер.   Но
обнадеживало, что  первый  же встречный  оправдал  утверждение  Бендера: все
полтора миллиона жителей Рио поголовно ходят в белых штанах.
     Должен сообщить, что в смысле штанов Бендер был бы разочарован. Нынче и
жителей в Рио намного больше, и одеты они не столь ослепительно, как полагал
великий комбинатор. Мне удалось насчитать лишь четверть миллиона  владельцев
белых штанов, в том числе всего лишь десять тысяч  мужчин. Наверное, дело  в
том, что не все мулаты заседают в правлениях банков и акционерных обществ, а
подметать  улицы  и  перетаскивать  на  плечах  мешки  с  углем  можно  и  в
замызганных шортах.
     Однако перехожу к рассказу о Рио.
     Прежде  всего о том, как мне глупо, отчаянно и неслыханно не повезло. В
Рио  корреспондентом  Всесоюзного радио и  телевидения был  Игорь Фесуненко,
известный журналист и знаток бразильского футбола. Об Игоре  я был наслышан,
вез ему приветы от  друзей  и,  разумеется, сойдя на берег, первым  же делом
начал его  разыскивать. В нашем  торгпредстве мне любезно сообщили номер его
телефона, и я принялся названивать.
     -- Алло! Это квартира Фесуненко?
     -- Тра-та-та-та-та! (Милый женский голос, язык -- португальский.)
     -- Понятно, спасибо. А можно позвать Игоря?
     -- Тра-та-та-та-та!
     -- Благодарю вас, очень было приятно познакомиться.
     Как  видно,  я  ошибся  номером.  Бросил  в  автомат  очередную  монету
(валютную,  черт  возьми! На бутылку  кока-колы хватило  бы!) и набрал номер
снова.  На  сей  раз  дама была не столь мила, как  в  первый  раз,  и  свои
"та-та-та"  пропела  со  сдержанной  злостью. Я  пошел  к  другому автомату,
опустил  третью (!)  монету и снова насладился беседой все с  той же  дамой.
Боже, как она меня поливала! Она вопила, что  я хулиган и  волокита, который
компрометирует честную женщину, что ее муж сотрет меня с лица земли и бросит
все, что осталось, на съеденье аллигаторам.
     Вечером на "0бь"  приехал Фесуненко и изругал меня  последними словами.
Оказывается,  я перепутал две  последние  цифры, вместо  "39"  набирал "93",
что-то в этом роде. И сам себя наказал: дозвонись я Игорю утром, он отвез бы
меня на "Маракану", где тренировались футболисты "Сантоса",  и познакомил бы
с самим Пеле. Но теперь уже поздно: "Сантос" улетел в Сан-Паулу на очередной
матч, и посему Пеле я не увижу. То есть увижу, но не  живьем, а на плакатах,
рекламах  и  газетных страницах,  где  футбольный король  изображен во  всех
ракурсах.
     Копакабана
     Но это было вечером, а весь день мы -- Арнаутов, Терехов и я -- провели
на  Копакабане. Там  мы встретили многих наших товарищей и обменялись своими
первыми впечатлениями.
     Полярнику  все  женщины  кажутся  прелестными,  но  таких  поразительно
эффектных, как молодые мулатки, мы еще не видывала. Они проплывали по пляжу,
удивительно стройные и грациозные, эти юные красавицы с чарующими белозубыми
улыбками, и наши ребята превращались в статуи при виде такого чуда.
     --  Нет  рядом жены, она бы мне  бороду выдрала... -- пробормотал один,
ошалело глядя вслед промельнувшему чудному виденью.
     И  даже  на  третий  день,   накануне   ухода  из  Рио,  когда  мы  уже
акклиматизировались и не впадали в столбняк при виде этих отлитых из  бронзы
статуэток,  мулатки  казались нам лучшим украшением  города. Лицом, пожалуй,
белые  женщины красивее,  но  фигуры  юных мулаток --  произведение высокого
искусства.
     Второе впечатление -- пляж. Кажется, самый большой в  мире, он  тянется
километров на пять. Улица вдоль  пляжа сплошь заставлена  отелями, в которых
по  какомуто  совпадению номера  снимают  лишь весьма состоятельные туристы.
Люди с тощими кошельками предпочитают  не  селиться на Копакабане -- видимо,
по совету своих личных врачей, полагающих, что шум прибоя слишком возбуждает
нервную систему.  Пляжи покрыты  нежным  песком и омываются  теплыми  водами
Атлантического океана, в коем мы и купались до одурения, далеко, впрочем, не
заплывая:  акулы... Говорят, правда, что они съедают  одного пловца  в  пять
лет,  но  нам не  удалось  установить,  когда был  проглочен последний, и мы
резонно предположили, что пять лет вполне могут истечь именно сегодня.
     Половину  из  пяти  километров  пляжей  занимают футбольные  поля.  Это
главная достопримечательность и приманка Копакабаны. Здесь  гоняют мяч сотни
мальчишек от  пяти до  двадцати лет,  гоняют  с утра до ночи,  и,  что самое
странное неудивительное,  -- их никто не прогоняет, не оттаскивает за  уши и
не грозится выпустить дух из мяча. Более того, отдыхающие  на пляже довольны
этим  развлечением  и   активно  болеют  за  команды.  Еще  более  того,  из
проезжающего  мимо   "кадиллака"  может  выползти  респектабельнейшего  вида
господин и дико заорать: "Шайбу! Тама" -- по-португальски, конечно. А играют
мальчишки отменно,  думаю,  что далеко не всех  футболистов из  нашей высшей
лиги  они  пригласили  бы   в  свои  команды.  Особенно  меня  поразил  один
негритенок, худенький,  верткий, как юла.  Своих противников,  тоже не лыком
шитых, он обводил, словно кегли, из любых положений хлестко бил по воротам и
после каждого забитого гола с деланным равнодушием кивал бешено аплодирующей
публике. Я предсказал этому чертенку большое будущее и рад, что не ошибся *.
     На   пляжах  очень   много  иностранных  туристов.   Они   приходят  из
расположенных  через  дорогу отелей  прямо  в купальных костюмах, и  поэтому
бывает  затруднительно  определить,  кто из  них  есть кто. Непринужденность
обстановки позволяет знакомиться без церемоний. Так, услышав русскую речь, к
одной  из  наших  групп подошел  высокий  и  тощий немец,  отрекомендовался:
"Сталинград! О!" -- и провел  рукой  по  перекошенной  челюсти,  прорезанной
шрамом. А один из нас затеял легкий флирт с  юной миловидной особой, которая
лежала  на песке и  лениво  листала  книгу. Особа  благосклонно  выслушивала
комплименты,  произносимые  на  чудовищном  английском,  поводила  красивыми
глазами, фыркала и без отнекиваний съела преподнесенное ей мороженое. Но тут
к ней подошла негритянка, накинула на ее плечи роскошный  японский халат и с
поклоном указала на отель. Особа встала, еще раз на прощание  фыркнула и под
присмотром дуэньи  удалилась, оставив одного из нас на растерзание хохочущим
товарищам.
     * Недавно  в  "Советском  спорте"  я прочитал  про  одного негритенка с
Копакабаны, который не только проник без билета на  прощальный матч Пеле, но
и ухитрился в сутолоке раздобыть лоскут с его  драгоценной  футболки. Как вы
уже догадались, это был тот самый мальчишка.
     И  еще одно впечатление. Покидая пляж,  мы купили по бутылке кока-колы,
уселись на скамье и, как принято  у них, стали потягивать прямо из горлышка.
Вдруг ко  мне  и Ване Терехову подскочили  два  негритенка,  силой выдернули
из-под скамейки наши ноги и  начали недвусмысленно размахивать  щетками. При
этом негритята называли нас "амиго" * и непринужденнейшим образом хлопали по
плечам. Тщетно  мы доказывали и  отбивались -- мальчишки сделали свое черное
дело и предъявили такой счет, что у нас потемнело в глазах. По-моему, на эти
деньги можно было бы построить железную дорогу. В конце концов мы вручили им
по одному крузейро и позорно ретировались, провожаемые свистом и гиканьем.
     Таковы коротко впечатления о Копакабане.
     Галопом по Рио-де-Жанейро
     Наутро за нами заехал на своей машине Игорь Фесуненко, и мы отправились
на экскурсию по Рио. Начать было решено с посещения знаменитой "Мараканы". К
стадиону  вела улица -- авенида, по которой  проходят карнавальные  шествия.
Целый год жители  Рио  копят деньги  и в  дни  карнавала  весело  их тратят.
Несколько кварталов  по  левой стороне авениды сплошь  заклеены  гигантскими
рекламами,  из-за  которых не  видно  самих зданий. Эти  рекламы  -- фиговый
листок на публичных домах,  которые хотя и  не  запрещены,  но  все-таки  не
должны уж очень  бросаться в глаза. Этим правительство  дает понять, что ему
немножко  стыдно  за  сей недостаточно  почтенный  источник  государственных
доходов.
     Повсюду мелькают люди в полицейской форме. В Рио много полиций: обычная
городская,   военная,   морская,   авиационная  и  даже  женская.  Создается
впечатление, что половина населения  Рио служит в полиции  и охраняет вторую
половину.  Дел у полиции  много. На  стене  здания университета  мы  увидели
надпись:  "Долой  террор!" Студенческие  демонстрации  разогнаны,  а надпись
осталась: намертво въелась в стену. Потом мы проехали мимо озер