очисленных групп
экскурсантов, которые разбрелись по острову,  только два человека,  несмотря
на все старания, так и  не увидели слонов: Арнаутов и я. Вернувшись несолоно
хлебавши  ночевать  на  "Обь", мы вынуждены  были с тихим бешенством слушать
десятки  восторженных рассказов о слонах, причем  особенно возмущало то, что
они на  каждом шагу попадались даже тем, кто вовсе их  не искал. Более того,
Димдимыч,  оказывается, фотографировал  группу слонов, когда мы проходили  в
ста метрах от него!
     -- А  разве  вас тоже  интересовали  слоны? --  честно округлив  глаза,
удивлялся   Димдимыч.  --   Вот   бы  никогда   не   подумал...  Ладно,   не
расстраивайтесь, я подарю вам по фотокарточке, а дома вы можете соврать, что
сами сфотографировали.
     Следующим утром, глотая  на ходу  бутерброды,  мы  с  первой же оказией
отправились   на   остров,  дав   себе   страшную   клягву  "без  слонов  не
возвращаться". От причала до берегов пролива Дрейка было полчаса нормального
хода,  но мы  преодолели это  расстояние минут  за десять, потому  что  один
матрос  похвастался, что  только  что вернулся оттуда  и  видел  целый  полк
слонов.
     -- Просто ступить невозможно!  -- пожаловался  он.  -- Их там как собак
нерезаных,  повсюду  летают...  то  есть  лежат.  Огромные такие,  ростом  с
пингвинов, то есть с моржей, а то и больше. Спешите, пока их мухи не съели!
     И  хотя в сообщении матроса  было что-то неуловимо несолидное, мы бегом
ринулись  в указанном  направлении. Никаких  слонов  на берегу,  конечно, не
было.  Лишь  красноносый  пингвин  спешил  по  каким-то   неотложным  делам,
недовольно покаркивая на тюленей, развалившихся на самой дороге.
     Весьма  удрученные,  мы  пошли  вдоль по  берегу,  для  самоутверждения
спугнули и загнали в  воду  старого тюленя и наконец добрались до высоченной
скалы, преграждавшей дальнейший путь: чтобы обогнуть ее,  нужно было прыгать
по  торчащим из моря камням.  К тому же со  скалы нависал  снежпый карниз  в
добрую сотню тонн, который рано или поздно обвалится. Если поздно -- это его
личное дело, а если рано?..
     Мы  внимательно  посмотрели друг на друга,  мысленно  перекрестились  и
запрыгали  по камням, огибая  скалу. В интересах правды должен заметить, что
карниз при  этом  не  обвалился, так что "закон  бутерброда"  на этот раз не
сработал.  Очутившись  на твердой земле, мы окинули взглядом окрестность и в
едином порыве воскликнули: "Они!"
     На  обширном, залитом солнцем  пляже  вразвалку  лежали слоны.  Их было
значительно меньше, чем  нерезаных собак, но десятка полтора,  бесспорно,  в
наличии имелось.
     Совсем  рядом с нами  в  компании двух нежно прижавшихся к  нему подруг
сладко  похрапывал  самец  длиной более  четырех метров. Услышав  наши шага,
самки забеспокоились и начали  толкать локтями в  бок  своего  владыку.  Тот
недовольно  приоткрыл  глаза,   неприлично   почесался  ластом-пятерней,  до
странности похожим  на  кисть  человека *,  и неожиданно  раскрыл  клыкастую
розовую пасть, словно приглашая: "Можете убедиться, голубчики, что в услугах
дантиста я пока  не  нуждаюсь!" Человек среднего  роста,  вроде меня, мог бы
запросто спрятаться в ней от дождя, но сейчас в этом не было необходимости.
     Сфотографировав  слона с разинутой  пастью, я вполне удовлетворил  свою
любознательность,  чего нельзя  сказать о Гене. Ему  очень хотелось  заснять
тушу в разных ракурсах.
     --  Если подойти  к слону и щелкнуть  его по носу, --  уговаривал  меня
Гена, -- получится потрясающий кадр! Понимаешь? Слон бросается на человека!
     Я легко сообразил, кто будет тем самым человеком, на которого бросается
слон, и наотрез отказался участвовать в этом сомнительном мероприятии. Тогда
Гена завертелся  вокруг слона и добился того, что тот стал на передние ласты
и расширил пасть до  таких  пределов,  что  в нее  мог бы въехать самосвал с
прицепом. "Одну  минутку!  --  умолял Гена,  щелкая  затвором.  --  Спасибо,
благодарю за внимание, вы свободны!"
     Слон оглянулся, убедился в том, что его гарем уже скрылся  в  море, и с
неожиданным для такой туши проворством задом сполз в воду.
     Зато другой слон, молодой красавец с черными цыганскими  глазами, повел
себя более агрессивно. Когда  мы подошли, он загорал рядом с одним  милым  и
шаловливым  созданием  весом  в  полторы-две  тонны.  Увидев  нас,  создание
зарделось,  как   деревенская  девчонка,  которая  целовалась  у  плетня,  и
обратилось  в  беспорядочное  бегство. Слон был до  крайности  раздосадован.
Видимо, его волновали соображения престижа, потому что существо,  оказавшись
в безопасности, плавало у берега и подзадоривало приятеля фырканьем. Глаза у
молодца налились кровью, он встал на дыбы, на целый метр оторвав туловище от
     *  Этот факт  стал предметом  бурной  дискуссии, развернувшейся в нашей
каюте.  Однако  большинство   все-таки  склонилось  к  выводу,  что  человек
произошел от обезьяны.
     земли,  и  столь  грозно  рявкнул, что  мы  предпочли на всякий  случай
раскланяться. Презрительно  бросив  нам вдогонку: "Попадитесь  мне только!",
слон кивком головы дал понять  подружке, что она может смело рассчитывать на
его покровительство.
     Видели мы двух мам с детенышами, совсем крохотными младенцами  весом не
более  трех-четырех центнеров.  Для  того  чтобы  дети  не  болели  рахитом,
заботливые  мамы  устроили  им  солнечные  ванны, и  мы, боясь  нарушить эту
идиллию, на цыпочках прошли стороной.
     Но наибольшее впечатление произвел на нас один колоссальный старый слон
с разорванным носом  и дюжиной  глубоких шрамов на теле. Пятиметровый гигант
мирно  дремал   на  разогретой  гальке,  которая  продавилась  под  тяжестью
многотонной туши. Когда мы поинтересовались, кто его так разукрасил, слон не
соизволил   даже  приоткрыть   пасть.  Он   только   буркнул  сквозь   зубы:
"Проваливайте!" -- и вновь  погрузился в  свою думу.  Наверное, вспоминал те
годы, когда был молодым и привлекательным парнем, которому  ничего не стоило
вскружить  голову  любой красавице  и разогнать с позором ее поклонников. Но
теперь силы не  те, мудрость и  опыт  не  заменяют  молодости,  а  любовь  в
преклонном возрасте обходится дорого. И слон печально вздохнул...
     Мы были на  этом лежбище несколько раз и прониклись к  слонам сердечной
симпатией.  Добрые,  спокойные  и  безобидные животные.  Свое  название  они
получили, видимо,  из-за  солидных размеров  и  здоровенного  носа,  этакого
рубильника,  который,  вытягиваясь,  напоминает  небольшой  хобот.  Если  не
ошибаюсь,  среди нынешних  обитателей  моря, которых  человек еще  не  успел
перебить, слон  по своим габаритам занимает  третье место, вслед за китами и
китовыми акулами. Правда, когда-то, старики сказывали, попадались в океане и
морские коровы, которых бог тоже ростом не обидел, но с ними уже покончили.
     Пока  Антарктида остается заповедником,  слоны могут чувствовать себя в
относительной  безопасности. Как и  пингвины,  человека они не боятся, знают
его  только  "с  хорошей  стороны",  как говорил  подпоручик  Дуб.  И  будем
надеяться, что они не узнают человека  "с плохой стороны", потому что  время
великих охотников, истребителей земной и морской фауны, кажется, проходит.
     Битва при Ватерлоо, или Как
     играют в футбол в Антарктиде
     Приближался  день  выхода  в  море.  Разгрузка  "Оби"  шла  без  помех,
строители на берегу вот-вот  должны были закончить монтаж нового дома, и  мы
пользовались каждой возможностью, чтобы еще разок побывать на острове. Между
судном и  островом с утра до  вечера  курсировали плавающие  машины, которые
прямо из воды  выходили  на берег и  своим ходом доставляли на место грузы и
пассажиров.  С острова  на "Обь" шел  встречный поток экскурсантов, наших  и
чилийских  полярников,  высокие  стороны соревновались в гостеприимстве,  то
есть угощали друг  друга "чем бог пошлет", крутили кинофильмы, вели беседы и
обменивались сувенирами.
     В  один из  таких дней  начальник  чилийской станции  Хорхе Вилья нанес
капитану Купри визит дружбы.
     -- Мистер Купри, -- спросил Хорхе Вилья -- а почему бы нам не сыграть в
футбол?
     -- Превосходная идея, -- сказал капитан.
     -- Значит, по рукам? -- спросил Хорхе Вилья.
     -- По рукам, -- сказал капитан.
     --  Пусть  победит  сильнейший, --  поднимая  рюмку, провозгласил Хорхе
Вилья.
     -- Ол райт, -- поднимая рюмку, сказал капитан.
     Хорхе  Вилья  отплыл  на  катере  готовить  свою  дружину,  а  на "Оби"
состоялось экстренное совещание футболистов.
     --  Возьмем у чилийцев реванш за поражение нашей сборной на  первенстве
мира в 1962 году? -- спросил капитан.
     -- Возьмем! -- хором заверили футболисты.
     В  этот день на Ватерлоо стояла великолепная  летняя погода -- градусов
пятнадцать ниже нуля, ветер умеренный, с порывами до сильного.  Для игры был
выбран  свободный от снега  участок  берега, покрытый галькой. Одной боковой
линией  служило  море,  другой --  бушующая  толпа  болельщиков,  в  которую
затесалась  дюжина бездельников-пингвинов,  больших  любителей  всякого рода
зрелищ. Пингвины оживленно переговаривались  и с большим нетерпением ожидали
начала матча.
     И вот под овации зрителей  на  поле  в  тренировочных костюмах выбежали
футболисты. Их приветствовал Капитан Купри. На капитане была теплая шуба, он
мог говорить интересно и долго, но посиневшие от холода футболисты  отчаянно
дрыгали  ногами и бросали  на  оратора  красноречивые  взгляды.  И  капитан,
произнеся скороговоркой традиционные  слова любви  и дружбы,  закончил  речь
предупреждением:   запасным  голкипером  в  заявку  нашей  команды  включена
буфетчица "Оби" Даша.
     От  имени чилийцев с галантным протестом выступил правый защитник Хорхе
Вилья.  Он заявил, что,  если "сеньорита  Дашья"  станет  в ворота,  чилийцы
заведомо проиграют, ибо вместо града мячей будут  осыпать красивую сеньориту
градом комплиментов.
     Капитан  Купри  великодушно  приняв  протест  и  объявил  международную
встречу  по  футболу  Чили --  СССР  открытой.  На  поле сразу  же  ринулись
футболисты, застрочили кинокамеры.
     --  Спешите запечатлеть наши незабываемые лица!  -- взывал центрфорвард
Гена Арнаутов. -- Выбирайте ракурс! Я мужественнее всего выгляжу в профиль!
     Главный судья Дима Шахвердов прогнал болельщиков с поля, дал свисток, и
игра началась.  И  как  началась!  Чуть  ли  не  превратившиеся  в  сосульки
футболисты с такой прытью забегали по полю, что из гальки посыпались искры
     Поначалу   игрой   овладели  чилийцы.   Будучи  яркими  представителями
латиноамериканского футбола, они неистово любили мяч и ни за что не желали с
ним  расставиться.  Каждый чилиец,  овладев  мячом,  считал священным долгом
обвести всех противников, сделать самому себе пас пяткой, коленкой и головой
и в  падении  ударить  по воротам. Особенно  отличался левый крайний Алексис
Заморано. Его финты заставляли болельщиков стонать от восторга, а удары были
столь коварны, что лишь фантастические  прыжки нашего несравненного вратаря,
радиста из Мирного Бориса Жомова, спасали команду от верных голов.
     Но вот  игра выровнялась. Обнаружилось, что ь скорости  наши футболисты
превосходят чилийцев,  особенно Женя Славнов, бортмеханик  полярной авиации.
Скорость,  с  которой  он перемещался  по полю, потрясала воображение (после
матча Женя признался, что забыл надеть теплое белье и спасался от простуды).
После одного великолепного рывка он  оставил  позади  себя защитников, вышел
один на один и ударил по мячу с  такой силой, что выползший на берег  тюлень
был буквально выброшен обратно в море.
     Спустя минуту тактическая зрелость нашей команды  проявилась  в  игре в
одно касание. Повар Ваня Волокитин дал пас Славнову,  Славной --  Арнаутову,
Арнаутов блестящим финтом  ушел от Хорхе Вилья, замахнулся  и мощным  ударом
ноги вырыл из поля не меньше двух пудов гальки. Дирижер  болельщиков Валерий
Фисенко взмахнул рукой, и стадион дружно рявкнул:
     -- Ма-зи-ла!
     Пока "мазила" растирал ушибленную ногу, игроки обеих команд с  гиканьем
и   свистом  понеслись  спасать  мяч,  улетевший   в  море.   Спасли.   Игра
возобновилась. Первый тайм ничья: 0 : 0.
     В перерыве  к нашим  болельщикам пришло с  "Оби"  подкрепление.  Ребята
рассказали,  что первый помощник  капитана  Ткачев в  бинокль  наблюдает  за
матчем  и ведет репортаж  по судовой трансляции. Кроме того,  старпом Сергей
Алексеевич велел передать, что  в случае поражения  вся  футбольная  команда
будет  до  конца  рейса чистить  картошку  на камбузе.  Поэтому второй  тайм
начался такими атаками наших футболистов, что чилийский вратарь  прыгал, как
кузнечик, вытаскивая самые безнадежные мячи. И лишь два раза  его мастерство
оказалось бессильным.
     Сначала Ваня Волокитин, прорвавшись по центру, редким по красоте ударом
вбил в  сетку ворот зеваку-пингвина. Гол не засчитали, так как судья  решил,
что Ваня был в офсайте. Судью освистали.
     Зато второй гол стал украшением матча.  Арнаутов, перед которым  маячил
огромный неначатый мешок картошки, яростно лез в самое пекло. И  его  усилия
не пропали  даром. Выбрав момент, когда сильнейшим порывом ветра  чилийского
вратаря  выдуло из ворот, Гена точным ударом вогнал мяч  в сетку. Боже,  что
творилось на стадионе!
     -- Гол забил Арнаутов -- Советский Союз! Арнаутор -- это антарктический
Пеле! Гип-гип-ура замечательному бомбардиру!
     От этих  ликующих  возгласов (автором которых,  кстати говоря,  был сам
Арнаутов) все болельщики пришли в экстаз. А  замечательный бомбардир, выгнув
дугой грудь, гоголем прохаживался по полю и небрежно ронял;
     -- Автографы потом! Фисенко, отнеси мои лавровый венок на камбуз!
     Этот гол так и остался единственным.
     Несколько слов в заключение. Когда полтора месяца спустя "Обь" пришла в
Ленинград, мы были весьма удивлены: среди многотысячной толпы встречающих не
оказалось  представителей  футбольной  общественности  --  ни  Гранаткина  с
памятным  кубком,  ни  Морозова, ни  Гуляева,  ни  других корифеев, уверенно
ведущих наш футбол от одной победы к другой.
     --  Лезь из кожи вон,  забивай  решающий гол, а тебе и букета цветов не
преподнесут... -- ворчал Арнаутов.
     Его  недоумение разделяла все участники и свидетели исторического матча
Чили  --  СССР,   вписавшего   новую   замечательную  страницу  в   летопись
антарктического футбола.
     Антарктида осталась за кормой
     За время долгого и утомительного плавания вдоль берегов континента я не
раз представлял себе эту картину -- как скрывается вдали Антарктида. Да и не
я один: полярники, многие из которых не были дома уже полтора года, спали  и
видели во сне, как "Обь" берет курс на север.
     Думать  об этом было и  радостно и грустно.  Почему  радостно,  вряд ли
стоит объяснять, а грустно потому, что  полярник, расставаясь с Антарктидой,
не знает, увидит ли  он  когда-нибудь вновь этот  материк, в  который вложил
кусок своей жизни.
     И  когда "Обь"  вышла  в пролив  Дрейка, десятки человек столпились  на
корме,   чтобы   пережить   необычайно   трогательный  и   волнующий  момент
исчезновения за горизонтом последней скалы ледового континента.
     Увы! На прощание природа преподнесла нам два досаднейших сюрприза.
     Представьте  себе, что вы  смотрите по телевизору хоккейный матч,  и  в
самый напряженный  момент,  когда у  ворот  дикая  свалка, а  шайба мечется,
скачет  как сумасшедшая от  клюшки к  клюшке,  режиссер передачи переключает
картинку на  экране, чтобы крупным  планом показать очаровательную блондинку
со  вздернутым  носиком.  В  другое  время  вы  и  сами,   цокая  языком  от
удовольствия, глазели  бы на эту блондинку, но сейчас хватаетесь за голову и
шлете режиссеру исключительно сердечные пожелании, форма  которых зависит от
состава сидящих рядом с вами зрителей.
     Примерно  такую  же шутку  сыграла с нами природа. В  те  самые минуты,
когда  упомянутая выше скала властно приковала к  себе все  взоры, ее окутал
невесть откуда появившийся туман. С  каждым вашим проклятием  он  все больше
сгущался,  а  когда  соизволил рассеяться, Антарктида исчезла за горизонтом.
Затем,  чтобы  уважаемая  публика  быстрее  пришла  в себя, на разгоряченные
головы обрушился все более свирепеющий ветер  -- и начался шторм. Да  такой,
какого мне до сих пор испытывать не приходилось.
     Когда  я вполз  в каюту,  первым  живым  существом,  встретившим  меня,
оказалась  банка  с вишневым вареньем. Она лихо отплясывала на столе канкан,
расплескивая  содержимое  на  рождаемый в  муках  научный  отчет  Димдимыча.
Укротив банку, я не сумел  увернуться  от  стакана с настоем шалфея, которым
спасался от  надкостницы; сунул в  кронштейн  треснувший стакан и  рухнул на
диван,  нокаутированный  в  солнечное  сплетение  вторым  томом  "Дневников"
братьев Гонкур; спрятал  под подушку Гонкуров -- и  чуть  не выломал головой
дверь от каюты.
     Да,  так еще не  качало  ни  разу!  Когда  я решился  пойти на  обед  в
кают-компанию, оттуда, как грозное предупреждение,  стремительно вылетел Н.,
с ног  до  головы  залитый  супом  из свежих  овощей.  Иссиня-черная  борода
пострадавшего  была  изысканно украшена зеленым горошком, а в  зубах торчала
недоглоданная   кость.  Проревев  что-то  нечленораздельное,  Н.  скрылся  в
туалете.  Я  всетаки вошел и,  нарушая правила поведения в кают-компании,  с
недопустимой  фамильярностью  бросился  в  объятия  капитану  Купри.  Эдуард
Иосифович  невозмутимо заметил,  что мы, кажется,  сегодня уже виделись,  и,
ухмыльнувшись, пожелал приятного аппетита.  Я поблагодарил, мертвой  хваткой
вцепился в дежурного, извинился и кое-как уселся на свое место.
     За столом шел спор: это уже отобедавший Павел Майсурадзе доказывал Гере
Сакунову, что шторм пустяковый, говорить не о чем. Гера, опытный метеоролог,
соглашался с тем,  что  говорить о  шторме не обязательно, но ставил проливу
Дрейка за поведение одиннадцать баллов.
     --  Девять, а то и меньше! -- яростно  оспаривал  эту оценку  Павел. --
Разве при одиннадцати я мог бы так стоять не шелохнувшись?
     Тут Майсурадзе всплеснул руками, как орел крыльями, и мгновенно исчез в
соседнем с нами  читальном  салоне. Оттуда сначала  донесся грохот сбиваемой
мебели, а потом гортанный голос нашего недавнего собеседника:
     --  Уж  в  этих делах, Валера, я немножко  разбираюсь:  от  силы десять
баллов!
     "Обь" стонала и трещала, словно ее со всех сторон избивали многотонными
кувалдами. По  слухам, крен временами превышал тридцать  пять  градусов, но,
когда нас швыряло от одной стенки к другой, нам казалось, что эта цифра явно
преуменьшена.  По  коридорам  лунатиками  шастали  страдальцы, мутным взором
отыскивая туалет. Томные лица этих  мучеников  вызывали глубокое сочувствие.
Пассажиру, как  лицу  без определенных занятий, в такую  качку рекомендуется
либо  крепко заснуть, либо попытаться отвлечься интересной беседой. Я выбрал
второе и полез наверх, в рулевую рубку.
     Здесь гремел... хохот! Я даже сначала не поверил своим ушам  и подумал,
что  у меня от  качки начались  галлюцинации. Нет, в самом  деле: гигантские
волны перехлестывают  через  бак,  докатываясь до  рубки и заливая  окна,  а
капитан  и оба его помощника, первый и старший, настроены отнюдь не минорно.
Выяснилось,  что шторм здесь  ни при чем. Ничего  особенно страшного в  этом
шторме нет, хотя он и действительно одиннадцатибалльный. "Обь" выносила и не
такие. Просто Сергей Алексеевич рассказывал, как его молодая жена приступала
к  педагогической деятельности. Вернувшись  после  первого  дня  домой,  она
заявила,  что  из  школы уходит и  учительницей больше  не  будет. Почему? А
потому, что ученики ее спросили: "Можно, мы будем вас называть просто Галя?"
     Затем мы  начали  вспоминать  подробности вчерашнего  матча,  и  Сергей
Алексеевич выразил сожаление, что ему  не довелось поиграть.