беремся.  Идем, за
саночки вдвоем  держимся,  анекдоты  рассказываем, хохочем. Очень  нам  было
весело.  Помню, что когда снег подо мной провалился и я полетел вниз, то еще
продолжал повизгивать.  Итак, провалился, держусь за веревку от  саней и  от
скуки  дрыгаю  ногами  в воздухе. И  тут  наблюдаю  ужасную  картину:  Коля,
которому очень не хотелось одному возвращаться в Мирный, решает меня спасти.
А для  этого он намеревается  бросить санки и протянуть мне руку  помощи. Вы
скажете -- честный и  благородный поступок. Может, так  оно  и есть. Но если
Коля отпустит санки, кого он будет спасать? В лучшем случае мою  репутацию и
светлую память. Поэтому  я  мгновенно  срабатываю и со страшной  силой  ору,
чтобы  он не бросал санки,  а, наоборот, держался за них, как  за лотерейный
билет,  который выиграл швейную машину.  Коля тоже срабатывает и вытаскивает
меня  за  санки.  Вытаскивает  и  начинает  хохотать  еще  больше,  чем  над
анекдотом. "Иду, -- хохочет, -- гляжу, -- хохочет, -- а вместо тебя на  меня
твоя голова смотрит!"  Я тоже засмеялся  так  называемым нервным смехом и не
мог  остановиться, пока не заглянул в трещину: красивая такая, голубая и без
дна. Остальную дорогу до Мирного икал, потом прошло, после щей с мясом...
     Среди  слушателей  были Саня Ненахов,  Виктор Сахаров и  другие "адские
водители" папы Зимина. Добавляя  все новые подробности, они  стали наперебой
рассказывать, как встречала поезд группа Фисенко на трассе Мирный -- Восток.
Валерий морщился и негодующе мотал головой.
     -- Вы изложили  только концовку -- и ту исказили. Разве можно по хвосту
судить о лошади? А где психологические детали? Где сюжет? Образы персонажей?
     -- Расскажи про детали, сюжет и персонажи, -- потребовали слушатели.
     -- Только без  вранья!  -- решительно заявили  Юрий  Зеленцов  и  Игорь
Сирота из группы Фисенко.
     -- Отродясь  не врал!  --  Валера  обиженно  перекрестился.  -- Сообщаю
кристальную правду.  Дело было так. В  октябре 1969  года  наш буровой отряд
выехал из Мирного на пятидесятый километр.  Задача -- пробурить Антарктиду и
поднять керн. Нашли ровное место, поставили вышку,  балок, проводили ребят и
остались одни. Юра, как все знают, -- большой профессионал по  сну, но тогда
ему  пришлось  спать меньше  других,  потому  что  он  выполнял  обязанности
главного  механика,  главного энергетика, метеоролога, синоптика, начальника
радиостанции и  парторга. Отыгрался  он потом, в Мирном, где по  возвращении
проспал трое суток  и встал худой и  голодный, как медведь  из берлоги после
зимней  спячки.  Игорь  же   был  главным  инженером,   буровым  мастером  и
шеф-поваром   ресторана  "Пятидесятый   километр".   Я   осуществлял   общее
руководство.  Юра  поднимался  первым  без  пятнадцати  семь  и  шел снимать
показания с  приборов. Его  морально угнетало,  что мы еще спим,  и  поэтому
через  полчаса  он  с  наслаждением будил  Игоря,  который,  проклиная  свою
несчастную  судьбу,  выползал  из мешка и топал на  камбуз разогревать  свою
подгоревшую кашу...
     -- Ни разу не подгорала! -- возмутился Сирота.
     -- Зола не подгорает! -- тихо вставил Зеленцов.
     --  ...разогревать  свою золу  с мясом,  -- исправился Валера. -- Шучу,
каша  была  хорошая;  мы, во всяком  случае, ни  в  какой другой ресторан не
ходили. Кашу  мы запивали компотом, если Юра, чемпион  и рекордсмен мира  по
этому продукту, не успевал выдуть его до завтрака.
     --  Преувеличение.  Я всегда  оставлял  немного товарищам,  --  скромно
уточнил Зеленцов.
     -- ...запивали кашу  столовой  ложкой компота, великодушно оставленного
Юрой, -- вновь поправился Валера. -- Буровой отряд работал у нас неплохо, за
пятьдесят дней  прошли  скважину в двести  пятьдесят метров  и подняли около
трех  тонн  керна,  того самого, что  едет  с  нами  домой  в рефрижераторе.
Работали часов  по шестнадцать  в сутки, скучать  было  некогда, но  если  в
Мирном  ночами  снился  Ленинград то  на  пятидесятом  километре  нам снился
Мирный, в котором сосредоточилась вся цивилизация: кают-компания, баня, кино
и  Ксюха,  которая всегда  спала в нашем  шестом  доме и облаивала  всех там
непрописанных. Короче, ждали поезд с огромным нетерпением, в день его выхода
не слезали с вышки,  все глаза просмотрели. Наконец увидели, начали бездумно
палить  из  ракетниц,  и  вот  поезд совсем  рядом,  а  ракеты,  как  назло,
кончились.  Ну как встречать  дорогих товарищей? Залезли на, крышу балка,  и
когда ребята с нами  поздоровались,  мы  в ответ  дружно залаяли. Почему?  А
потому, во-первых, что ни  ракет,  ни коньяку  у нас не было, а во-вторых, в
Мирном все равно были уверены, что мы одичали!
     Сюрпризы острова Ватерлоо
     Со станции Беллинсгаузена для меня началась Антарктида; в первой  части
повести я  уже рассказывал об  одном дне, проведенном  на Ватерлоо.  Правда,
тогда на берег сошел совсем еще зеленый новичок с  расширенными от  восторга
глазами,   готовый  обратиться  на  "вы"  к  самому  захудалому  пингвину  и
вызывавший  улыбки  бывалых  полярников своей чудовищной наивностью.  Однако
месяц на Востоке  вышиб  из новичка излишки  восторга, а месяц  в Мирном  --
остатки наивности;  и хотя  главного в Антарктиде -- зимовки --  новичок  не
испытал, но  пообтерся,  объездился,  нашпиговался  опытом --  словом, начал
превращаться в того самого воробья, которого на мякине не проведешь.
     Пусть только читатель не подумает, что бывший новичок испытывал скуку и
безразличие, когда "Обь" бросила  якоря в  тихой бухте острова.  Отнюдь нет!
Мой  прошлый визит  был слитком  кратковременным, и  главным впечатлением от
него был бронхит, которым я обзавелся после того, как рухнул по пояс в ручей
у    "моста    Ватерлоо".    А    теперь,   судя    по    радиограммам    от
приятелей-беллинсгаузенцев,  меня  ждало  много интересного. Так,  последняя
радиограмма гласил: "Ручей почти  высох  но  не  расстраивайтесь имеете шанс
выкупаться в озере". Обнадеживающая  весточка.  Кроме того, я  хотел поближе
познакомиться с чилийскими полярниками и поглазеть на морских слонов.
     Как видите, программа обширная, и времени для ее выполнения должно быть
достаточно, так как "Обь" везет  детали большого дома для беллинсгаузенцев и
строителей с Молодежной, которые будут этот дом монтировать.
     Так и получилось.  На Ватерлоо я пробыл десять дней и теперь перехожу к
рассказу о встречах и событиях, имевших место в указанные отрезок времени.
     Микробиолог Джон и доктор Гусаров
     Ручей действительно почти высох,  и на этот раз до медпункта, где живет
хирург  Геннадий Гусаров, я  добрался без  приключений. Геннадий  познакомил
меня  со своим  соседом -- молодым, высоким и, конечно, бородатым блондином.
Когда в  декабре  прошлого  года "Профессор Визе" покидал Ватерлоо, с берега
нам  прощально махали руками  тринадцать  полярников.  "Обь"  уже  встречали
четырнадцать  человек:   в  коллектив  станции  полноправным  членом   вошел
американский микробиолог Джон Крум.
     --  Я сыграл большую роль!  --  пошутил  Джон  -- Я ликвидировал  своей
персоной "чертову дюжину"!
     Чтобы произвести  такую  длинную  фразу, Джон  неоднократно прибегал  к
помощи Гусарова, прилично владеющего английским,  А когда Геннадий  похвалил
своего ученика, польщенный Джон решился рассказать целую историю.
     Недавно  Ватерлоо  посетило американское  туристское  судно:  несколько
десятков  туристов,  видимо,  не  самых  бедных  в Штатах людей, решили ради
экзотики поглазеть  на  ближайшую  к  цивилизации точку Антарктиды.  И вот к
Джону подошел один американец и с трогательной доверчивостью сообщил, что он
очень мало и плохо говорит по-русски.  Джон  сочувственно ответил, что  и он
тоже  "чуть-чуть".  Американец удивился и  спросил, где  его  собеседник так
здорово  овладел английским.  Джон  пояснил, что в штате Северная  Каролина.
Потрясенный  американец  закричал, что  он  тоже  из  Северной  Каролины,  и
поинтересовался, сколько времени мистер там жил. "Двадцать  лет", -- ответил
Джон.
     Джон оказался чуточку флегматичным, но  скромным  и приятным в  общении
собеседником и  потому  в  последующие дни получал от ребят с "Оби"  столько
приглашений, что вынужден был с тысячью извинений часть их отклонять, говоря
при этом: "Не могу же я совсем забросить на  произвол  судьбы моих маленьких
друзей!"  Так он  называл простейшие микроорганизмы, ради изучения которых и
отправился в Антарктиду.
     --  Простейшие  --  это  очень важно, -- говорил Джон.  -- Очень, очень
важво. Если их наблюдать в течение ряда лет, можно сделать серьезные научные
выводы. Например,  о степени загрязнения Антарктиды. После  Беллинсгаузена я
хочу  поехать к  японцам  на  Сева,  а  потом мечтаю поработать  на Байкале,
который считаю самым интересным  озером в мире. Как по-вашему,  удастся  мне
осуществить  эту  мечту?  Учтите, что  к  концу  зимовки  я надеюсь говорить
по-русски без помощи моего учителя, доктора Гусарова!
     Для своих двадцати четырех лет Джон на редкость серьезен и, как говорят
ребята, очень трудолюбив. В ужин его чуть ли не силой приходится отрывать от
микроскопа.
     -- Если я буду мало работать, -- с улыбкой пояснял Джон, -- за что меня
кормить? А если серьезно, то я люблю  свою работу и хочу чего-то добиться  в
жизни. Родители мои люди небогатые, рассчитывать на их помощь не приходится.
Университет мне удалось закончить  только благодаря тому, что получил кредит
на плату  за обучение.  Весь  свой  годовой  заработок возвращу  кредиторам,
расплачусь и тогда начну работать на себя.
     Мы расспрашивали его о настроениях молодежи в Соединенных Штатах.
     -- Много разных взглядов,  точек  зрения, модных  увлечений, -- говорил
Джон. -- Одно время очень распространились хиппи,  теперь их стало меньше. Я
сам был  хиппи и ходил босиком, но  вести такую  жизнь  мне оказалось не  по
карману: модные лохмотья стоят очень  дорого. Какой-нибудь программы у хиппи
нет,  это  болезнь юности, и  она проходит, но  быстрее  у  тех,  кому  надо
зарабатывать на жизнь.  А что касается  политики,  то  среди  молодежи очень
популярны   были  Джон  и   Роберт  Кеннеди,  которые   казались  нам  более
прогрессивными и либеральными,  чем  их соперники.  К  сожалению,  и  братья
Кеннеди не покончили с  войной во Вьетнаме, о чем мечтала вся наша молодежь,
потому что мы не хотим погибать во имя  каких-то очень туманных политических
лозунгов...
     Беседа  с  нами  потребовала  от  Джона  столь  больших усилий,  что он
извинился  и  "выключился  из  игры". А я, горя  нетерпением, набросился  на
Гусарова с просьбой рассказать о тех  необычных визитах, которые были в наше
отсутствие.
     --  У нас создалось впечатление, что туристы, прибывшие на американском
судне,  -- это  просто  скучающие миллионеры,  и  развлекать их  не  было ни
особого  желания,  ни  времени,  --  сказал Геннадий. --  Начальник  станции
предоставил  в их распоряжение вездеход, они отправились на экскурсию,  а мы
продолжали заниматься своими  делами. Вышел я из дому, вижу -- навстречу мне
идет  пожилая,   но  энергичная,  спортивного  склада   женщина.  Спрашивает
по-английски,  не знаю ли,  где можно найти  доктора.  Я  отрекомендовался и
спросил, чем могу быть полезен. Оказалось, что в  медицинской помощи  она не
нуждается, ей просто нужно перезарядить фотоаппарат, а у доктора, по слухам,
имеется зарядный мешок.
     Я  выполнил   ее   просьбу,  и   мы  разговорились.  Она  сказала,  что
воспользовалась  редкой возможностью  повидать  Антарктиду и очень сожалеет,
что  такое интересное путешествие  ей довелось  совершить  без  мужа: Эрнест
очень любил путешествовать, он был известным в Америке  писателем и объездил
полмира.
     -- Хемингуэй? -- спросил я.
     -- Да, -- удивилась она.
     -- И вы... Мэри Хемингуэй?!
     Она смотрела на меня и улыбалась. Я извинился и побежал за ребятами.
     В одну  минуту  вся  станция  узнала,  что в медпункте  находится  Мэри
Хемингуэй, спутница  жизни выдающегося  писателя. Мы  выставили  на стол все
лучшее,  что  хранилось в  наших кладовых, угостили  Мэри  полярным  обедом,
расспрашивали ее,  танцевали  с ней под радиолу. Метеоролог Энн Креэм принес
эстонский  журнал  с  рассказом  Хемингуэя  и  подарил  его  Мэри.  Она была
растрогана таким приемом и долго сидела  с нами в кают-компании, рассказывая
о  Хемингуэе,  о  том, что он  всегда  с большим интересом относился к нашей
стране, высоко  ценил  советского  читателя.  Сама она  уже один раз была  в
Советском Союзе и надеется, что и этот раз не последний.
     Геннадий  подарил  мне  фотографию: Мэри  Хемингуэй в кругу  полярников
станции Беллинсгаузена.  Я вспомнил мудрое  изречение  знакомого  по  Северу
летчика Горбачева: "Все самое интересное происходит за день до вас или через
день после вашего отлета".
     С  Геннадием  у  меня  еще во  время  перехода на  "Визе"  установились
добрососедские  отношения.  Целый   месяц  мы  сидели  за  одним  столом   в
кают-компании и,  насколько я помню,  не успели надоесть друг другу.  Доктор
молод, строен, высок и красив;  карие  глаза, черные волосы и острая бородка
делают его похожим на разночинца времен  Писарева. Впрочем, среди полярников
такой тип не редкость: Валерий Чудаков, например,  словно  сошел  с  картины
Репина "Отказ от исповеди". До Беллинсгаузена Геннадий заведовал  отделением
в хирургической  клинике  известного ленинградского профессора  Углова,  где
занимался изучением врожденных пороков сердца, и  подготовил  диссертацию. В
Антарктиде доктор не новичок. В Девятую экспедицию он зимовал на Молодежной,
участвовал в походе Восток -- Мирный и пришел на вторую  зимовку, умудренный
полярным опытом.
     Здесь  доктору Гусарову  предстояло нанести два визита, после которых в
чилийских  газетах замелькало странное для русского  уха  созвучие: "Сеннади
Гусардви".
     Однако, прежде чем поведать эту историю, напомню читателю, что  рядом с
нашей станцией Беллинсгаузена, в нескольких стах  метрах находится чилийская
антарктическая  база.  У  соседей,  с  которыми  у   наших  ребят  сложились
исключительно  дружеские  отношения,  доктор  Гусаров   пользовался   особым
расположением: не  только  благодаря личным  качествам,  но и потому, что на
чилийской станции не было врача.
     По  первому зову  и  без специальных  приглашений Геннадий  приходил  к
чилийским друзьям и оказывал медицинскую помощь.
     -- Двадцать третьего декабря я навестил одного больного, -- рассказывал
Геннадий, --  и тут  ко  мне  подходит  Хорхе Вилья, начальник  станции. "Не
можете  ли  дать  по  радио консультацию  своему коллеге,  с корабля "Пилото
Пардо"? У одного офицера подозрение на аппендицит".
     Чилийские  радисты были  уже наготове.  Переговаривались  мы с  помощью
морзянки. Меня спросили, не могу  ли я вместо устной  консультации прилететь
на  судно, чтобы в случае  необходимости произвести операцию. Я  поставил  в
известность  начальника станции  Симонова,  получил, конечно, его  "добро" и
вскоре уже летел над  морем:  чилийцы не сомневались  в нашем  согласии и во
время переговоров выслали вертолет. Через полчаса я был на корабле, вместе с
молодым   судовым   врачом-практикантом   осмотрел    офицера,    подтвердил
предполагаемый  диагноз  и   немедленно   сделал   операцию.  Действительно,
промедление могло привести к беде:  у больного был остро развившийся гнойный
аппендицит.  Отдохнув  за  чашкой кофе в  каюте  командира, я  на  вертолете
вернулся домой.
     Прошло  три недели. Неожиданный звонок с чилийской станции: простите за
беспокойство, но с  корабля "Пилото  Пардо"  за  доктором Гусаровым  вылетел
вертолет. И  снова  аппендицит! Я предупредил по  радио,  чтобы больного, не
теряя  времени,  готовили  к  операции, и отправился  на  судно.  Мой первый
пациент, уже  совершенно здоровый, весело встретил меня на палубе и провел в
операционную,  где уже  лежал на столе заболевший матрос.  Минут за тридцать
сделал операцию,  пообедал и вылетел обратно, буквально с "доставкой на дом"
-- вертолет приземлился  в десяти метрах от моего медпункта. Иду домой, а за
мной следом второй пилот с каким-то ящиком. Это чилийские моряки преподнесли
нашим  полярникам "презент":  свежие помидоры и  плоды  авокадо --  по  виду
груши,  а по вкусу  нечто среднее между сыром  и  маслом,  очень  напоминают
"Виолу"...   Вскоре   Хорхе   Вилья   вручил  мне   благодарность  чилийской
антарктической группы и  многочисленные вырезки из газет, где меня  называли
"Сенади  Гусардви", "Геннади Гусардви" и сильно переоценивали, скажем прямо,
рядовые операции, о которых  шла речь.  Приятно было другое: с тех пор  наши
отношения с чилийскими соседями стали еще сердечнее,  а это действительно мы
очень ценим: зимовать нам вместе целый год...
     Новые знакомые на берегу пролива Дрейка
     Удивительный уголок природы -- остров Ватерлоо! В хорошую погоду, когда
стихают  сильнейшие  ветры  и пурги,  а  солнце заливает живительным  теплом
каменные горы, тысячи птиц весело носятся над  побережьем, сотни пингвинов и
тюленей,  котики и  морские  слоны  нежатся  на  разогретых камнях,  и тогда
кажется,  что  этот  остров лишь по  прихоти  географов попал в  Антарктиду.
Зоологу здесь раздолье,  немного осталось  в мире уголков, где, нисколько не
боясь человека, бродит на просторе непуганая фауна.
     А фантастические скалы  на  берегу пролива  Дрейка? А  вечно избиваемые
волнами  остроконечные  рифы, которыми  можно любоваться без  устали  целыми
часами?  Особенно  нам  приглянулся  один из  них,  удивительно  похожий  на
повернувшего  голову  барашка.  Он лежал  в  миле  от  берега, весь в  белых
кудряшках от пены прибоя, и, казалось, звал  погладить себя,  приласкать. Он
был совсем  не безобидным, этот  барашек,  недаром подходить здесь  к берегу
моряки и думать  боятся... Во  время одной из  прогулок по  острову  Гусаров
показал   нам   останки   норвежского   промыслового   судна,   давным-давно
разбившегося  об  эти рифы.  Геннадий рассказал, что, когда  он забрел  сюда
впервые,  здесь   валялись  медные  гвозди,  обломки  мачт,   куски  палубы,
корабельной обшивки.  Месяц назад  Ватерлоо посетил американский ледокол, на
борту которого  был один норвежский ученый, Геннадий проводил  его на  место
катастрофы,  и взволнованный норвежец увез обломки судна, чтобы на родине, в
спокойной  обстановке,  изучить  и,  быть  может,  разгадать  тайну  морской
трагедии.
     Видели мы во время  наших прогулок и останки могучих китов, выброшенных
на этот негостеприимный берег штормами.
     К сожалению, обстоятельства не позволили нам совершить поход на окраину
острова  и  поклониться  побережью,  на  которое  сто  пятьдесят  лет  назад
высадились моряки Беллинсгаузена и Лазарева. Туда за месяц до нашего прихода
добрались  гляциолог Леонид  Говоруха с  товарищами и  установили  на берегу
столб с памятной медалью, ими же изготовленной в механической мастерской.
     Но зато на морских слонов, тюленей и котиков насмотрелись досыта.  Если
говорить  чистую правду, то  котиков мы видели  в  единственном  числе. Этот
одинокий бродяга, кутаясь в  свою дорогую, ускользнувшую от пушного аукциона
шубу, сидел  на рифе в трех метрах от берега и при нашем появлении издал ряд
шипящих  звуков, которые в переводе  на русский  язык  означали: "Если  вы с
честными намерениями, то глазейте сколько душе угодно, но прошу не забывать:
за мою шкуру установлен такой  штраф, что никакой вашей зарплаты не хватит!"
Но о штрафе мы знали и  сами, и поэтому  Арнаутов ограничился тем, что смело
полез  в  воду,  залез на риф  и крупным планом  сфотографировал котика. При
попытке же ого погладить котик щелкнул зубами и скрылся в море.
     По пингвинам мы  еще соскучиться не успели, по тюленям тоже, и  львиную
долю нашего внимания уделили морским слонам.
     Но в первый же день  нам  фатально не повезло:  из мног