юмора,  в  котором   преобладала  ирония,  Эдуард  Иосифович  был
интересным собеседником. Импонировала и его внешность:  богатырский рост  (я
уже упоминал о  том, что  капитан "Оби"  был почетным  членом  Клуба "100"),
полное   приветливое    лицо    с   большими   и    неизменно   насмешливыми
голубовато-серыми глазами.  Купри  эстонец и, как истый представитель своего
народа, неизменно  хладнокровен,  сдержан  и корректен.  Во всем  его облике
чувствуется большая  физическая  и  духовная сила. В этом  он напоминал  мне
Гербовича, и  я не раз  сожалел о  том,  что о  взаимоотношениях  этих  двух
незаурядных  людей знаю только понаслышке. Но мне было приятно услышать, что
они уважают друг друга и по человеческим, и по деловым качествам.
     В деле я видел  капитана впервые. Он  и здесь, в этой сложной ситуации,
был  хладнокровен и невозмутим, уверен в себе, и эта уверенность не могла не
передаться окружающим.
     Между тем  "Обь" уже вгрызлась  в ледяное поле. Наталкиваясь на  мощную
льдину,  она  отходила назад  и  с разбегу вползала  на нее, раздавливая лед
своим огромным телом. Треск и грохот, доносившиеся  снизу, лишь подчеркивали
мертвую тишину, стоявшую в рулевой рубке, тишину, нарушаемую лишь  короткими
командами. Но  с каждой минутой становилось все более ясно,  что продвижение
придется прекратить. Я  видел, как  были напряжены  лица Сенько  и  Ткачева,
старшего помощника капитана  Смирнова и его  дублера Утусикова. В этих льдах
"Фудзи"  потерял лопасти правого винта,  но у  него остался еще один, левый.
Изменись ледовая  обстановка, "Фудзи"  еще  сохранит возможность  двигаться,
хотя  и не  с  прежней  скоростью.  Но у "Оби"  винт  один!  И если он будет
потерян,  корабль окажется в полной власти антарктических льдов.  Без своего
единственного винта  "Обь" станет  беспомощной,  как  парусник  в  штиль, ее
погубит первый же приличный шторм. Поэтому и были так напряжены лица людей в
рулевой рубке.
     И капитан остановил корабль. Перед нами лежали сплошные льды толщиною в
три-четыре метра. Двигаться дальше -- значит проявить  слепую, а  не  мудрую
храбрость. Такая храбрость недостойна настоящего моряка.
     После коротких переговоров по  рации с "Фудзи" вылетел  вертолет. Через
несколько  минут  ярко  раскрашенная стрекоза  опустилась  на  лед  метрах в
пятидесяти  от "Оби", и  на борт поднялись японцы,  сердечно  приветствуемые
нашими полярниками.
     В каюте капитана началось совещание.
     Беседа  шла  на английском  языке.  Увы,  на самые  полезные  вещи, как
известно, у нас  никогда нет времени.  Поорать на футболе, проглотить пустой
детектив и с утра до вечера "забивать козла" -- на это  мы выкроим свободную
минутку,  а вот  изучить  язык нам всегда некогда,  всегда  найдется  тысяча
объективнейших причин, которые  никак  не позволяют  нам хотя бы полчасика в
день  попрактиковаться в  английском. Я  двести  пятьдесят  раз  давал  себе
торжественные обещания завтра  же заняться  языком.  Я  злился  и выходил из
себя, когда мои клятвы и  заверения  жена  и сын встречали  ухмылками, такое
недоверие меня  оскорбляло. Наутро,  торжествующе  взглянув на скептиков,  я
садился  за  стол   и  начинал  читать  со   словарем   английскую   книжку,
преисполняясь чудовищным  самоуважением.  Читал  долго, минут десять.  Потом
наступало  удивительное  явление:  мои веки смежались.  Да, сколько  бы я ни
проспал  ночью,  меня   неудержимо  клонило  в  сон,  стоило  мне  сесть  за
английский. И по этой вполне уважительной причине я вынужден был откладывать
дальнейшую  работу на  завтра.  Знакомый врач, которому я  рассказал об этой
странной особенности моей психики, с  интересом  выслушал меня и посоветовал
временно отложить изучение  языка.  Я так  и  поступил.  К  сожалению,  врач
переехал в другой  город, забыв уточнить, когда именно  я  могу  возобновить
свои попытки.  И  эта нелепая случайность привела  к тому,  что  отныне  я к
английскому не прикасался -- слишком велик для меня авторитет медицины.
     Поэтому  из  беседы, которая  велась в каюте капитана, я не понял почти
ничего. "Иес" и "ол райт" я разобрал и тут же перевел, но общий смысл беседы
от меня ускользнул. И я тут же дал себе честное слово по  возвращении  домой
немедленно связаться  с  тем самым  врачом,  добиться  от него  отмены  всех
ограничений и в совершенстве изучить язык Вильяма Шекспира и Бернарда Шоу*.
     * Так я  и сделал.  Вернувшись в Москву, я  по  междугородному телефону
позвонил врачу и спросил, снимает  ли он свое табу. Он  сказал, что снимает.
Поэтому завтра я сажусь за английский.
     Однако возвращаюсь на место действия.
     Начальник  Десятой  японской  антарктической экспедиции доктор Кусуноки
пришел на "Обь" как старый знакомый. Он в 1957 году был на "Сойе", когда наш
дизельэлектроход освобождал ее из  ледового  капкана,  и лично знает  многих
советских полярников. Кусуноки и Ткачев, участники той эпопеи, вспоминали ее
подробности, японец  непринужденно  шутил, улыбался --  словом,  великолепно
владел собой.
     Врезалось в мою память лицо Исобе, капитана "Фудзи": оно превратилось в
неподвижную трагическую маску. Я еще никогда не видел человека,  во  внешнем
спокойствии  которого скрывалось  бы  столько отчаяния. Видимо,  капитан  до
последнего  момента тешил  себя надеждой,  что  "Обь"  с  ходу  пробьется  к
"Фудзи",  хотя  в  глубине  души, наверное, не совсем в это верил. Теперь он
молча  слушал своего  коллегу, изредка кивал и непрерывно курил.  Маленького
роста, очень  худой,  с глазами, полными тяжелого раздумья, Исобе вызывал  у
всех   присутствующих  глубокое  сочувствие.  Ответственность,   лежащая  на
капитане, огромна, она ни с чем не сравнима, груз ее  не  каждому под  силу.
Что бы ни  случилось с кораблем, виновен капитан: пусть в момент бедствия он
спал, ничего не  видел и не  слышал --  все равно за жизнь экипажа и корабля
отвечает капитан. Ему многое  дано, в море  он "бог и  царь", его  слово  --
истина в последней инстанции, но и любое поражение -- это его поражение.
     Участники  совещания  поднялись  со  своих мест.  Скоро  мы  полетим на
ледовую  разведку. "Мы" -- потому что Эдуард Иосифович увидел в  моих глазах
страстную  мольбу  и  пригласил  меня  с  собой. Но сначала  мне  предстояло
выполнить  одну   миссию.  С  японской  делегацией   на  борт  "Оби"  прибыл
корреспондент токийского радио и телевидения Кимура, уже сделавший несколько
исторических  снимков в каюте капитана Купри и  теперь мечтавший запечатлеть
на кинопленке  "Обь" -- кадры, которые, по  его словам, давно жаждут увидеть
японские  телезрители. Нам  дали  пять  минут,  и  мы галопом  помчались  по
кораблю.
     Кимура  запустил  несколько  очередей  в кают-компанию,  в  музыкальный
салон,  где  за  столом,  с  вдумчивым  видом  листая  брошюрку  по  технике
безопасности, сидел мой Димдимыч (кадр: "Отдыхающий моряк"), с удовольствием
поцокав языком, сфотографировал двух наших буфетчиц,  и мы бегом отправились
на льдину, где наготове стоял вертолет.
     Ледовая разведка продолжалась около часа. Мы полетели  по направлению к
"Фудзи".  Красавец  ледокол недвижно стоял во  льду, скованный  по  рукам  и
ногам. На многие  мили вокруг  него не  было видно  ни единого  разводья, ни
единой  трещинки.  Наверное,  именно об этом говорил Купри  своему  коллеге,
потому что тот смотрел вниз и мрачно кивал. Ни одного  просвета! Только лед,
тяжелый и бетонно-мощный несокрушимый лед.
     Потом, когда  мы  вернулись обратно, капитаны вновь ушли  в каюту и  за
чашкой кофе начали подводить итоги.
     Ледовая   раяведка   подтвердила,  что  между   двумя  кораблями  лежит
непроходимая восьмимильная полоса сплоченных паковых льдов, взломать которые
"Обь" не в состоянии. Но капитаны пришли к  выводу, что  на сегодняшний день
"Фудзи" находится вне опасности.
     -- Надо  ждать,  -- сказал  Купри. -- Погода должна  искоре измениться,
шторм  или зыбь поломает лед, тогда "Фудзи"  либо сам выйдет на чистую воду,
либо  ему поможет в этом "Обь". Мы пойдем в Молодежную на разгрузку  и будем
держать   непрерывную  связь.  Разгрузившись,  придем   обратно.   И   тогда
окончательно  решим:  либо в  случае  изменения  обстановки вновь  попробуем
пробиться,  либо возьмем на  борт личный  состав  экспедиции  и больных.  На
всякий  случай   готовы   поделиться  с   экипажем   "Фудзи"  всеми   видами
продовольствия и одежды, имеющимися на складах "Оби".
     На том и порешили.
     И  хотя  наши  общие  надежды  пока  не  сбылись,  японские  полярники,
расставаясь, выглядели значительно бодрее, чем раньше. Они теперь знали, что
по первому их  сигналу "Обь" прекратит  разгрузку, развернется и  немедленно
придет  на помощь, знали,  что в  беде их не  покинут.  Очень важно было это
знать,  ведь на многие тысячи километров простирались пустынные льды и моря,
и  никто  в  мире, столь богатом  и  всемогущем, не в состоянии был  оказать
"Фудзи" немедленную помощь -- только дизель-электроход "Обь".
     Обменявшись памятными  подарками,  мы тепло распрощались.  Грустно было
сознавать  свою беспомощность,  но человек еще далеко не все может делать на
планете,  которая досталась  ему  в  жилье.  "Обь" дала прощальный  гудок  и
двинулась  назад,  к Молодежной. С  этой  минуты в нашей  радиорубке  каждые
несколько часов слышались позывные "Фудзи".
     Теперь и нас, и наших японских коллег  волновала одна мысль: как быстро
"Оби" удастся пробиться к Молодежной?
     Подточенный айсберг, киты и ушедший припай
     --  Спасатели!.. -- с мрачным  видом  проворчал ктото. -- Как бы  самим
спасаться не пришлось...
     В эту ночь на  "Оби" спали плохо. Капитан вообще не сомкнул глаз, ни на
минуту не покидал рулевую рубку.
     Коварное  поле!  Льды,  которые  мы   сутки  назад   легко  проскочили,
сомкнулись,  разводья  исчезли.  Видимо,  подул ветер, и льды,  как  говорят
полярники,  стало прижимать. За  последние шесть часов мы прошли  не  больше
мили.  Винт!  Не  повредить  бы  винт!  "Обь"  с  предельной  осторожностью,
буквально  ощупью, прикасалась ко льдине, испытывая ее  на прочность, и если
она не поддавалась, то отходила назад и искала другую, более сговорчивую.
     До чистой воды  оставалось пять-шесть миль, но они, эти мили, совсем не
те, что были раньше. Перед нами расстилалось сплошное поле с вросшими в него
айсбергами. Один опрометчивый шаг -- и мы попадем в положение "Фудзи". С той
разницей,  что нам уже  никто не поможет.  В эго время года, когда на пороге
полярная  ночь,  кораблям  в  Антарктиде  делать  нечего,  они  предпочитают
бороздить другие, более гостеприимные моря.
     Особенно тревожно  было в рулевой  рубке,  когда  в течение  двух часов
"Обь" не  могла  продвинуться  вперед ни на  один  метр: со  всех  сторон ее
окружили  тяжелые льды.  Капитан Купри с  такой  осторожностью раздвигал  их
стальной махиной корабля, словно  они были хрустальными. Два часа "Обь", как
слепой котенок, тыкалась форштевнем то в одну, то в другую сторону, пока  по
ледяному полю тоненькой ниткой не побежала трещинка. Капитан ледокола своего
рода  боксер: он тоже должен осмотрительно и мудро выискивать  у  противника
уязвимое место, чтобы обрушиться на него всей своей мощью. И следующий раунд
Купри провел  уверенно:  "Обь" двинулась на треснувший лед,  и  поле  начало
расступаться.
     Опасность, однако, еще  не миновала: корабль  должен  был пройти  в ста
метрах от огромного старого айсберга.  Великан,  украшенный  многочисленными
пещерами и гротами, был  сильно подточен. Видимо,  он  повидал на своем веку
вемало  штормов,  его ледяные  бока  были  побиты,  словно  крепостные стены
осажденного замка. И  теперь  у айсберга  был отчетливо виден угол  наклона.
Очень  не  любят  моряки  проходить рядом  с  такими  айсбергами.  Он  может
опрокинуться в любую минуту, и не надо быть специалистом, чтобы нарисовать в
своем воображении  картину  катастрофы:  гигантская воронка  втянет  в  себя
корабль так быстро, что радисты  вряд ли успеют послать в эфир "Спасите наши
души", а если и успеют, то это все  равно прозвучит как последнее  "прости".
Но другого  пути не было -- не возвращаться же обратно! -- и притихшая "Обь"
на самом малом поплелась мимо великана, словно боясь его разбудить.
     Наконец айсберг  остался за кормой,  и напряжение спало, самая  главная
опасность   миновала.  А  вскоре  начались  разводья,  и  "Обь",  повеселев,
прибавила ход.  Еще  через  час мы  вышли  на  чистую воду,  взяли  курс  на
Молодежную, и впервые за сутки Эдуард Иосифович покинул рулевую рубку.
     Недели  через  две  мы  вновь  долгими  часами  с тревогой  следили  за
перемещениями одного из айсбергов, но все же таких неприятных ощущений,  как
в описанные  выше минуты, экипаж  "Оби" еще  не испытывал. Впрочем,  это мое
субъективное  мнение, потому что  мне все было в диковинку,  а "Обь" за годы
антарктических странствий повидала столько, что этот эпизод вряд ли уж очень
сильно врезался в память ее экипажу.
     Едва  успели  мы  пройти несколько  миль по чистой воде, как  пустынный
океан ожил: его  гладкая поверхность покрылась всплесками. Киты! Я  видел их
второй  раз  в  жизни. Впервые это  произошло пять  лет  назад, в  Индийском
океане,  когда наш  рыболовный траулер  оказался в окружении стада  огромных
китов. Это  было незабываемое зрелище, я до сих пор не  могу простить  себе,
что упустил редчайший кадр, когда один кит выпрыгнул из воды и сделал стойку
на хвосте.  Теперь  же  я  испытывал  немалое разочарование:  десятки китов,
которые суетились вокруг "Оби",  выглядели как пародия на морских исполинов.
Это были так называемые "минке", карликовые киты.  Говорят, когда-то их и за
китов  не считали, никому бы и в  голову не пришло тратить на них гарпун, но
времена  меняются. Для нынешних китобоев и "минке" -- кит.  Богатыри, еще  в
недавние времена безнаказанно бороздившие воды  Мирового океана, встречаются
все  реже, их  стада  заметно  поредели, что  со  стороны китов, безусловно,
эгоистично, потому что срываются планы их забоя.  Формально каждая страна по
международному  соглашению  имеет  квоту,  научно  обоснованную норму  забоя
китов,  которая исчислена с таким расчетом, чтобы сохранить хотя бы  простое
воспроизводство стада.  Жаль, что киты не подозревают  о таком  великодушии,
они, наверное, прослезились бы от благодарности за столь трогательную заботу
о сохранении их вида. Но  все дело  в  том, что, по общему мнению моряков, с
которыми  я беседовал на эту  тему, мало  кто из  китопромышленников всерьез
относится к своей узаконенной квоте. Китов повсюду бьют, не считая, бьют, не
обращая внимания,  в кого летит гарпун, в самку ли, кормящую детеныша, или в
самца, нагло увиливающего от уготовленной ему участи.
     Видимо, не за  горами время, когда вооруженные дальнобойными гарпунными
пушками флотилии будут со свистом и  гиканьем гоняться уже не  за стадами, а
за  одинокими и  давно  не  видавшими  сородичей  китами, потерявшими всякую
надежду умереть  от старости.  Тогда,  возможно,  люди  спохватятся,  начнут
создавать  "Общество защиты китов" и обращаться с горячими мольбами  к своим
правительствам, но, боюсь, будет слишком поздно. Бизонам и зубрам, во всяком
случае, такие  меры  помогли  не  больше,  чем  покойнику оркестр.  Конечно,
китовое мясо и ворвань ценные продукты, а попадающаяся у одного кашалота  из
тысячи амбра -- превосходное сырье для парфюмеров, но человечество в наш век
достаточно поумнело, чтобы найти замену этому сырью. Недобрым словом помянут
нас внуки, если в начале третьего тысячелетия китов можно будет увидеть лишь
на  старых  кинолентах  и в двух-трех  загонах, этаких морских  "Беловежских
пущах", в которых потомки гордых и прекрасных  исполинов, привыкшие свободно
плавать по морям, быстро исчезнут.
     Жаль  китов! Много  миллионов лет трудилась природа, чтобы создать этих
удивительных животных,  таких  добродушных  и величественных.  Они  украшают
моря,  как слоны землю,  они  вызывают восхищение, облагораживают человека и
дают  ему пример: "Смотрите и учитесь, мы  могучие, но безобидные, мы никому
не  хотим  зла и давно уже  перековали мечи на орала", Слонов как  будто  бы
спасти удалось, всеобщий взрыв протеста заставил двуногих хищников разрядить
свои  ружья.   Теперь  очередь  за  китами.   Наверное,  я  сделал   слишком
оптимистичное предсказание -- начало третьего  тысячелетия. Если китов будут
бить  так,  как  это  делают  сегодня, уже  через десятьпятнадцать  лет  они
исчезнут.  Быть  может,  китов спасет  то,  что  их забой  из-за  уменьшения
поголовья и  растущих накладных  расходов станет экономически невыгодным, но
вряд  ли такое  решение  вопроса послужит  к чести  человечества.  К тому же
слишком  опасно  судьбу  китов доверить счетным  работникам, она относится к
компетенции морали, а не бухгалтерии.
     Через  два  часа  мы  увидели  двух  касаток   и  дюжину  императорских
пингвинов. Императоры  плыли на  небольшой льдине, стоя по стойке "смирно" в
метре от  ее кромки, и не шелохнулись, хотя  "Обь" прошла буквально рядом со
льдиной,  едва  ее  не  задев.  Матросы  на  баке  предположили,  что где-то
неподалеку, видимо, рыскает касатка, иначе пингвины  прыгнули бы в воду. Они
так  боятся касаток, своих  главных  и едва  ли не  единственных врагов, что
пошли на риск столкновения с незнакомым  чудовищем, но не покинули льдину. И
правильно сделали: два похожих на небольшой парус спинных плавника  выдавали
касаток, как  перископ  --  подводную лодку. А ведь  тоже китами  считаются,
злодеи! Впрочем, даже самый миролюбивый народ порождает убийц, которым место
за решеткой. Касатка -- хищник страшный, ее зубастая  пасть  самое, пожалуй,
грозное оружие, которым могут похвастаться обитатели  океана. Она  не боится
никого, чувствуя себя в воде  такой  же всемогущей и неуязвимой, как  тигр в
джунглях. Касатки глотают пингвинов, как устриц, охотно лакомятся тюленями и
нападают  на  сородичей-китов стаями, как торпедные катера  на  могучий,  но
малоповоротливый   корабль.   Эти  сражения  самые   впечатляющие   из  всех
происходящих в океане. Единственное  оружие кита -- мощный  хвост, его удара
не  выдержит ни одно живое существо,  и гибнущий исполин, терзаемый  со всех
сторон, дорого продает свою жизнь. Моряки с "Юрия Долгорукого" рассказывали,
что видели однажды на поле боя рядом с растерзанным китом тела трех касаток,
при всей своей ловкости не  избежавших возмездия. Самое  лакомое для касаток
блюдо -- язык кита; встретив кита, они не могут преодолеть искушения и лезут
в драку, из которой кит редко выходит живым.
     Касатка  -- безжалостный враг кита, но она  орудие гармоничной природы,
возложившей на  нее  исполнение санитарных функций.  Уничтожить кита как вид
природа  касаткам  не  позволит,  свершить  такое  злодейство  может  только
человек. Так что свалить резкое уменьшение китового стада  на касаток, а это
иногда  проскальзывает в  печати, столь же  нелепо,  как  обвинить ястреба в
исчезновении дичи. Куда ястребиному клюву до крупнокалиберной дроби!
     Я отвлекся,  а между тем на борту "Оби" началось всенародное ликование.
Из  Молодежной  прибыла  радиограмма: несколько  часов  назад  крупная  зыбь
взломала, а затем унесла  в море  припай! Это наша  первая за время плавания
удача, наше первое настоящее везение. Кто знает, сколько дней, а то и недель
штурмовала бы "Обь"  этот злосчастный припай! Теперь,  если не будет сильной
пурги, стоянка у Молодежной отнимет у нас не больше десяти дней -- это можно
математически рассчитать. Так что  шансы на то,  что  мы  придем к концу мая
домой, резко возросли.
     Новость  немедленно  сообщили  на  "Фудзи",  где  она   была  наверняка
воспринята с не меньшим энтузиазмом. Ледовая обстановка там не изменилась, и
японские полярники были откровенно  рады, что "Обь" вернется  к ним быстрее,
чем они того ожидали.
     А следующим утр