горел плохо. Вскоре  горение  совсем
прекратилось,  тепло  из баньки  быстро выдуло, и  замерзший  Гарсеван  стал
призывать на  помощь  дежурного. Когда Климов  прибежал, голый Гарсеван  так
сильно  щелкал  зубами,  что  механик,  не теряя времени,  стал  разогревать
беднягу... паяльной лампой!
     -- И  все же, несмотря  на подобного рода забавные  случаи,  зимовка на
Пионерской мне запомнилась как самая  тяжелая. Не  только своим несравненным
по трудностям  бытом,  но  и  тем, что  из-за сквернейших  метеорологических
условий  срывались   научные  наблюдения.  Но  ведь  главное  удовлетворение
полярник получает именно от сознания того, что проделанная им за год  работа
приблизила науку к  пониманию процессов,  происходящих в  высоких широтах. А
проводить наблюдения зачастую было  невозможно: переносить сильный ветер при
крайне низких температурах человек еще не научился. Или такое явление. Когда
ветер усиливался, снег нес с собой частицы статического электричества, и все
предметы на станции настолько наэлектризовывались, что стоило поднести к ним
неоновую лампочку, как та светилась, а между изоляторами проскакивали искры.
Все это было  бы забавно, если бы не нарушало точность показаний приборов. И
в  нашем  вахтенном журнале время  от  времени появлялись уникальные записи:
"Сильная электризация, наблюдения не проводились".
     После    завершения    нашей   зимовки    станция    Пионерская    была
законсервирована.  Свое  назначение  она выполнила. Мы  узнали  о постоянном
стоке воздушных масс с плато, о работе  ветра, благодаря которой переносится
колоссальное количество  снега, о  температурных  и  других  характеристиках
этого района Антарктиды.
     --  С  того времени прошло  десять лет,  и все  же мне немного грустно,
когда  участники  санно-гусеничных   походов  на  Восток  рассказывают,  что
проходили  мимо Пионерской и ничего не  видели --  нет  станции,  все скрыто
снегом... Наверное, это естественно: чем больше сил, крови и пота  вложил ты
в дело, тем дороже оно душе твоей...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ ЕВГРАФОВ
     Полярники делятся на две большие группы.
     Первая  группа -- те,  кто уже  с юных лет мечтал о высоких широтах и с
железной  настойчивостью добивался  осуществления своей мечты. Это полярники
по  призванию, по  зову сердца, как Трешников и  Толстиков, Сомов  и Петров,
Гербович и Сидоров.
     Вторая  группа  более  многочисленная.  В  нее  входят  те,  кто   стал
полярником в известной  мере случайно, благодаря  какому-то повороту судьбы,
и,  став им, не мыслят для себя другой  жизни.  В наше время,  когда  борьба
человека с природой  для большинства сводится к  тому, надеть  ли галоши или
достаточно взять  зонтик,  некоторые люди страдают от избытка гибнущих втуне
жизненных сил.  Иногда  им  так  и  не  находится  выхода,  и тогда  человек
становится нервным и трудно выносимым для окружающих брюзгой. Но чаще  выход
находится,  вулкан взрывается,  и  тогда  великое племя бродяг  получает еще
одного  геолога, летчика,  моряка,  полярника.  И случается это не  только в
юном, но  и в достаточно зрелом возрасте. Помните, как говорил  у Лермонтова
Максим Максимыч? "Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано,
что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!"
     Да, многие полярники стали таковыми в известной мере  благодаря случаю.
Сделай жизнь другой зигзаг -- и они могли бы бродить  с теодолитом по тайге,
добывать  золото  или  рыбачить у  Ньюфаундленда  на траулере. Но  главное в
другом:  просто "этакие  люди" не  в состоянии жить  обычной,  размеренной и
спокойной жизнью, они ищут бури и, -- что не менее важно -- эта  самая  буря
ищет их!
     Сейчас я расскажу вам, как впервые попал в Антарктиду Виктор Михайлович
Евграфов, а вы решите, случайно это произошло или не случайно.
     Евграфов и его жена, беседуя несколько громче и энергичнее, чем обычно,
шли по Фонтанке. Здесь элемент  случайности, так как если  бы супруги шли по
другой улице, эта история,  возможно,  не имела бы  продолжения. Но  они шли
именно  по Фонтанке. Мало  того,  судьбе было  угодно, чтобы кульминационный
момент беседы пришелся на тот момент, когда супруги шествовали мимо изящного
особняка, в котором издавна расположен Институт Арктики и Антарктики.
     -- Вот возьму и уйду  в Антарктиду! -- вырвалось  у  Евграфова, который
наверняка  до сего  дня  и  думать не  думал  о том, чтобы  покинуть  родной
Ленинград и уехать на край света.
     --  Хоть  сегодня! Немедленно!  -- столь же мудро  ответила жена, ставя
мужа в исключительно сложное положение.
     Другой бы человек на месте Евграфова для  виду зашел бы в отдел кадров,
чтобы потом на  саркастический вопрос жены:  "Как там поживают пингвины?" --
жалко промямлить, "что,  на твое счастье, у кадровика  кончились анкеты" или
какую-нибудь другую  чушь в этом  роде. Но  Виктор  Михайлович  был  устроен
по-иному. Он  сразу  же направился в  отдел  кадров, подал заявление, прошел
отборочное сито и стал поваром Второй антарктической экспедиции.
     Случайно?
     Да  ни  в коем  случае!  Это было бы  грубейшей  ошибкой  считать,  что
Евграфов  попал  в  Антарктиду по воле слепого и бессмысленного жребия. Дело
обстоит как  раз  наоборот.  Антарктиде очень нужны  были  такие  люди,  как
Евграфов, а Евграфову,  сильному и волевому человеку,  столь  же  необходимо
было  вложить в  настоящее дело огромный запас своей  энергии, израсходовать
которую в обычных условиях ему не удавалось. И они  -- Евграфов и Антарктида
--  потянулись друг к другу и нашли друг друга. Если бы Виктор Михайлович не
нашелся  сам,  Антарктида  нашла бы другого Евграфова.  И наоборот,  если бы
Антарктиду еще не осваивали, Евграфов нашел бы себе другую, столь же трудную
область приложения  сил. Человек ищет дело, а дело человека. Я уже не говорю
о том, что после случайного своего ухода во Вторую экспедицию Евграфов был в
Антарктиде еще пять раз! Больше, чем кто-либо другой!
     Когда я узнал об этом факте, то почему-тв уверился, что в жизни Виктора
Михайловича Евграфова должны  были случаться "разные необыкновенные вещи". И
в самом деле, как я потом узнал, такие вещи с  ним случались по меньшей мере
дважды.
     Первая. Всю Отечественную войну молодой Евграфов провел  на фронте. Был
ранен,  награжден орденами,  командовал  отделением разведки. И вот  однажды
немцы  неожиданно прорвались  и окружили  штаб дивизии как раз  в  то время,
когда  генерал  и  все офицеры выехали  на совещание в штаб корпуса.  Некому
командовать  обороной! И  командир разведчиков, надев  генеральский  китель,
сумел  собрать  вокруг  штаба несколько  разрозненных  пехотных  и  танковых
подразделений и отбить атаку фашистов.
     -- Сам  себя  произвел  в генералы,  сам себя и разжаловал! --  смеялся
Евграфов.
     Победителей   не    судят,   и   отчаянному   сержанту   простили   его
экстравагантную выходку.
     Второй эпизод -- антарктический. Прошу вас  припомнить приведенный выше
рассказ  об эвакуации  двенадцати  полярников со  станции Лазарев.  Так вот,
Виктор Михайлович с первого дня и без всяких колебаний вошел  в  ту железную
шестерку во главе с Гербовичем, которая не пала духом во время драматических
событий  на  станции и потом  полетела  на  айсберг на поврежденном самолете
Ляхова.
     Ну  разве эти  два эпизода  не "разные необыкновенные вещи"?  По-моему,
любого из них достаточно, чтобы человек всю жизнь чувствовал в своем прошлом
что-то весомое, какую-то моральную опору, что ли.
     Да,  я  еще  забыл  сказать,  что  в  промежутке между  антарктическими
экспедициями Евграфов дважды дрейфовал  на  станциях Северный полюс.  Такого
послужного списка, кажется, не имеет ни один полярник.
     Повар  Виктор  Михайлович  отменный,  маркой  своей  весьма  дорожащий.
Полярники большие любители поесть:  лишенные домашнего  стола, они к  повару
придирчивы и не склонны  прощать ему  недостаток квалификации ("не умеешь --
не  лезь в  экспедицию!"). Мне  рассказывали, что  одному  санно-гусеничному
поезду повар достался никудышный, и ребята просто извелись и оголодали, пока
не решились свергнуть халтурщика с  камбузного трона и посадить на вакантное
место простого  любителя. А что вы скажете о поваре, который утром спрашивал
своих  подопечных, чего  бы  они  хотели поесть,  а  в  ужин  кормил  одного
пирожками  с вареньем,  другого беляшами,  а третьего  кулебякой?  О поваре,
который ставит  себе  за работу двойку, если  у  кого-нибудь  из  сидящих за
столом плохой аппетит?
     У Евграфова есть еще одно достоинство, неоценимое на полярной станции.
     Просто балагура полярники не уважают. То есть послушать послушают, даже
посмеются, но как только  он замолчит, позабудут о  его существовании. Таких
балагуров, которые только и умеют, что балагурить, хватает на одну неделю. А
вот если человек и работник  уважаемый и в свободное время в центре внимания
-- такому на зимовке нет  цены. Считается, что такой имеет право на байки. И
стоит  Михалычу  стряхнуть с  себя камбузные  заботы,  снять халат и войти в
кают-компанию, как с  этой минуты он ни на мгновение не  будет один: Михалыч
-- живая  летопись  антарктических  экспедиций,  слушая его,  приобщаешься к
истории, пусть не в самых важных ее проявлениях, но все-таки к истории.
     Однажды вечером в кают-компании я услышал и потом записал его монолог.
     -- Какие вы едоки! Видимость одна. Были люди в наше время... Вот Козлов
на Молодежной из  строительного отряда,  в  Одиннадцатой  экспедиции это был
едок! Выставляю я сковороду на двадцать пять  яиц, он кладет себе на тарелку
половину.  "Можно, я  потом  еще  возьму?" --  "Да  бери  сразу!"  --  "Нет,
остынет". Яишницу  из двадцати  пяти  яиц  съедал на завтрак! Или в Мирном в
транспортном отряде  был  Илья Абушаев, мясоед. Он  брал чуточку  гарнира  и
солидные  куски мяса.  Съедал и снова  подходил: "Гарнир, вишь, остался, еще
мяса  возьму". И так по  пять раз! А вы какие едоки! У настоящего едока  при
виде   стола  кровь  должна  кипеть!   Во   Второй  экспедиции  был  у   нас
врач-стоматолог Гаврилов, заядлый болельщик "Динамо". А я, как вам известно,
убежденный спартаковец. Он входит в кают-компанию и орет: "Виват "Динамо" --
"Что? -- грозно спрашиваю я. --  Повтори!"  -- "А что  сегодня на ужин?"  --
"Оладьи". --  "Тогда "Виват "Спартак"!"  -- исправляется Гаврилов. И получал
за это  целую  тарелку  оладий.  Зато  потом, когда  он  пошел  врачом и  по
совместительству поваром в санно-гусеничный поезд на Восток, то отыгрался за
все. Он повесил в камбузе динамовский спортивный флаг, а  Трешников  Алексей
Федорович, и  механик-водитель  Кулешов, и метеоролог Евсеев  повесили свой,
спартаковский.  В  обед  происходило  такое: "Спартаковец?  --  допытывается
доктор. -- Не получишь добавки! Целуй динамовский флаг!" Кто  хотел  добавки
-- целовал, что  поделаешь, не  оставаться  же  голодным... Помню,  в  пургу
однажды  я  чуть  весь  Мирный  на  диету не  посадил. Это  было в Четвертую
экспедицию.  Тогда  между  домиком,  где живут  повара, и  камбузом не  было
тоннеля, как теперь, поверху нужно  было идти.  А пурга  задула -- пятьдесят
метров в секунду, занесло нас. Звоню дежурному в кают-компанию! "Откопай!" А
он: "Меня самого  засыпало!" Часа два  возился, с грехом пополам открыл люк,
выбрался наружу и пополз по направлению к фонарю, что на кают-компании. Дует
--  не  унесло  бы мои  сто  килограммов  в  Центральную  Антарктиду! Ползу,
чувствую,  что ползу не  туда: как-то вверх у меня получается.  Оказывается,
вскарабкался я на  крышу  дома  номер пять. Сполз обратно, сориентировался и
откопал  дверь  в кают-компанию... Профессора  Шумского, нашего  гляциолога,
чуть тогда не унесло в голубую даль. Дело было так. Возле  склада лежал ящик
с гусями,  ящик  разбило,  а  гусей разнесло на все  четыре стороны.  Одному
водителю  трахнуло  гусем по спине,  другому  мерзлый  гусь  чуть не оторвал
голову, а  Шумский,  спасаясь от  этого  града, загородился фанерой.  Словно
парусом  себя оснастил! Понесло его со страшной  силой.  "Ребята,  держите!"
Задержали.  В  ту пургу так дуло, что разорвало  толстые  тросы и  унесло за
барьер в  море самолет ЛИ-2... Хорошо,  еще  машины были, а  то остались  бы
летчики без  работы... Забавная  у них была компания! Главный штурман отряда
Павел  С. очень любил красавицу артистку  Л., просто таял от  счастья, когда
смотрел картины с ее участием. Его уговорили: "Она не замужем, Пашка, напиши
ей!"  Написал. Такой,  мол,  я  и  такой, одинокий  и хорошо  зарабатывающий
покоритель  Антарктиды.  На  радиостанции,  конечно, задержали,  не послали.
Через две недели: "Пашка,  пляши,  тебе  радиограмма  от  Л.!" А радиограмма
такая:  "Горжусь вашим несгибаемым  мужеством,  отважный полярник! Сообщите,
когда  приедете, буду  встречать. Ваша Л." Павел С.  на седьмом небе, собрал
друзей,  выставил на  стол  весь  свой  запас коньяка.  Выпили,  негодяи,  и
признались. Ну и гонял он их потом!..
     Евграфову уже за пятьдесят. Здоровье у  него  хорошее, руки по-прежнему
могучие,  но... внучка  растет  в Ленинграде, и внучка любимая  . А когда  у
полярника  появляются  внуки, значит,  подходит  время  прощаться с высокими
широтами. Но Михалыч старается не думать  о столь неприятных вещах. Нужен он
еще Антарктиде, и она еще очень нужна ему.
     АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ СпМОЧКИН
     Дизельная электростанция была одним  из  самых  уютных  и гостеприимных
уголков  Мирного. Дежурили на ней круглосуточно,  и  посему начальник склада
Павлов  щедрой  рукой отпускал дизелистам чай, кофе и сахар. В  любое  время
суток здесь  можно  было под доносившийся из рабочей  части ДЭС гул  дизелей
посидеть  над чашкой горячего  настоя  --  преимущество  в глазах полярников
чрезвычайное.  Привыкнув  на  Востоке   чаевничать  без  всякой  меры,  я  с
удовольствием  и  не  ожидая  особого   приглашения   навещал  гостеприимных
дизелистов.
     Хозяйничал  здесь  Алексей Александрович Семочкин, тот самый, который в
период  эвакуации со станции Лазарев  вместе с Евграфовым входил в  шестерку
Гербовича. С  того времени  Семочкин  не  раз бывал в Антарктиде, зимовал на
Востоке, и  на той же Новолазаревской, дрейфовал на льдинах и  наконец вновь
оказался под началом Гербовича в Мирном.
     К Семочкину  Гербович  относился как-то  по-особенному  тепло,  даже  с
любовью, впрочем,  Семочкина  любили  все.  В  главах  о  станции  Восток  я
рассказал про Ивана Тимофеевича Зырянова,  так  вот, Семочкин  -- это второй
Тимофеич:  такой же добрый, ласковый, исключительно скромный и сильный духом
человек. И  еще совпадение: и тот и другой -- выдающиеся мастера по дизелям.
Таких работников, как Тимофеич и  Семочкин,  даже  в Антарктиде,  где  своим
трудолюбием  никого  не   удивишь,  поискать  надо...  Владислав   Иосифович
рассказывал, что он свободно вздохнул, когда заполучил на ДЭС Семочкина. И в
самом деле,  всю  зимовку Мирный не  знал  перебоев с  электроэнергией, мало
того, один дизель из трех у Алексея Александровича постоянно отдыхал, будучи
"в отпуске без сохранения содержания", как шутили его ребята.
     Их у Семочкина было четверо: три Юрия  -- Козельский, Ищук  и  Коняев и
один  Николай  -- Макаров. Кроме того,  на  сезон  из состава  Четырнадцатой
экспедиции остался  Борис Антонов, но  он уже поглядывал на море.  Никому из
ребят, кажется,  не было тридцати, и сорокапятилетний Семочкин  относился  к
ним как к племяшам: лелеял, заботился, но и строго спрашивал.
     На  ДЭС  я  бывал  почти  ежедневно. Если  дежурил Козельский,  чемпион
Мирного  по шахматам, то  мы устраивали блицтурнир; если Козельский отдыхал,
то беседовали часок-другой над чашкой чаю, крепкого, сладкого и горячего, не
просто  удовлетворяя  жажду,  а  наслаждаясь  самим  процессом   чаепития  в
дружеском  кругу.  Я  любил  слушать  рассказы  Семочкина  --  неторопливые,
спокойные, с юмором,  отшлифованным годами полярных странствий.  Как-то мы с
Антоновым, люди заинтересованные, обменивались сведениями о подходе "Оби", и
Семочкин, разливая чай, проговорил:
     -- Ракеты небось готовите, фейерверком  будете встречать? -- И, получив
подтверждение,  заметил: --  Был случай, когда ее  встречали оригинальнее...
Дружным  храпом!  Произошло  это в  Девятую экспедицию,  когда  мы закончили
зимовку на Новолазаревской. Приехали на барьер ночью, соорудили за несколько
часов  мертвяки для  швартовки и так устали, что еле  хватило  сил до  балка
дойти. Пришла под утро "Обь", гудела, гудела, не дождалась и пришвартовалась
своими силами.  Потом нас разбудили и глаза пялили от удивления: "Первый раз
в  жизни  таких встречаем!  Год отзимовали,  корабль за ними  пришел,  а они
бессовестно  храпят!"  А  тебе,  Юра,  небось другая встреча с "Обью" больше
запомнилась, а?
     Юрий  Коняев,  сдержанный  и не  очень  разговорчивый  механик,  нехотя
кивнул.
     -- Стоит ли вспоминать, Алексей Саныч7
     -- Стоит,  -- возразил Семочкин. -- А то наш гость, например, не знает,
что ты  вторично  рожденный. Это  было в Шестую экспедицию, когда мы строили
Новолаэаревскую.  "Обь"  пришла для  разгрузки к  мысу Ураганному,  а мы  не
знали, что весь припай здесь  в  трещинах.  Поехали  к  кораблю на  тягачах.
Впереди был Юра Коняев. Видим, его тряхнуло, он добавил газу  и выскочил,  а
за  ним  --  разводье  метров пять шесть шириной! Это он успел проскочить по
снежному мосту! Море здесь глубиной метров в сто, можно, как говорится, ноги
промочить. Юра выпрыгнул  из кабины на лед,  а мы  тягач  зацепили тросом  и
потихоньку  начали  вытаскивать  стороной  от  трещин. Спасли  тягач  и  Юру
поздравили с  днем  рождения. Но  как же быть  с разгрузкой?  Решили пойти к
"Оби"  не  на  тяжелом  тягаче,  а  на  более  легком  тракторе, весом  тонн
одиннадцать-двенадцать.  Так  и  сделали. И надо же  было такому  случиться,
чтобы именно на  припае трактор заглох! Пошли выручать  его на тягаче, стали
подъезжать, и тут начал трещать и  ломаться лед. Кое-как развернули  тягач и
вырвались,  а  трактор так  и  остался на  припае. Ну,  пропал, думаем. Нет!
Видим, льдинка, на которой стоял  трактор,  потихоньку двинулась... к "Оби"!
На  судне  быстро  сориентировались  и, улучив  момент, зацепили  трактор  и
подняли его на борт. А потом, дня через два, трактор снова выгрузили на лед,
а  Гербович  подъехал  к нему на тягаче  и вытащил на  берег,  для  ремонта.
Гербович,  это его  принцип, когда ребята устают, основную  работу  берет на
себя. И рисковать людьми не любит, скорее сам... Честь и почет новому гостю!
     Это пришел Рюрик Максимович Галкин.
     -- Мы с  Рюриком дрейфовали на  СП-5,  --  подставляя  гостю стакан,  с
улыбкой припомнил  Семочкин.  -- И когда  нас должны были  уже  вывозить  на
материк,  пришло  ЦУ* оставить Галкина на льдине еще на  полсрока.  И  Рюрик
завопил:  "Что  я, укушенный?  Никогда больше  на  эту  проклятую льдину  не
поеду!" И действительно, на эту больше не поехал, потому что ее разломало. А
на каких СП ты дрейфовал потом?
     --  На  Седьмой,  Одиннадцатой  и  Тринадцатой,  --  проворчал  Галкин,
прихлебывая горячий и ароматный чай.  -- Будь она неладна, эта  Тринадцатая!
Никогда и нигде нас так  еще не ломало, только и делали, что бегали, сверкая
пятками,  от все новых  трещин  и вала торосов. Дней  двадцать даже питались
стоя,  на  свежем воздухе, потому что  кают-компания  зачем-то  понадобилась
Нептуну. А история  с вертолетом! Плюхнулись мы метров  с  двадцати, видимо,
попали в воздушную яму.  На самый край  льдины упали.  Осмотрели командир  с
механиком вертолет, переглянулись. "Вроде, дотянем", -- решил командир. Поле
     * ЦУ -- ценное указание,  так именуются все распоряжения, получаемые от
начальства.
     тели. Поднялись метров на  десять, а выше не можем. Под нами --  чистая
вода... Ощущение не из приятных. Теперь весело вспоминать, а тогда  летел  и
думал:  "Ведь  я  еще не