лось: разжав руки  и рухнул  на дно шурфа  --
мягко, на горку выбранного из ниши снега. И хотя отчаяние, скверная мыслишка
о безысходности снова затуманили  мозг,  вспомнил все-таки -- надел  каэшку,
чтобы не застудить разгоряченное тело. Отдышался, прояснив себе сделанную им
ошибку, сбросил  каэшку  и по  готовым ступенькам стал  карабкаться  наверх.
Добравшись до  воткнутой  в  нишу лопаты, передохнул и  начал  сантиметр  за
сантиметром   удлинять  нишу.  Много   раз   им,  как  утопающим  при   виде
спасательного круга,  овладевало искушение  ухватиться  за  трап, но Семенов
заставил  себя даже не  смотреть  на него, пока  он не  оказался ниже уровня
колен.
     Теперь предстояло самое главное. Трап висел сантиметрах в семидесяти от
стены,  и  действовать нужно было с холодным рассудком,  наверняка.  Семенов
несколько раз отрепетировав в уме все стадии прыжка -- несколько раз потому,
что уж очень  велика была цена неудачи, -- и бросив свое тело вперед. Удачно
бросил --  попал  ногами  на нижнюю перекладину и мертвой  хваткой  вцепился
руками в боковые веревочные переплетения трапа.
     И тогда поверил, что остался жить.
     Люди спали, и  хотя время подъема  уже  миновало, Семенов решил сначала
привести  себя в порядок, чтобы  не показываться  в растерзанном виде  и  не
вызывать  ненужные  вопросы.  Преодолевая  тошноту, выпил  четверть  стакана
спирта,  сбросив  мокрую  от  пота одежду, вымылся  и оделся  во  все сухое.
Хорошо,  тепло  стало,  так  бы  и  улегся  сейчас  в  постель,  но  нельзя.
Посмотрелся в зеркало, причесался, смазал гусиным жиром помороженное лицо  и
только тогда поднял Пашку  -- объявлять  побудку. И отправился к себе. Когда
же ребята уселись за стол в  кают-компании, вышел  к ним, будто толькотолько
встал. За полдником ребята пошучивали, что Николаич проспал побудку, а Севка
Мирошников пожаловался:
     -- Николаичу  что, у него  комната отдельная,  спи себе вволю. А у  нас
Петрович так храпел над ухом, что я два часа проворочался.
     -- Невезучий ты, Севка,-- посочувствовал Семенов.-- Так любишь поспать,
а еще не начальник.
     И стал с наслаждением пить горячий кофе.
     Да, тогда его спас случай... Нет, не случай,  а те несколько мгновений,
в  течение  которых зародилась и  сверкнула  мысль о лопате. Здесь она  тоже
должна быть -- лопата. Должна!
     Семенова  забило от  волнения,  которое  охватывало  его  всегда  перед
рождением спасительной идеи. Он отключился  от всего  на  свете  и напрягся,
словно собирая  в  кулак  все  силы своего  мозга  Ну?  Где  то здесь  лежит
лопата... Где? Где она, черт бы ее побрал?
     Молнией сверкнуло: вот она!
     Хорошо, теперь все спокойно разложим по полочкам. Разложили. Прикинули,
проверили, уточнили.
     Семенов вскинул голову.
     -- Всех прошу подойти поближе... Так. В первом дизеле где трещина?
     -- В крышке цилиндров,-- по-ученически ответил Дугин.
     -- Во втором?
     -- Ну, в блок-картере,-- подсказал Филатов.
     -- Значит, в каждом из дизелей имеются вполне пригодные части, так?
     -- Ну, так,--  согласился Дугин.-- А что из того,  Сергей  Николаич? Не
собирать же из двух дизелей один, никаких сил не хватит,
     -- Тем не менее именно так мы и поступим.
     -- Размонтировать крышку цилиндров? --  недоверчиво спросил  Филатов.--
Ну, скажу я вам...
     -- Ты что, серьезно, Николаич? -- удивился Бармин.
     Семенов уловил взгляд Гаранина: в нем были гордость и восхищение.
     -- Из двух дизелей будем  собирать  один,--  повторил Семенов.-- Это не
шутка, Саша, это приказ.


Логика

     Приказ   --   штука  серьезная.--   Бармин  насупился.--  Приказ  нужно
выполнять. И все-таки, Николаич, дай слово.
     -- Говори.
     -- Помнишь, как мы начинали здесь первую зимовку?
     -- Еще бы, Саша.
     -- Нас пришло сюда вместе с походниками двадцать  пять человек. Жили мы
в  натопленных  балках,  на  работу  выходили  сменами,  по часу.  По  часу,
Николаич! И то далеко не все выдерживали, коекого  приходилось  освобождать.
Ничего не преувеличиваю, Андрей Иваныч?
     -- Ничего, Саша. Ты даже рисуешь, пожалуй, слишком розовую картину.
     -- На собрании положено сидеть в тепле,-- заметил Филатов.-- До печенок
пробирает. Запустить АПЛ, что ли?
     Мощное пламя авиационной  подогревальной лампы быстро  согрело воздух в
небольшом  помещении  дизельной  электростанции.  На  потолках  и  на стенах
растаял иней, запотели окна.  Но  дышать  стало заметно труднее: и бензин не
сгорал  полностью, и слишком много кислорода съедало пламя. Пришлось настежь
распахнуть дверь.
     -- Баш на баш.-- Дугин махнул рукой.-- Антарктиду не натопишь.
     -- Говори, Саша,-- напомнил Семенов,
     --  Начало первой зимовки не в счет,-- продолжал Бармин.-- Мы создавали
станцию на голом месте, и  другого выхода у нас  не было. А потом, Николаич,
по нашему с тобой предложению было решено так: каждая новая смена, прибыв на
Восток, получала неделю на акклиматизацию.  Лучше бы,  конечно, дней десять,
но это уже  непозволительная роскошь. И первую неделю  на Востоке  никто  ре
имел  права работать  -- напрягаться  и  делать  резкие движения,  поднимать
тяжести. А кто нарушал --  харкал  кровью  и  выбывал  из строя.  Не лакирую
действительность, Андрей Иваныч?
     --   Нет,   Саша.--    Гаранин   невесело   усмехнулся.--   Теперь   ты
художник-реалист.
     -- Дальше.  Нам нужно  из  двух  дизелей собрать  один:  размонтировать
крышки цилиндров и открутить две дюжины этих гаек, которые приросли намертво
к  болтам.  Чепуха!  Пустяк  для  пяти  здоровых  мужиков. Детская игра! Где
угодно, но не на Востоке. Мы еще не  приступили  к работе, а у всех  одышка,
усиленное сердцебиение, кое  у  кого  сильная головная боль. Это в спокойном
состоянии! Веня  --  взгляните!  -- уже сейчас  похож на утопленника.  Брось
курить, натяни подшлемник, лопух!
     Бармин перевел дух.
     -- Прости, Николаич, во  мне вдруг проснулся  врач. Пойми, не успели мы
акклиматизироваться, в этом все дело. Сорвемся!
     -- Ты прав, не успели,-- согласился Семенов.-- И что же ты предлагаешь,
Саша?
     -- Прошу, требую как врач отмени свой приказ!
     -- Что же ты все таки предлагаешь, Саша?-- настойчиво повторил Семенов.
     -- Не приступать к работе. Нагреть, скажем, медпункт, переждать до утра
в  спальных мешках.  А  утром, как прилетит Белов,  возвратиться  в  Мирный,
привезти оттуда всех  людей, новые дизели и монтировать их общими силами. Не
одной, а тремя пятерками!
     -- Предложение дельное -- Гаранин подошел к двери и прикрыл ее.-- В нем
есть лишь один недостаток.
     -- Какой же?
     -- Оно неосуществимо.
     -- Почему?
     -- В Мирном пурга.
     В наступившей тишине Бармин тихонько присвистнул.
     -- Точно?
     -- Я тебя когда нибудь обманывал, Саша? -- мягко спросил Гаранин.
     -- Простите, забыл о приемнике...
     --  Белов  летит  в  пургу,--  сказал Семенов --  Если  боковой  ветер,
видимость  позволят,  то  сядет   в  Мирном.   Закроется  Мирный  --  примут
австралийцы на Моусоне.
     -- А на Восток его завернуть нельзя?-- подал голос Филатов
     -- У нас есть уши, но нет голоса. Для передатчика нужна энергия.
     -- Выходит, будем загибаться?
     -- Лично я не собираюсь, Веня, и тебе не советую,-- проговорил Гаранин.
     --  Тогда  другой вопрос,--  упрямо  рубил  Филатов.--  Ну,  дизеля нам
подложили свинью, это  понятно. Как пишут  в  газетах,  нелепая  и  досадная
случайность,  стихийное  бедствие  и прочее.  А  какого  лешего мы отпустили
самолет? Что он, подождать не мог, пока мы дизеля отогревали, развалился  бы
на полосе?
     -- Нет, Веня, он бы не развалился --  Семенов  посмотрел на Филатова.--
Он бы просто не  смог взлететь из за переохлаждения двигателей. Разогреть то
их нам было бы нечем. Так что  летчики, к сожалению, ждать не могли.  Только
поэтому, Веня, ты и остался на Востоке.
     -- Я? -- Глаза Филатова потемнели -- Почему один я?
     --  Мне  почему-то  кажется, что все остальные  не  улетели бы в  любом
случае.
     -- А ведь это уже вроде оскорбление, отец-командир. Выходит, я трус?
     -- Выходит, так. Еще пуля не просвистела, а ты готов загибаться.
     -- Я?
     -- Ты.
     --  Но  ведь это же я так,  ребята,-- Филатов растерянно оглянулся,-- в
переносном смысле...
     -- Посмотрим.
     -- Знаешь, Николаич, я не улавливаю логики,-- сказал Бармин.-- Ну, Веня
просто брякнул чушь, у него слово частенько опережает мысли. А я -- трус?
     -- Что ты, дружок.
     -- Может, паникер?
     -- И такого за тобой не припомню.
     -- Но ведь я тоже считаю,-- медленно и раздельно произнес Бармин,-- что
все мы должны были бы отсюда улететь!
     --   Если  бы   да  кабы...--   отмахнулся   Дугин.--  Чего  время   на
душеспасительные разговоры терять, приказано -- давайте работать.
     --  Из  тебя бы трактор хороший вышел,--  буркнул  Филатов.-- Послушный
воле и руке человека.
     -- А ты...
     -- Помолчите! -- остановил их Бармин -- Где же логика, Николаич?
     --  Хорошо,  Саша,  будем разбирагься.--  Семенов  зябко повел плечами,
прошелся по дизельной.-- Представь себе, что мы возвратились в Мирный. А там
пурга, и  сколько  она продлится  --  один  антарктический  бог  знает.  Ну,
допустим,  неделю.  Учти,  это  уже  будет  середина  февраля!  И вог  пурга
закончилась, стали мы перевозить на  Восток  дизеля -- за  три рейса один, и
шестнадцать человек, да еще продукты для них, спальные чешки. ЕЩР неделя-это
если погода летная. А на Востоке уже не сорок  пять, как сегодня, а много за
пятьдесят! Где эти люди будут жить? И не два три дня, а полтора месяца, пока
не  смонтируют  на  новых  фундаментах  новые  дизеля.  Где, Саша?  Мы-то их
собирались  монтировать  в  тепле и  потихоньку,  пока  вот  эти,--  Семенов
похлопал рукой по корпусу дизеля,-- наш тыл будут обеспечивать!
     Семенов отдышался.
     --  Без  этого  тыла  новых  дизелей  нам  не поставить,  Саша,  спроси
механиков, подтвердят. Вот и выходит, что улететь отсюда с Беловым -- значит
поставить на Востоке крест.
     -- Ты прав, Николаич,-- тихо произнес Бармин.-- И я -- тоже.
     -- Тогда и выбирай себе правду по вкусу, друг мой.
     -- Хотя я  и трус,-- Филатов с вызовом посмотрел на Семенова,-- а даром
хлеб есть не привык. И залезать в спальный мешок, как Волосан, не собираюсь.
За дело, что ли.
     -- Вот  это  разговор!--  поддержал  Дугин.--  Гайки, Веня, бензинчиком
полить надо, прикипели. Тащи инструменты!
     --  Погоди.--  Бармин  жестом  остановил  Филатова.--  Для   успокоения
совести, Николаич, послушай Мирный!
     -- Хорошо, идемте.
     Через холл и  кают-компанию люди  прошли  в радиорубку. Семенов включил
приемник, откинув капюшон каэшки, надел наушники и повертел ручку настройки.
В мертвой тишине отчетливо послышалась морзянка.
     --  Это  Белов. Семенов  сжал  руками  наушники.-- Над куполом  ясно...
Пролетели  Комсомольскую... Мирный в эфире...  Ветер усиливается...  Боковой
пятнадцать метров в секунду...  Видимость трипять  метров...  Белов...  Пока
держу курс на Мирный... Конец связи.
     Никто не проронил ни слова.
     Семенов снял наушники,  выключил приемник, набросил на батареи спальный
мешок.
     -- Женя, сколько времени займет перемонтаж? Примерно.
     Дугин задумался.
     --  Трудно  загадывать,  Николаич,--  нерешительно  слазал  он  --  Как
считаешь, Вень?
     -- На материке часов бы за пять сработали.
     --  То  на  материке...  Ну,  сутки, не  меньше.  Да  еще  емкость  для
охлаждения дизелей делать взамен лопнувшей.
     -- Понятно.-- Семенов  поднялся со стула.-- Если кто  хочет  сказать --
говорите. Но покороче.
     -- Не о чем больше говорить.--  Гаранин поежился,  потопал унтами,-- От
холода одна защита -- работа. Пошли, друзья.
     Один за другим люди покидали радиорубку. Семенов задержал Бармина.
     -- Следи за нами, Саша. Увидишь, кто дошел до ручки,-- применяй власть.
Но с пониманием, дружок.
     -- Боюсь, Николаич, сорвемся...
     -- Знаю. А помощи ждать неоткуда,  в таком холоде долго не продержимся.
Запустим дизель-выживем. Ну, пошли.


Гаранин

     Главными  фигурами  на Востоке  стали  Дугин  и  Филатов. Семенов  тоже
понимал  в  дизелях, но не  настолько,  чтобы вмешиваться  в  демонтаж столь
сложных агрегатов.
     В   крышку   цилиндров,  фасонную   отливку  из  серого   чугуна,  были
вмонтированы десятки деталей. Чтобы их снять, следовало произвести множество
операций,  каждая  из  которых  требовала  мастерства  и  особой   точности:
отсоединить ог форсунок трубки, выпускной коллектор  от трубы отвода газов и
многое другое.  И самое  важное -- равномерно отпустить все гайки,  крепящие
крышки  цилиндров.  Вот дойдет дело до  гаек,  тогда и  начнется проверка на
выносливость.  Но  пока  что  Дугин и Филатов справлялись сами. Они  снимали
детали и бережно укладывали их на покрытый брезентом верстак.
     Семенову, Гаранину и  Бармнну  досталась  работа, не  требующая высокой
квалификации -- подготовка временной емкости для охлаждения дизеля. Для этой
цели вполне сгодилась бочка из-под  масла, которая нашлась на свалке: пустые
бочки и прочие отслужившие вещи с Востока вывозить  -- себе дороже,  и этого
добра на свалке  хватало.  Бочку выкопали, уложили на  волокушу и потащили к
дому, изредка останавливаясь для отдыха.
     Бармин ударил ногой по бочке, сбивая с нее снег, и она загудела поюще и
протяжно.  Гаранин  проводил  исчезающие  звуки и  оглянулся.  Он  испытывал
странное  ощущение  неправдоподобия окружающего его мира;  наверное, подумал
он, то же  самое чувствуют  космонавты,  когда смотрят в иллюминаторы своего
корабля. Восток  был погружен  в  абсолютную,  воистину  космическую тишину.
Беззвучно повис опущенный с безоблачного неба занавес из солнечных лучей, не
скрипел  под ногами  плотно сбитый снег -- отовсюду доносилась  лишь тишина.
Она была неестественна из-за своей абсолютности, такую тишину  люди не любят
и  называют  могильной. И вдруг Гаранину пришло  на  ум простое  объяснение,
почему он  никогда не слышал  такой  тишины: ведь  на Востоке всегда круглые
сутки работали дизели. И улыбнулсябывало, его раздражал их неумолчный рокот,
мешал заснуть. Чудак!
     И второе непривычное ощущение с  мороза положено входить в тепло, а они
вошли  в  еще  больший  холод.  Хотя  нет,  улица  и  дом  температурой  уже
сравнялись, и там и здесь сорок восемь. Такой мороз на Востоке и за мороз не
считали,  по  часу запросто работали на свежем воздухе.  Но  грелись  потом,
отдыхали!
     Бочка -- это  еще  не  емкость,  одно днище  у нее лишнее.  И его нужно
вырубить. Тоже работой не назовешь -- на материке, а на Востоке в первые дни
и ложку ко рту поднести  -- работа. Начали. Один  держал кузнечными  клещами
зубило, другой бил по нему молотком. Легковат молоток, зубило  даже царапины
не оставляло на днище. Подыскали другой, потяжелее,-- все равно  отскакивает
зубило,  кувалда  ему  нужна,  не  меньше.  А  кувалда  весит  полпуда.  Для
"гипоксированных новичков",  подсчитал когда-то Саша Бармин, в первую неделю
бери коэффициент четыре: значит, два пуда  весит кувалда. Четыре ли, дорогой
доктор? Не два пуда, а два центнера весит эта кувалда...
     Раз, два, три  -- зубило вгрызалось в железное днище. Четыре,  пять  --
есть первое отверстие.  А  таких  нужно  примерно  пятьдесят,  итого  двести
пятьдесят ударов, подсчитал Гаранин. Шесть, семь, восемь, девять...
     Бармин задохнулся, выпустил из рук кувалду.
     --  Что,  док,  зарядку  с гирями  делать  легче? --  подмигнул  Дугин,
подхватывая кувалду.
     -- Занимайся  своим делом,  Женя,-- отстранил его Семенов.-- Как-нибудь
сами, по очереди.
     Раз, два, три... четыре...
     Плохо  считал,  усмехнулся  Гаранин,  неравноценны  они  -- удары  Саши
Бармина и Сергея Семенова.
     Пять... шесть...
     Бармин усадил Семенова на покрытую спальным мешком скамью.
     -- Моя очередь.-- Гаранин подал Бармину клеши.-- Держи.
     Еще  шесть  ударов   --  пробито  второе  отверстие.  Значит,  на  него
потребовалось двенадцать ударов,  почти  в два с  половиной раза больше, чем
одному Саше... Все, больше  не считать,  приказал себе  Гаранин. Здесь важен
лишь итог. Днище необходимо вырубить, потому  что только тогда бочка  станет
емкостью для охлаждения, без которого дизель работать не может. А  пятьдесят
или пятьсот ударов -- для него не имеет значения.
     Один держал  клещи,  другой бил кувалдой,  третий сидел  на  скамье  --
отдыхал.
     Дугина  и  Филатова  трогать  было  нельзя:  самым ответственным  делом
занимались именно они.
     Голова  раскалывалась  от  боли. В другое время Саша  объяснил бы,  что
легким и крови, бегущей по сосудам, не хватает кислорода, и, весело похлопав
по плечу, уложил бы  на  часок в  постель. Но теперь Саша  делать  этого  не
станет, не только потому, что ему никто  на свое самочувствие не пожалуется,
но и потому, что он на время  перестал быть врачом. Богатырская сила доктора
сейчас  куда  важнее  его  медицинских  знаний,  Саша  -- лучший на  станции
молотобоец.
     Гаранин преодолел приступ тошноты, встал со скамьи и взял кувалду.
     На небольших полярных станциях сменные метеорологи работают в одиночку,
и Гаранин привык оставаться наедине с самим собой. Сначала это его тяготило,
а  впоследствии он  нашел  в  длительном  уединении  даже  особую  прелесть,
поскольку  любил размышлять на всякие  отвлеченные  темы. Как-то на  станции
Скалистый Мыс, задумавшись о поведении  плотника Михальчишина, Гаранин задал
себе  вопрос:  что же  движет нашими поступками? Можно  ли с  математической
точностью рассчитать, как поведет себя человек  в той или  иной ситуации? И,
анализируя случай с  Федором, пришел к  выводу:  нельзя, ибо  логика,  столь
необходимая  в точных  науках, неприложима  к  области психологии. И что мы,
наверное, никогда не узнаем, что движет нашими  поступками, почему в тот или
иной  момент  мы поступаем именно так, а не иначе.  И пусть не  узнаем: ведь
механизм  души самое сокровенное в нас, и нельзя допустить, чтобы кто-нибудь
овладел  знанием  этого  сокровенного.  Если это  случится,  человека  могут
обезличить, как робота,  могут заставить  его  поступать в  интересах тех, в
чьих руках кнопка.
     Одним, думал  Гаранин,  движет  всевластная  любовь к  семье, другим --
темная  скупость, третьим  --  неистребимое честолюбие... Ну,  а  тобой?  Ни
семьи,  ни любимой у  тебя  нет; деньги  в  твоих глазах цены  не  имеют; от
аспирантуры ты  отказался и  научную работу  пишешь больше для себя, чем для
славы...
     Анализировать  самого себя -- занятие нелегкое,  но  вскоре  случай дал
Гаранину богатую пищу для размышлений.
     Георгий Степанович Морошкин послал его в Ленинград оформлять  наряд  на
новое  оборудование для  станции.  Приехал  Гаранин  в институт  и  в отделе
снабжения познакомился с молодой женщиной, которая работала там экономистом.
В какие-нибудь  десять минут, пока  она оформляла наряд, понял, что это она.
Будто захлестнуло горячей  волной  --  она! Виду  не подал,  в  разговоры не
вступал,  а  только  смотрел,  сжав зубы,  без  эмоций,  чтоб не  показаться
смешным,  и  про  низывало  его  новое, никогда еще  не  испытанное  чувство
нежности к незнакомой женщине. Получил наряд,  ушел и весь день проходил сам
не свой -- думал. Знал по рассказам опытных людей,  что полярнику, равно как
и моряку, вернувшемуся из дальнего плавания, очень легко  ошибиться  в таком
чувстве,  потому что можно неверно  истолковать волнение,  неизбежное  после
долгого отрыва от  женщин. Такие  случаи Гаранину были  известны, многие его
знакомые после зимовок быстро женились, но далеко не все удачно, поспешность
могла бы привести к  нелепым и даже печальным последствиям. Ходил по улицам,
смотрев, сравнивал, видел, что многие девушки и  стройнее и  красивее Лидии,
но  чувство,  ею