Гербович  считает,  что
окружающие, наоборот, должны  питать руководителя своими мыслями, будоражить
его. Поэтому он полон уважения к своему  постоянному  оппоненту  Большакову,
вечно вступающему в споры  Силину,  много ему подсказывающему Овечкину -- не
только безупречным, но и мыслящим исполнителям.
     И вокруг Гербовича постепенно складывается  костяк людей, идущих за ним
уже третью  экспедицию,  людей, оценивших по достоинству этого исключительно
справедливого  и  честного  человека  с поистине железной  волей.  Из  своей
Двенадцатой экспедиции Гербович взял ядро -- тридцать  процентов коллектива.
Из нынешнего состава в будущую экспедицию он намерен взять уже половину.
     Еще  по дороге в Антарктиду  я  слышал от  товарищей об  одной  эпопее,
связанной  с  именем Гербовича. Она  показалась  мне столь исключительной по
своему  драматизму, что  я попросил Владислава Иосифовича рассказать  о  ней
подробнее.
     Но немного предыстории.
     Место для антарктической станции Лазарев было выбрано не совсем удачное
--  ее построили  на  шельфовом леднике. Между тем  в  глубине  материка,  в
восьмидесяти  километрах от  моря,  находится  оазис Ширмахера  --  один  из
интереснейших районов Антарктиды. Было решено новую станцию соорудить здесь,
а  Лазарев  законсервировать.  Обживать  оазис  в 1961  году довелось группе
полярников во  главе с Гербовичем.  Они и основали Новолазаревскую -- самую,
пожалуй, уютную станцию на материке. Свободные ото льда и снега горы,  озера
с пресной водой, относительно  мягкий микроклимат  -- чего еще, казалось бы,
желать?  И лишь один  существенный  недостаток  портил картину:  чрезвычайно
тяжелая дорога к морю, идущая через многочисленные ледниковые трещины.
     Смена  коллектива  полярников  осуществлялась  так. "Обь"  подходила  к
району  станции  Лазарев,  где ее  уже поджидал пришедший с  Новолазаревской
санно-гусеничный поезд. Новая смена  отправлялась на место зимовки  и месяца
два жила вместе со старой: входила в курс дела,  принимала научную эстафету.
За это время "Обь" совершала обход остальных станций и возвращалась обратно,
а старая смена  вновь подходила на санно-гусеничном поезде к станции Лазарев
и салютовала кораблю, который должен был забрать полярников на Родину.
     В этом до  деталей разработанном плане  было  предусмотрено все,  кроме
стихии.
     В  начале апреля  1962 года двенадцать полярников, возглавляемых теперь
уже бывшим начальником Новолазаревской  Гербовичем, совершили переход к морю
и прибыли  на береговую станцию Лазарев.  Позади почти полтора года нелегкой
зимовки, впереди --  долгожданное  возвращение домой.  Все  разговоры --  об
этом, самом важном в жизни полярника событии. С часу на час к барьеру должна
подойти "Обь"!
     И тут произошло непредвиденное.
     Обычно в начале апреля море в районе Лазарева бывало свободно ото льда.
Но на этот раз стихия сыграла  с полярниками злую шутку. К барьеру "Обь"  не
подошла: ей  преградил  путь  мощный ледяной пояс  шириной до  ста  тридцати
километров. Капитан Свиридов по радиотелефону сообщил  Гербовичу,  что через
десятибалльный  лед  "Оби" не пробиться.  Есть  один-единственный  выход  из
положения, его  предложили летчики, находящиеся на борту "Оби".  На  станции
Молодежная стоит на  приколе самолет ЛИ-2;  дизель-электроход возвратится на
Молодежную, летчики подготовят машину и прилетят  на станцию  Лазарев, чтобы
эвакуировать полярников по воздуху.
     И "Обь"  ушла на  Молодежную -- это тысяча пятьсот  километров  в  один
конец.  Наступило  томительное  ожидание.  Над  возвращением  домой  нависла
совершенно реальная угроза. Мысль  об  атом невыносима  для всех. И все же в
коллективе наметились две группы, которые восприняли ситуацию по-разному.
     Первая  -- шесть человек, костяк  старой  смены:  Гербович,  метеоролог
Артемьев,   радист   Титовский,   механик   Семочкин,   повар   Евграфов   и
механик-водитель  Зотов. Они  мечтали  о  возвращении  на  Родину не  меньше
других,  но,  бывалые   полярники,  привыкли   в  своей  жизни  считаться  с
обстоятельствами.   И  эти   люди  держались  в   сложившейся   ситуации   с
исключительным достоинством.
     Вторая  группа  --  тоже из шести человек. Среди них не было трусов  --
трус  в  Антарктиду вообще  не  пойдет, но  они чуть пали духом, их  заметно
ошеломила перспектива остаться на вторую зимовку.
     И в этой обстановке Гербович принял одно из самых ответственных решений
в своей жизни: просить руководство экспедицией н е п о с ы л а т ь н а Л а з
а  р  е  в с  а м о л е т ЛИ-2. Слишком опасно  в одиночку  совершать  такой
перелет. Случись что-нибудь с машиной -- кто спасет ее экипаж?
     Трудно  было  полярникам  отказаться  от  этой,  как  всем  было  ясно,
последней надежды  на  возвращение  домой,  трудно  было примириться с таким
крутым  поворотом  судьбы.  Но,  к чести  полярников,  большинством  голосов
предложение начальника было принято.
     И  Гербович дал  радиограмму: в связи с тем, что  эвакуация  со станции
Лазарев связана с риском для жизни экипажа самолета, коллектив старой  смены
согласен остаться на вторую зимовку.
     Гербович  сознавал,  какой  она  будет  тяжелой,  эта  вторая  зимовка.
Двенадцать человек остаются  со скудными запасами продовольствия,  почти без
курева, без книг и кинофильмов  и, главное,  без  научного оборудования. Они
обречены на бездействие -- нет ничего более тягостного для энергичных людей.
У одного  больна мать, у  другого выходит  замуж дочь, у третьего  срывается
защита  диссертации, у четвертого... Да  что там говорить! У  каждого что-то
наболело, каждого терзала тоска по дому, по родной земле...
     Однако  руководство  экспедиции,  оценив  по  достоинству   радиограмму
Гербовича,  сочло, что  еще  не все возможности исчерпаны. Да, ЛИ-2 посылать
опасно, слишком велик риск. Однако  на Молодежной  были еще два  разобранных
самолета  АН-2. "Аннушки" погрузили на борт  "Оби" и вновь пошли к Лазареву,
чтобы  попытаться  найти  взлетно-посадочную  полосу и  перевезти  людей  на
корабль.
     С непередаваемой  радостью  встретили  пленники  Антарктиды эту  весть.
Поянился шанс,  и  всем хотелось в него верить.  И люди  на берегу замерли в
ожидании.
     Наконец  "Обь"  подошла к кромке ледяного поля, еще  более мощного, чем
две недели назад;  теперь уже  корабль отделяли от  берега  триста семьдесят
километров льда. Но это  не беда, лишь бы нашлось годное для  полосы  место.
Несколько дней "Обь" ходила вдоль  кромки ледяного поля, и эти дни  люди  на
станции Лазарев почти не спали.
     И вновь поиски полосы оказались безрезультатными. Более того, кончились
запасы  топлива, осталось лишь  столько,  сколько  необходимо для перехода к
ближайшему  порту.  Три недели потратили моряки на то, чтобы спасти из плена
своих товарищей полярников.  Все,  что  было  и человеческих  силах,  моряки
сделали.
     И в  последнем  разговоре  по  рации Гербович поблагодарил  их, пожелал
счастливого плавания и просил поклониться родной земле.
     "Обь" взяла курс на Родину.
     Теперь уже двенадцать человек  точно знали, что они остались  на вторую
зимовку.  Это  еще год  в  Антарктиде,  еще одна полярная ночь -- не  всякий
человек найдет  в  себе силы  с  достоинством выдержать  такое  испытание. И
Гербович готовился к самой  трудной  зимовке  в  своей  жизни. Прежде  всего
следует  поднять  жизненный  тонус  второй  шестерки,  во что бы то ни стало
занять людей делом:  создать курсы по изучению  радио, дизелей, гляциологии,
английского языка.  По  возможности  вести  наблюдения, научную  работу.  Не
расслабляться ни на одну минуту!
     Но буквально на  следующий день после ухода  "Оби" произошло событие, о
котором долго будут вспоминать поколения полярников. Еще много лет они будут
из уст  и уста передавать историю о том, как всесильная Антарктида не сумела
удержать в  своих снегах двенадцать скованных  по рукам  и  ногам пленников.
"Обь" набрела на айсберг, словно созданный природой для устройства идеальной
взлетно-посадочной полосы!  Высота --  вровень с  бортом  корабля, длина  --
около двухсот  метров,  ровная,  как скатерть,  поверхность. Такие  айсберги
встречаются  один на  тысячу.  Легче  поймать в авоську падучую  звезду, чем
найти в Южном Ледовитом океане такой айсберг.
     Каждый  час приносил  новости,  одна лучше другой:  "Аннушки"  стрелами
выгружены   на   айсберг...  Летчики  Завьялов  и  Ляхов  ладят  самолеты...
Произведен пробный полет...
     --  Готовьтесь  принимать  самолеты!  --  радировал  Гербовичу  капитан
Свиридов.
     Но трудно отпускает  от себя  Антарктида... Если  Завьялов  прилетел на
станцию благополучно, то Ляхов  с  огромным трудом дотянул  до берега. Из-за
обнаружившейся в полете неисправности самолет  чудом держал высоту.  А  ведь
путь  частично шел над открытым  морем,  над которым одномоторным  самолетам
вообще летать запрещено.
     Итак,  два  самолета,  из которых один  поврежден. Каждый из них  может
взять на борт шесть человек без вещей. Кому на каком самолете лететь?
     Вопрос решился сам собой, ибо уже произошел естественный отбор.
     Гербович  и  пятеро  его  товарищей, костяк  коллектива  старой  смены,
улетели на  поврежденной  машине  Ляхова.  Это был драматический полет, лыжи
едва ли не шаркали по торосам. Но самое  главное началось потом, когда Ляхов
никак  не мог  сесть на  айсберг --  у "Аннушки" не хватало сил подняться на
тридцать  метров. Несколько раз Ляхов облетал айсберг, шел на посадку  --  и
разворачивался  обратно.  Пятая  попытка  оказалась  удачной,  хотя  и  она,
казалось, завершится  бедой: "Аннушка" плюхнулась  на  айсберг  недалеко  от
края, но бортмеханик Журавлев выскочил на ходу и завернул машину за хвост.
     Итак, все  закончилось благополучно и "Обь",  героическая,  легендарная
"Обь" повезла многострадальную дюжину новолазаревцев на Родину.
     Но не закончилось еще действие естественного отбора! Оно продолжалось и
оказало свое влияние на будущее людей, прошедших через ее жестокое сито.
     Вот как сложилась судьба первой шестерки через десять лет.
     Гербович, бывший начальник станции, стал кандидатом географических наук
и дважды начальником советских антарктических экспедиций.
     Артемьев, бывший  метеоролог,  стал дважды  начальником  антарктической
станции Восток.
     Титовский, бывший радист, также стал  дважды начальником антарктической
станции Молодежная.
     Семочкин,   бывший   механик,   был   дважды   начальником    дизельной
электростанции в Мирном.
     Повар Евграфов еще четырежды участвовал в антарктических экспедициях.
     Лишь Зотов по состоянию здоровья вынужден был уйти на пенсию.
     Со всеми людьми из этой славной  шестерки, кроме Зотова, я встречался в
Антарктиде и  рад, что  мне  довелось  с  ними познакомиться. А те  шестеро,
образовавшие вторую  группу? Почти все они ушли,  решили не связывать больше
своей судьбы с высокими широтами. Естественный отбор их отсеял.
     Так "закольцевалась" эта антарктическая новелла.
     "Бог погоды" и его "апостолы"
     На  очередном  диспетчерском совещании всех  до слез  рассмешил Бардин.
Вчера,     давая     прогноз    погоды,    он    предсказал     для    "Оби"
десяти-одиннадцатибалльный шторм. Шкарупин, вечный оппонент Бардина,  весьма
скептически  на  это  заметил,  что завтра капитан  Купри  сообщит:  "Ясный,
солнечный день. Экипаж загорает. Сердечный привет Бардину".
     Легко себе  представить, с каким нетерпением  Геннадий Иванович  ожидал
начала диспетчерского совещания! Он буквально не находил себе места.
     -- Жалко, что мы еще не на "Оби", -- посмеивался Шкарупин, -- погрелись
бы, отдохнули...
     "Погоди, погоди!" -- мстительно шептал про себя Геннадий Иванович.
     Довольные  таким  развлечением,  участники  совещания  подшучивали  над
Бардиным   и  ждали  развязки.  И  вот  начальник  экспедиции  сел  на  свое
председательское место и взял в руки сводку.
     --   Купри   сообщает...   (напряженная   тишина)    "Обь"   попала   в
одиннадцатибалльный шторм...
     -- Что я говорил! -- ликуя и светясь всем лицом, воскликнул Бардин.
     Это было  не по-христиански -- хохотать, когда  родную и всеми  любимую
"Обь" швыряет  в океане,  как пробку,  но удержаться  было  невозможно:  так
откровенно счастлив был посрамивший Шкарупина Геннадий Иванович.
     "Аэрологов  начальник  и  метеорологов  командир",   Геннадий  Иванович
занимал в экспедиции  штатную должность  "бога погоды". Невысокого роста,  с
черной лохматой бородой, неизменно корректный и деловитый, он был симпатичен
не только своей внешностью и манерой поведения, но и страстной влюбленностью
в профессию.  Неточный прогноз  означал  для него  бессонную ночь.  И  хотя,
честно говоря, таких ночей у него  было  немного, каждая неудача  лишала его
аппетита.  В  таких  случаях  Бардин   входил  в  кают-компанию  с  ненужной
деловитостью,  нервно  садился  на свое  место  и,  подчеркнуто  не  обращая
внимания  на  насмешников,  молча  слушал  их  разглагольствования. Особенно
изощрялся геофизик Георгий Куделин.
     -- Лишние расходы,  -- пояснял он  свою  мысль чересчур громким голосом
(чтобы слышал Бардин).  -- Шутка ли  --  целый штат  синоптиков! Нужно  было
привезти  в  Мирный  одну  старушку  с  ревматизмом,  печку ей  поставить  и
подсунуть магнитофон, чтобы "охи" и "ахи" записывал.
     И  далее  следовала  дежурная  шутка  насчет  Дня  синоптика,  который,
разумеется, будет отмечаться первого апреля.
     -- Мы как врачи, -- жаловался  Геннадий Иванович,  -- у  нас запоминают
только ошибки.
     Из  разговора с ним я узнал, что только в 1948 году в шестнадцатилетнем
возрасте Бардин  впервые увидел поезд.  Это в  наше  время, когда  годовалая
кроха  уверенно  поднимается  по  трапу  самолета! Я  потребовал объяснений.
Оказалось,  что  Геннадий  Иванович  -- представитель национальности  ханты,
одного из наших коренных северных народов.
     Хантов в стране всего двадцать пять тысяч,  и одного из них они послали
в  Антарктиду!  В  отдаленном прошлом предки  современных  венгров  жили  на
Восточном  Урале, а хантыйский  язык близок к  венгерскому по строю и словам
домашнего обихода. Парадоксы  великого переселения народов! Баски -- выходцы
с Кавказа, жители острова Пасхи  -- из  Южной Америки... Впрочем,  люди  уже
перестали  удивляться подобным  открытиям  и воспринимают  их  хладнокровно;
после того как Дарвин доказал, что король и последний бродяга с единственной
парой  штанов  происходят  по  прямой линии  от  одной  и  той  же  гориллы,
человечество  трудно чем-либо ошеломить.  И если упомянутый бродяга с воплем
"Привет, братишка!"  не  бросается королю  в  объятия, то не потому, что  не
имеет на  это права, а лишь потому, что опыт научил его  не фамильярничать с
богатыми родственниками: могут неправильно понять и накостылять по шее.
     А поезд Бардин увидел, когда  по окончании школы поехал в Ленинград,  в
Институт народов Севера. Потом он  закончил  Высшее  мореходное училище и  с
1955  года  не  расстается с  высокими  широтами.  Очки с  толстыми стеклами
помешали Геннадию Ивановичу стать капитаном дальнего плавания, но  кандидату
географических наук они вполне к лицу.
     В "небесной  канцелярии",  я бывал часто. Здесь из  комнаты  в  комнату
ходили вдумчивые бородатые люди с картами погоды и фотоснимками, полученными
от спутника Земли.
     -- Ишь какой циклон идет, -- говорил один.  -- Зацепит  Мирный  хвостом
али пронесет?
     --   Готовь   лопаты,   братцы,   --   авторитетно   гудел  второй.  --
Двадцать-двадцать пять метров в секунду.
     --  А  на  Моусоне  все  тридцать,  -- включался  третий.  --  Надо  их
предупредить.
     "Бог  погоды"  Мирного  и  его   "апостолы"   снабжают  прогнозами  всю
Антарктиду. Наши  сводки ежедневно  получают австралийские  станции Моусон и
Кейси, французская -- Дюмон-Дюрвилль, японская -- Сева. Своих бюро прогнозов
у  этих  станций  нет,   и  посему  они  с  благодарностью  принимают   наши
предсказания.
     На  следующий день австралийцы  передали Бардину свое полярное спасибо.
Они  собирались в санно-гусеничный поход на двести миль  в горы, но, получив
наш штормовой прогноз,  от  похода воздержались.  Была пурга, да  еще какая!
Прибыла  благодарность  и  со станции  Кейси:  радиограмма Бардина заставила
капитана  австралийского  судна  воздержаться от  выхода  в  море,  где  его
наверняка бы  весьма основательно  тряхнуло.  В  нескольких  сотнях милях от
Мирного промышляет  китобойная  флотилия  "Советская Украина",  которая тоже
шагу не делает без  бардинских прогнозов. Не  говоря уже о летчиках:  лететь
или не лететь им на Восток, решают Бардин и его ребята.
     Вечером  в их доме торжество: отмечается день рождения аэролога Валерия
Смирнова и метеоролога  Юрия Зусмана. В субботу  за  здоровье  именинников в
кают-компании  поднимет бокалы весь  коллектив Мирного,  а пока  "в  порядке
репетиции" идут в ход скудные подпольные запасы, чудом сохранившиеся остатки
былой роскоши.
     Валерий Смирнов  малость  удручен:  по его  вине на  столе нет  бутылки
коньяку.
     -- Схалтурил! -- поругивают его ребята.
     И Валерий виновато разводит  руками: да, схалтурил, не  сумел... побить
рекорд.
     Дело  в  том,  что Борис  Сергеев  и Коля Фищев  на  Востоке  запустили
радиозонд на сорок пять километров. И Гербович во всеуслышание объявил: если
и аэрологам Мирного удастся побить рекорд, они  получат бутылку коньяку. Всю
неделю аэрологи из кожи вон лезли, чтобы украсить  праздничный стол заветной
бутылкой,  но  не  дотягивали одного-двух километров...  Зато  закуска  была
щедрой.  Ее  обеспечил  инициативный  Бардин.   Он  догадался   записать  на
магнитофон  радиопередачу из Москвы  для  полярников Мирного,  где был  один
воистину  бесценный  кадр:  выступление  внучки  повара  Евграфова,  которая
лепетала "дедуленька" и тому подобные замечательные слова. И теперь владелец
пленки, как демонискуситель, время от времени вкрадчиво говорит повару:
     -- Хочешь еще разок послушать внучку, Михайлыч? Приходи с закуской!
     И  Виктор Михайлович  Евграфов, который любит свою  внучку,  "как сорок
тысяч  дедуленек любить не могут", ворчит, но -- что поделаешь? -- приходит.
В  Антарктиде, где  жизнь редко балует полярников, каждая  маленькая радость
высоко ценится и запоминается надолго.
     Самому Бардину  на  день  рождения совершенно  уж  потрясающий  сюрприз
преподнесли радисты.  "Бог  погоды"  сидел  на  троне  в  своей  резиденции,
раздумывая, какой силы циклон обрушить на континент, когда зазвонил телефон.
     -- Слушает Бардин.
     -- Здравствуй, папочка, Игорь говорит!
     У Бардина  язык  прилип к  гортани. Сын долго кричал: "Алло,  алло!" --
пока папочка не пришел в себя.
     Застольный разговор пошел о сюрпризах.
     -- На СП-17, --  вспоминал Валерий Смирнов, -- как раз ко дню  рождения
нашего метеоролога  летчики  привезли три ящика с  посылками. Собрались мы в
кают-компании,  радостные  и  возбужденные, и  начали  распаковывать  ящики.
Читаем  на первой посылке: "Николаю Б." (Валера  назвал фамилию известного в
кругу  полярников  механика).  "Поздравляем  Колю",  читаем  на   следующей:
"Николаю  Б.". Еще раз его поздравляем и снова читаем:  "Николаю Б.". Что за
наваждение?  Очередная посылка -- Николаю Б. Еще одна --  Николаю  Б! Ребята
взбесились --  две  трети всех  посылок пришло  Коле, который хлопал себя по
бедрам  и  радостно  хохотал во все горло. От  приятельниц получил... Мы его
тогда чуть не растерзали!
     -- Самый оригинальный  подарок на день  рождения,  --  включился другой
рассказчик, -- получил на Новолазаревской Павел Андреевич Цветков. Отобедав,
пришел к себе отдохнуть. Что за чертовщина? На его постели лежала наковальня
весом  более  ста килограммов.  Несколько  человек вынесли ее из  дизельной,
когда  Семочкин