одит  к чужой жене, но  та обычно
хранит супружескую  верность  и  клюет  волокиту.  А  в  это  время законная
повелительница,  обеспокоенная происходящей  сценой,  криками  напоминает  о
себе, и изобличенный изменник покорно идет к своему гнезду, чтобы поменяться
с супругой местами...
     В обществе пингвинов  Каменев  проводит большую часть  своего  времени.
Каждый день он  ходит к островкам по припаю, а когда припай вскроется, будет
добираться на лодке. Полярным летом у Мирного живут только пингвины Адели, а
в марте заявятся красавцы императоры. Бойкие,  юркие и  любящие поскандалить
адельки  ростом максимум полметра -- лилипуты  по  сравнению с величавыми  и
уверенными в своих силах императорами, рост которых достигает  метра,  а вес
сорока-пятидесяти килограммов. Каменев проводит серию экспериментов, пытаясь
разгадать  тайну  навигационных  способностей  пингвинов.  Он  убежден,  что
пингвины  --  врожденные  астрономы  и  ориентируются  по  Солнцу,  но хочет
доказать, что и магнитное поле Земли играет в этих таинственных способностях
не последнюю роль. Пингвины -- птицы, мозг у них крохотный, но где-то в этом
мозгу  есть клетки, деятельности которых может  позавидовать изощренный мозг
человека...
     Подходило обеденное время, и Гербович дал сигнал к возвращению. Кое-где
трещины  на льду  расширились, припай "дышал"  все более глубоко, и обратная
дорога изрядно пощекотала мою нервную  систему. Но  выбрались  на  барьер мы
благополучно, а к ночи припай взломало.
     Так закончился мой первый и единственный визит на остров пингвинов.
     Что происходит на припае
     Море освободилось ото льда, и сразу же произошло ЧП.
     Гидролог  Совершаев пошел на  мыс Мабус  проверить состояние барьера  и
вдруг услышал чей-то призыв о помощи. Туман, сильный ветер, а крик доносился
со стороны моря.  "Кого-то  унесло", --  подумал Совершаев и  тут  же  опять
услышал: "Веревку! Веревку!"
     В  десятке метров от  барьера на льдинке, точнее глыбе снега размером в
два квадратных метра, стоял и взывал о помощи К. из летного отряда.
     --  Держись, дружок, одну минутку!  -- прокричал Совершаев,  помчался в
расположенный неподалеку  гараж, поднял  на ноги механиков  и вместе с  ними
понес к барьеру лестницу и веревку. К. бросили веревку, подтащили его вместе
со снежным плотом  к барьеру, и  по  спущенной лестнице потерпевший бедствие
поднялся наверх.
     Его спасло чудо. По  приказу начальника экспедиций  подходить к барьеру
категорически  запрещалось.  Совершаев,  на  которого   это  запрещение   не
распространялось, оказался там случайно. Снежная глыба, вместе  с которой К.
свалился в  море, уже пропиталась водой, вот-вот она должна была растаять. К
тому же дул сильный ветер. Еще несколько минут -- и К. унесло  бы в открытое
море.  Никого не предупредив, один, он пошел на Мабус полюбоваться  морем  и
чуть не расстался с жизнью.
     Этот   случай  произвел  на   всех,  особенно   на   новичков,  большое
впечатление. Нельзя нарушать закон, горе тому, кто нарушит его! Все помнили,
как  несколько  месяцев  назад, упав с  барьера,  разбился  о  припайный лед
научный сотрудник  из  ГДР,  зимовавший  в Мирном.  Катался  на  лыжах  и не
рассчитал скорость.
     Море Дейвиса у Мирного... Свободное ото льда или  покрытое  льдом,  оно
одинаково грозно. Немало драм разыгралось здесь за пятнадцать лет.
     Первым  погиб  на припайном  льду Иван  Хмара -- не  успел выскочить из
кабины трактора, когда под ним разверзлась трещина.
     За  год  до нашего  прихода в Мирный здесь  же,  на  этом  льду,  погиб
механик-водитель Василий Рыскалин.
     Антарктида  начинается  с  припая.  Когда  в декабре к Мирному подходит
корабль,   море    сковано   льдом.   Ширина   ледяного   поля    километров
двадцать-тридцать. Это и есть припай. Пришвартовавшись у его кромки, корабль
разгружается, а тракторы и тягачи везут на берег многотонные сани.
     Наряду с  походом  на  станцию Восток перевозка грузов  по припаю самая
опасная и тяжелая работа в Антарктиде. Я не видел ее  своими глазами, потому
что улетел на Восток в тот день, когда мы пришли в Мирный. Но я слышал много
рассказов   о  припае  и   некоторые  из   них  хочу  привести,  иначе  ваше
представление об Антарктиде будет неполным.
     Эту историю рассказал  мне начальник транспортного отряда Четырнадцатой
экспедиции Евгений Александрович Зимин, с которым читатель уже знаком.
     -- Наверное, не было за все экспедиции разгрузки тяжелее, чем в  январе
шестьдесят  девятого года. Весь припай избороздили трещины,  на  каждом шагу
глубокие снежницы: вверху снег, внизу вода. Уже пятнадцать дней "Обь" стояла
на  приколе,  а  мы  искали  и не находили трассу.  Уходило золотое время, и
водители  нервничали:  ведь после разгрузки "Оби"  нам  предстоял  поход  на
Восток  и возвращение с Востока в Мирный... Много  дней и ночей мы  вместе с
гидродогом Вениамином Совершаепым поездили на вездеходе, пока  не определили
извилистую линию, проходящую  вдоль  подветренных  сторон  айсбергов. Немало
трасс  мне  пришлось  пройти  в своей жизни, но эта  была  самая опасная: ее
пересекало восемь трещин шириной до  пяти метров. В ад идти по такой трассе!
Но выхода  не было, вариант,  как говорят, выбран  оптимальный.  Перебросили
через  каждую трещину настилы  из  бревен,  проинструктировали  водителей, и
тракторы пошли.  Перед  трещинами  водители  покидали кабины,  тракторы сами
преодолевали настил, и водители вновь занимали свои места.
     -- Адская  трасса! То здесь, то там тракторы  проваливались в снежницы,
главная опасность которых была в том, что мы не знали толщину льда под ними.
Вода и снежная каша --  вот и барахтайся,  пока товарищи не вытащат  тебя на
буксире. Бывало,  и  лед под настилом  начинал обламываться.  В  этом случае
каждый  водитель  обязан  был  выполнить  мой  приказ:  немедленно  покидать
трактор.
     Вот  так и работали.  В  одну  ночь  пять тракторов дважды  садились  в
снежницы, до самого льда, и мы совершенно измучились, их вытаскивая. А  Вася
Рыскалин не уберегся...
     С  ним  был  механик Саша  Порвачевский. Когда тракюр  провалился, Саше
удалось  выскочить.  Вася  не успел... Если  бы трактор  начал проваливаться
передом,  то была какая-то доля  секунды, чтобы сориентироваться. Но трактор
ушел  в море задом, и этой самой  доли секунды  у Васи не оказалось. Он  был
опытным   механиком-водителем,  веселым,  жизнерадостным  и  очень   хорошим
товарищем. В третий раз он пошел в Антарктиду и остался в ней навсегда.
     Гибель  Рыскалина,  нашего  общего  друга, всех ошеломила. Был  ли Вася
виновен  в своей  гибели? И да  и нет. Да  -- потому что он  рискнул, срезал
трассу и не подождал нашего подхода. Нет -- потому что всего на такой трассе
предусмотреть  невозможно. Каждый из нас,  водителей, мог оказаться на месте
Рыскалина...
     Мы, Васины друзья, долго стояли  над трещиной,  сняв шапки. Потом, сжав
зубы,  продолжали работать. Чуть не проскочил на своем тракторе мимо настила
Васек Соболев. Совершаев ему кричит -- Васек не слышит. Тогда Вениамин кинул
в  него  снежок, и Васек обернулся.  А еще одна-две секунды --  и  могла  бы
произойти вторая трагедия.
     Да, чудовищно трудной была эта разгрузка.  Под конец нам предстояла еще
одна,  самая,  наверное,  опасная  операция:  нужно перегнать  на берег  два
тягача.  Каждый  тягач  весит  двадцать  четыре тонны.  Выдержат  ли  мосты?
Вырвутся ли тягачи из снежниц?
     Будь ситуация иной, я оставил бы эти машины на борту "Оби". Но они были
не просто нужны,  они были жизненно необходимы. Без  них мы не могли уйти  в
поход  на  Восток.  Значит,  оставшуюся  без  топлива  станцию  пришлось  бы
законсервировать. Нас бы могли понять, но  не простить. Поэтому тягачи нужно
было перегнать в Мирный. Как на фронте: взять высоту любой ценой.
     Но после гибели Рыскалина я не имел морального права требовать от ребят
такого риска. И я обратился к Саше  Ненахову, потому что он много раз был со
мной в Антарктиде.  "Трещин становится все больше, --  сказал я ему. -- Если
мы сегодня не перегоним тягачи, завтра это будет невозможно".
     И Саша согласился. Я сел  на первый тягач, отошел  метров на  триста  и
разрешил Саше следовать за мной. Начали  тихонько переезжать  через трещипы.
Лед трещал,  обламывался, но мы успели благополучно проскочить через опасные
зоны к  Мирному,  откуда на нас  смотрели  в  бинокли.  Меня  потом  ругали,
обвиняли в излишнем риске, но не перегони мы эти два тягача, не знаю, сумели
бы  благополучно  завершить поход  на  Восток. Пожалуй,  даже  знаю: нет, не
сумели бы...
     Когда  мы подходили  на "Визе" к Мирному, Владислав  Иосифович Гербович
сообщил на  диспетчерском совещании, что на припае во время ледовой разведки
утонул  трактор. Люди,  к счастью,  остались живы. Их было  трое:  начальник
транспортного отряда  Пятнадцатой  экспедиции  Овечкин,  начальник  морского
отряда с "Оби" Ескин и гидролог Совершаев.
     Эту историю я привожу  потому, что  она по-своему характеризует припай.
Разгрузка, о которой рассказал Зимин, проходила при отвратительной погоде на
льду,  находившемуся  в  ужасном  состоянии.  Ледовая разведка,  проведенная
Овечкиным  и  его  товарищами,  проходила при  идеальной  погоде на  припае,
который  не  внушал  никаких  мыслей  о  возможной опасности. И все  же  эта
разведка едва  ли не закончилась трагически. Потому что припай есть  припай.
Этим сказано все.
     Гербович высоко  ценил своего  начальника  транспорта, умного и  широко
мыслящего  инженера.  Превосходно развитый  физически, смелый и  решительный
человек,  Олег Самсонович  Овечкин  много лет  работал на  Севере, зимовал в
Антарктиде, не раз участвовал в  санно-гусеничных походах -- короче, повидал
и испытал почти все, чем славен ледовый  континент. Но то, что случилось  во
время разведки, даже для него было абсолютно неожиданным.
     -- Мы должны были определить трассу для перевозки грузов с подходящих к
Мирному кораблей, --  рассказал Овечкин.  -- Выехали на припай на тракторе с
волокушей, прихватили с собой бревна для преодоления трещин.  Погода  стояла
превосходная,  солнечная  и  безветренная, и  мы  надеялись,  что произведем
ледовую  разведку  без   особых  хлопот.  Первые  десять  километров  трассы
Совершаев  уже изучил, нам оставалось лишь  бурить  лед и ставить  вехи.  До
двадцать пятого  километра встретились всего лишь две  узкие трещинки,  даже
мост  не пришлось наводить -- запросто  проскочили. И когда до  кромки льда,
куда  пойдут  корабли,   оставалось  километров  шесть-семь  --  началось...
"Хлопцы, -- говорю я, -- свежая трещина. Подъедем?"
     Подъехали. И тут на моих глазах начал трещать и уходить лед! Непонятно,
в чем дело, погода-то тихая.  А к нам  подбирается вода, стоять и размышлять
некогда. Повернули  обратно.  Дошли  до  двадцать  пятого  километра,  и  те
трещинки, через  которые мы полчаса назад  шутя проскочили, уже разошлись до
полуметра. Перекинули бревна, перебрались и натолкнулись на  разводье метров
до  тридцати  шириной!  Откуда  оно взялось? Голова кругом идет -- ничего не
поймем. Шарахнулись в  сторону -- снова разводье!  Налево -- опять разводье!
Весь лед движется, обламывается на глазах -- мы отрезаны!
     Начали по  бревнам и доскам перескакивать со льдины на льдину. Пришлось
выполнять прямо-таки цирковые  трюки:  Совершаев  и  Ескин  подставляли  под
гусеницы  доски, а я вел трактор,  держа одну ногу  на  весу, чтобы в  любой
момент успеть выскочить. В конце концов оказались в окружении сплошь  битого
льда, на обломке примерно тридцать  на  шестьдесят  метров. "Хлопцы, говорю,
дело  плохо,  на тракторе уже  не выбраться".  Заглушил мотор, простились  с
техникой, взяли с собой доски и пошли скакать с одной льдины на другую, пока
не  выбрались  на  твердый припай. Поверили,  что  остались  живы,  и начали
размышлять: что же произошло?
     В это время  припай никогда не взламывается, такого случая  в летописях
экспедиций не отмечалось. Если бы заштормило, не пришлось бы ломать голову в
поисках причины.  Но чтобы припай встал на дыбы в середине декабря в ясную и
безветренную  погоду...  Совершаеву  удалось  сфотографировать  удивительное
явление: лед между айсбергами вздыбился  геометрически правильными  волнами!
Значит, здесь поорудовала  неведомая  нам и  пожелавшая остаться неизвестной
стихийная  сила.  Возможно, припай взломала сильная зыбь от старого циклона,
либо  -- другая рабочая гипотеза -- неподалеку в море опрокинулся гигантский
айсберг,  дав могучую  волну. Других объяснений мы  не нашли, тем более  что
подвижки  льда быстро прекратились и  трещины  в  основном зарубцевались.  И
когда  подошли  корабли,  мы  работали  на  этой  самой  трассе  без  особых
происшествий, если не считать одного  эпизода. До  спх пор вздрагиваю, когда
вспоминаю...
     Заповедь пешехода:  переходя через улицу, не забывай,  что  шофер может
быть пьян.
     Заповедь  водителя  в  Антарктиде:  преодолевая  самую  хорошую трассу,
помни, что она проходит над бездной.
     Погода в тот день стояла неважная, и Гербович возражал против работы на
припае. Тем не менее от "Оби" по направлению к Мирному вышли два трактора --
из-за  несогласованности, которая  мешает делу в хозяйствах любого масштаба.
На  одном тракторе шли  механик-водитель Виктор Медведев и  гидролог Альберт
Романов, оба молодые и  неопытные, зато другой  трактор вел опытнейший Борис
Рябчиков.
     Прошло два часа,  тракторы должны были уже прийти в Мирный, а о них  ни
слуху ни  духу. Обеспокоенные Гербович  и  Овечкин на  вездеходе  выехали им
навстречу и на середине трассы, вернее в стороне от нее, увидели... сани без
трактора. Остановили вездеход, подбежали -- да, на самом краю разводья стоят
сани,  а  в свинцовой  воде плавает сиденье. Первая  и  страшная мысль: один
трактор провалился.  А люди? От разводья идут следы: один... два... третьего
нет. Но  ведь людей-то на  тракторах было трое! Обуреваемые самыми  тяжелыми
предчувствиями, Гербович и Овечкин на максимально возможной скорости рванули
в Мирный и... увидели живых и здоровых Медведева, Романова и Рябчикова.
     А произошло вот что.
     Рябчиков уже не раз  проходил эту трассу и  знал ее наизусть. Одно лишь
его присутствие на ней  должно было бы  стать,  казалось, гарантией удачного
перехода.  Но  вместо  того  чтобы поставить ветерана  впереди,  его сделали
ведомым. С опытнейшего водителя  тем самым была снята  и переложена на плечи
Медведева  и  Романова ответственность  за  выбор  направления. Если  бы  не
метель, эта ошибка, возможно,  не отомстила бы  за себя: трасса была  хорошо
размечена. Но метель  спутала все карты и усугубила ошибку.  Идущие  впереди
Медведев  и Романов  сбились  и новой  трассы на  старую, а  Рябчиков хотя и
удивился такому маневру, но пошел за ними,  совершенно справедливо думая про
себя: "Ведь там гидролог, ему виднее".
     Итак, тракторы  отклонились  в  сторону. В  Антарктиде  бывает,  что  в
пасмурную  погоду  исчезают тени, пространство  превращается в  однообразную
пустыню, и невозможно определить расстояние  до предмета, небольшой  камушек
может показаться холмом.  Наверное, кому-либо из ребят нужно было на  всякий
случай сойти на лед и проверить вехи; кажется, они так и собирались сделать,
но не успели: трактор провалился. Очень удачно,  если  можно употребить  это
слово: передний бампер уперся  в кромку льда,  а сзади, где расположен центр
тяжести трактора, его попридержали сани. Альберт  Романов мгновенно соскочил
на лед, а Медведев остался на месте.
     -- Наверное, снежница, -- предположил он и начал газовать.
     -- Какая там снежница! -- ахнул Романов. -- Прыгай! Кругом вода!
     Промедли  Медведев последовать этому совету, и вряд  ли что-либо спасло
бы  его  от  гибели. К счастью, он без  лишних размышлений покинул  трактор,
который в ту же  секунду стремительно ушел в море. Под давлением смерзшегося
снега выдавило палец из прицепного устройства, сани  отцепились, но остались
на льду.
     --  Романов,  --  рассказал  мне  потом  его   коллега  океанолог  Дима
Шахвердов, -- в этот день был именинником.  После того как мы поздравили его
со вторым рождением, он поведал нам занятную историю. Оказывается, несколько
месяцев назад  он докладывал на секции свою диссертацию о проходимости судна
в  условиях  Антарктиды.  В  этой  работе  он  использовал   материалы  всех
предыдущих походов "Оби",  рассчитал массу формул  и дал свои  рекомендации.
Его,  как положено, засыпали вопросами,  среди которых был такой: "А  какова
проходимость санно-гусеничных поездов по припайному льду?"
     Диссертант ответил, что это не совсем его тема, но он надеется  в конце
года разобраться в ней непосредственно на месте.
     Разобрался, да еще как!
     На этом  злоключения Романова не кончились. Он  еще дважды проваливался
под лед на припае, но не на тракторе, а собственной персоной.
     -- Богатый собрал материал! -- смеялись товарищи. -- На докторскую!
     Все хорошо, что хорошо кончается.
     Не только в Мирном -- на Молодежной и на других станциях припайный  лед
не менее коварен, море и там безмолвный свидетель драм, происшедших во время
разгрузки кораблей...
     Волосан, медпункт и Южный полярный круг
     Хорошо в  Мирном! Повсюду тает  снег,  в  домах  сыро, ничего  не стоит
окунуться  в  лужу, но вспоминаешь  про  Восток  -- и тебя  охватывает тихое
блаженство.  Мне даже  дико слышать,  что  некоторые миряне  поругивают свой
земной  рай,  где можно  дышать  сколько влезет,  греться на  солнышке и при
желании погладить собаку.
     В  первые  дни  я  сильно  скучал по  Востоку.  Понимаю,  что сам  себе
противоречу, но разве вся прелесть жизни не  в том, чтобы  время от  времени
отбрасывать логику?  На  Востоке страдало  тело, но  ликовала  и пела  душа.
Человек в Антарктиде -- это звучит  гордо, но человек  на станции  Восток --
это гордость, помноженная на сознание исключительности своего положения.  На
Востоке  я оставил  друзей,  два  смонтированных  при  моем участии  домика,
которые  по  последним  сведениям  еще  не  развалились,  и новую  дизельную
электростанцию,  две  стены  которой   я  соединил  так  лихо,  что  при  их
перестройке мое имя упоминалось  чаще,  чем мне  того  хотелось. Да, еще  на
Востоке я  оставил  свой фотоаппарат  и  захватил  чужой --  обстоятельство,
сыгравшее  злую шутку  с инженером-механиком Геннадием  Басовым. На  острове
Фулмара  Гена  сделал мне на  редкость опрометчивое  предложение:  он  будет
снимать  меня своим  аппаратом, а я его  --  своим. В результате мир получил
десяток отличных фотографий, на которых я общаюсь с пингвинами, и  ни одной,
на которой была бы запечатлена мужественная и  атлетическая фигура шагающего
по Фулмару Васева: я снимал его на уже отснятую пленку.
     Восток, однако, это яркий, но безвозвратно отлетевший  сон,  на Востоке
мне больше не  бывать: летчики и так яростно спорят из-за каждого килограмма
груза,  и  вряд  ли  Василий  Сидоров  пожертвует ради  меня  вторым  мешком
картошки...
     Обуреваемый этими  мыслями, я бесцельно шатался по Мирному.  На  пороге
кают-компании спал Волосан, та самая  собака, которую  можно  погладить. Я с
наслаждением погрузил пальцы в его густую шерсть. Волосан -- старый и мудрый
пес, он многое повидал на своем веку, и плохое и хорошее, и теперь относится
к жизни с философским  спокойствием. Он пришел в Мирный молодой и полной сил
собакой, энергия била  из него  ключом. Но  годы  шли, и  Волосан  одряхлел.
Теперь он все  чаще  лежит  с закрытыми глазами,  вспоминая  бурные  эпизоды
былого: войну  не  на  жизнь, а на смерть со своим  братом Механиком, тайную
охоту на пингвинов, свои эстрадные выступления на вечерах в кают-компании...
Но  Механика  уже  давно  увезли  на  Молодежную,   за  пингвинов   пришлось
расплачиваться,  и  жестоко,  а  сольные номера,  сред