у: собака  глотает привязанный  на ниточке
кусочек  мяса,  и  его тут же  вытаскивают  обратно?  Примерно  так, как эта
собака, чувствовали себя через полчаса взбешенные зрители.
     Говорят, что вещи  не имеют души. Ерунда! Бьюсь об заклад, что у нашего
киноаппарата  душа  была.  По-ослиному своенравный и  упрямый,  он постоянно
выбрасывал такие коленца:  идет журнал  о ремонте животноводческой фермы или
фильм  с подобного  рода  интригующим  сюжетом  -- аппарат  фиксирует каждую
деталь;  начинается кинокомедия  или детектив  --  аппарат  фыркает, чихает,
брюзжит и поминутно рвет ленту. Пытаясь его укротить, Тимур шел на хитрость:
снова  пускал журнал. Хитрость удавалась. Тогда Тимур  осторожно  вытаскивал
журнал и вставлял фильм. Взрыв проклятий! Вместо лиц --  расплывчатые пятна.
Прояснялись  лица -- отключался звук. Возникал  звук  -- лучше  бы  его и не
было: дикий, хриплый рев.
     Высказав  в  адрес механика  массу теплых  и  нежных  слов,  обозленные
зрители  собирались было  разойтись по  комнатам, как  Юре Зеленцову явилась
спасающая вечер идея.
     -- Три дня прошло, уже можно, -- шепнул он мне.
     -- Конечно, -- спохватился я, вытаскивая  из  кармана листок, -- Игорь,
тебе радиограмма!
     Игорь  Сирота  с  интересом  взял  радиограмму,  а ребята  на  цыпочках
возвратились в холл.
     Три дня  назад, во  время  чаепития  за круглым  столом,  заговорили  о
предстоящем  первенстве мира по футболу. Мы обменивались мнениями,  гадали о
составе  сборной  --  словом,  вели  шумную,   бесплодную  и  вечно  любимую
болельщиками дискуссию. И вдруг Игорь Сирота спросил:
     -- А где будет проходить чемпионат?
     Все  на мгновение  оцепенели --  настолько  чудовищно  безграмотным был
вопрос.  Этот  человек не  знал,  что центром мирового  футбола  на сей  раз
становилась Мексика!
     --  Как где?  В Ленинграде,  конечно, --  с непостижимым  хладнокровием
ответил Юра Зеленцов.
     -- Да ну? -- оживился Игорь. -- Вот здорово! А когда?
     Не было бы нам прощения, если бы мы упустили такую возможность!
     -- Ты что,  с Луны  свалился? --  с удивлением спросил один из вас.  --
Тридцать первого мая.
     -- Значит,  успеем? -- обрадовался Игорь. --  Ребята,  а как попасть на
стадион? Я еще ни разу не был.
     -- Действительно, с Луны, -- удрученно сказал другой из нас. -- Все уже
послали заявки,  а он только спохватился! Для полярников Антарктиды выделено
сто абонементов, каждый имеет право на один. Радируй, пока не поздно.
     --  Но мне  одного мало, -- огорчился Игорь, -- я с  женой хочу  пойти.
Может, кто уступит, а, ребята?
     Остальное было делом  техники. За три бутылки коньяку (по возвращении в
Ленинград) Юра уступил свое право  на абонемент, и по  срочно составленной в
соседней комнате форме Игорь отправил радиограмму на имя директора стадиона.
Посвященный в розыгрыш Гера Флоридов принял ее, оформил и "передал" в эфир.
     Три дня,  стараясь  не переборщить,  мы подогревали  в Игоре радость по
поводу  его  неслыханной  удачи,  посмеивались  над  Юрой,  который  "продал
первородство за чечевичную похлебку", и ждали своего часа.
     Итак,  Игорь взял  радиограмму,  уютно  уселся в кресло  и углубился  в
чтение.  Двадцать  пар  глаз  с огромным  вниманием следили  за  каждым  его
движением. Прочитав, Игорь повертел  радиограмму в  руках, потряс  головой и
снова уставился  в  листок.  Потом, усвоив суровую  истину, взглянул на наши
напряженные  лица,  вздрогнул  от   сдавленного  рыдания  за  своей  спиной,
ухмыльнулся и пробормотал:
     -- Негодяи же вы, братцы...
     И -- грянул гром!
     Знаменитую радиограмму я выпросил у Игоря на память. Вот она:
     АНТАРКТИДА ВОСТОК СИРОТЕ ИГОРЮ СВЯЗИ ПЕРЕНОСОМ  ПЕРВЕНСТВА МИРА ФУТБОЛУ
МЕКСИКУ ВАМ ПОРЯДКЕ  ЗАМЕНЫ  ВЫДЕЛЕНО  ДВА АБОНЕМЕНТА СТОИМОСТЬЮ  16  РУБЛЕЙ
КАЖДЫЙ ЧЕМПИОНАТ  СТРАНЫ СТОКЛЕТОЧНЫМ  ШАШКАМ тчк  СОГЛАСНО ВАШЕМУ ЗАЯВЛЕНИЮ
ДЕНЬГМ ИЗЪЯТЫ  РАСЧЕТНОГО СЧЕТА СБЕРКАССЕ тчк ФИЗКУЛЬТ тире УРА  ГЕРОИЧЕСКИМ
ПОЛЯРНИКАМ ВОСТОКА воскл ГЛАВБУХ СТАДИОНА КЛпЦКИН
     Конечно, после такой инъекции смеха никому не хотелось уходить к себе и
в себя. Началось очередное и стихийное заседание филиала "Клуба 12 стульев",
как всегда, за чашкой чаю. Речь шла о розыгрышах.
     -- У нас  в ЛАУ, -- прихлебывая из чашки, говорил  Коля Фищев,  -- день
без розыгрыша считался  потерянным. А что? Тысяча здоровых  ребят в казармах
-- нужно ведь куда-то девать  избыток энергии. Вот коллектив и воздействовал
на  отдельные  недостатки  отдельных  товарищей.  У  одного   курсанта  была
привычка: по пробудке спросонья совал ноги в ботинки и бегом в туалет, чтобы
успеть  без очереди.  Эгоизм?  Безусловно.  Прибили ботинки гвоздями к полу.
Подъем! Сунул ноги в ботинки. рванулся -- и увы. Пять минут отдирал  гвозди,
опоздал и получил заслуженное взыскание. А в другой раз перевоспитали одного
начальника, который страстно любил в  наши свободные  часы объявлять учебные
тревоги. У нас существовала пожарная команда, комплектовавшаяся дежурными из
разных  рот. Но пожаров давно не случалось, и дежурные  привыкли  заниматься
своими делами. Этого Н. вынести не мог: как так, группа есть, а дела нет!  И
вот однажды он тихонько поджег в  парке сухостой и объявил тревогу.  Никого!
Десять минут бегал по училищу  --  никого! А  сухостой-то горит,  безобразие
получается. Пришлось самому часа два тушить пожар...
     Большинство   восточников  --  ребята  совсем  молодые,  и  курсантские
проделки свежи в их памяти. Розыгрыши эти, как правило, бесшабашно-веселые и
не  всегда на  грани  дозволенного.  Ничего  по поделаешь,  слишком велика у
молодежи потребность, как говорится,  в здоровом смехе.  И  он, не  умолкая,
гремел в нашем филиале.
     --  Перед ответственной  командировкой  Володя проходил медкомиссию, --
излагал  очередной  оратор. -- Вошел к  невропатологу, сидят женщина-врач  и
сестра. Назвал себя и стал ждать указаний.
     -- Чего стоишь? -- как-то  грубо  спросила врач. -- Садись... Расселся,
как  у  тещи  в  гостях!   Встань!   Да  почеловечески,   а  не  как  статуй
Бельведерский! Раздвинь пальцы. Не тычь в глаза, дуб ты этакий! Раскрой рот.
Смотри, Зина,  какое глупое выражение  лица. Не пациент,  а  осел  какой-то!
Сколько классов закончил, два или три?
     Володя человек тихий, но от такого хамства начал выпускать пары.
     -- Прошу потактичнее! Я аспирант и не привык, чтобы со мной...
     -- Привыкнешь! -- рявкнула врач. -- Подумаешь, аспирант! Таких тупиц из
аспирантуры метлой гнать взашей! Ну, чего смотришь рыбьими глазами?
     -- Сама тупица! -- заорал Володя. --  Будь на вашем месте мужчина, я бы
ему так врезал, что он...
     -- Все в порядке,  товарищ, можете  идти, --  спокойно сказала врач. --
Зина, пишите: реакция на оскорбление нормальная.
     И  так  почти  каждый  вечер:  сидели,  вспоминали,  смеялись.  Надолго
останутся  в воспоминаниях  восточников  заседания нашего  филиала "Клуба 12
стульев"!
     Папа Зимин и его ребята
     В Четырнадцатую антарктическую экспедицию в
     санно-гусеничном поезде из Мирного на Восток шло
     несколько французских ученых. С их легкой руки на
     чальника поезда Евгения Александровича Зимина ста
     ли называть "папа Зимин".
     -- Знаете, что  такое  "счастье  трудных дорог"? Это когда они остаются
позади.
     Так сказал папа Зимин, и я с ним согласен. Уж  когокого, а человека, не
видевшего   других  дорог,   кроме  трудных,  литературной  красивостью   не
растрогаешь. Чего  мы  только не  сочиняем,  где только не  заставляем своих
персонажей находить счастье!  Один автор  дописался  до того, что его  герой
обрел счастье в  бою. Не после боя, когда осмыслил все происшедшее, а именно
в бою. Быть может, в  кино  такое и бывает, но любой фронтовик сразу скажет,
что это липа. А другой герой  задыхался  от счастья,  когда  до вершины горы
остались  последние и,  между  прочим,  самые  трудные  метры.  Да  ведь  он
задыхался от усталости, это и ребенку ясно!
     Подлинное, без всяких скидок счастье --  в победе. В победе над врагом,
над трудной  дорогой, над  самим собой. Счастье  -- столь  исключительное  в
жизни человека эмоциональное состояние, что слово это нужно беречь.
     Полярники -- люди, меньше всего на свете склонные к восторгам. И все же
беру на себя смелость  сказать: в тот момент, когда папа Зимин и его  ребята
пришли на Восток, они были счастливы.
     Самолетами  на  станцию  Восток  можно  доставить  лишь  часть  грузов;
важнейшие  из  них  --  горючее  для  дизельной  электростанции,  громоздкое
оборудование перебросить по воздуху возможности пока нет. Поэтому один раз в
год из  Мирного на  Восток отправляется санно-гусеничный поезд.  Это полторы
тысячи километров в один конец, полтора месяца дороги без дороги, по снежной
целине и  застругам,  мимо  бездонных  трещин. Большая часть  пути  идет  по
ледяному  куполу  Антарктиды на  высоте три  с половиной  тысячи метров  над
уровнем  моря,  когда  ко  всем прелестям  похода  прибавляется  кислородное
голодание.
     Медленно ползут по Антарктиде тягачи, волоча за собой многотонные сани.
В первой части пути они по узкому коридору преодолевают зону трещин, глубина
которых "до конца географии". Затем начинается зона остроконечных застругов,
напоминающих  с  высоты полета" застывшие морские  волны.  Эта  зона --  бич
божий,  кромешный  ад.  Обдутые  сильными  стоковыми  ветрами,  двухметровые
заструги  приобретают  твердость  гранита,  и  тягач  идет  по ним,  как  по
противотанковым надолбам: переваливается, со страшным грохотом падает вниз и
сотрясается,  как  в  десятибалльный  шторм на  море.  Водителей швыряет  из
стороны  в  сторону, они разбиваются  до крови,  изо  всех сил  держатся  за
рычаги. И так двести пятьдесят километров!
     Кончаются  заструги  -- начинается  рыхлый и сыпучий,  как песок, снег.
Тягачи проваливаются,  садятся на  днище, водители  выходят из кабин, крепят
буксирные  тросы,  отцепляют сани и вытаскивают  беспомощные машины. А через
полчаса  все повторяется  сначала...  На  этом  участке  пути  хорошо,  если
пройдешь за сутки десять-пятнадцать километров, часто бывает и меньше.
     В  пургу  движение  останавливается,  идти  вперед  невозможно  --  нет
видимости.  Собьешься с колеи -- попадешь в глубокий  снег и застрянешь, как
муха в  липучке. Бывает, что пурга продолжается много дней, и  все  эти  дни
тягачи  стоят,  занесенные  снегом.  А  непрерывные ежедневные  ремонты?  Вы
знаете, что  это  такое -- вколотить кувалдой  в  гусеницы выпавшие пальцы в
антарктический  мороз,  на высоте трех с половиной километров,  когда легкие
никак не могут насытиться жидким, разбавленным воздухом?
     Полтора месяца идет  поезд  к  Востоку. На его пути  нет  ничего, кроме
снежной пустыни  и двух безлюдных законсервированных станций. Полтора месяца
работы до седьмого, семидесятого пота, без бани, без отдыха в каюткомпании с
ее   скромными  развлечениями.   Полтора   месяца  самого   тяжелого  труда,
выпадающего на долю человека в Антарктиде, -- вот что такое санно-гусеничный
поезд.
     Это  в один конец, к Востоку. Обратно идти легче: без груза и  все-таки
домой, в Мирный.  Хотя год назад обратный  путь с Востока едва не закончился
трагически.  Участников этого похода, многих из  которых  мы через несколько
минут   будем  обнимать,   спасли  лишь   воистину   непостижимое   мужество
механиков-водителей,  несгибаемая  воля   Зимина  и  щедрый  подарок   Ивана
Тимофеевича  Зырянова.  Об  этом  походе, который навсегда пойдет  в историю
освоения Антарктиды, речь еще впереди.
     Поезд приближался, мы уже явственно слышали рев тягачей. Весь коллектив
Востока вышел на окраину станции.
     Я  пишу  эти  строки  --  и по телу  бегут  мурашки:  вспоминаю,  каким
непривычно-лихорадочным волнением все мы были  охвачены.  Среди нас  не было
сентиментальных  людей,  полярники  --  народ  ироничный,  но  даже  Василий
Семенович Сидоров  и  тот не мог  в эти минуты произнести ни единого  слова.
Ведь то, что сделали эти люди, то, что они перенесли за время похода, даже в
глазах  самых  бывалых  полярников --  подлинный  героизм.  Не сенсационный,
единственный в  своем  роде героизм  одиночки,  а  обыкновенный,  который не
отражает  телевидение,  которому  далеко не всегда  уделяют  две-три строчки
газеты и за  который  не награждают  -- почти никто  из походников не  имеет
ордена. Только несколько десятков, ну сто,  двести  человек  знают, кто  они
такие -- папа Зимин и его ребята.
     Мы палили из ракет, видели, как из люков  высовываются и неистово машут
руками водители, а когда тягачи остановились и восточники бросились обнимать
своих дорогих гостей, нервы  у многих не выдержали.  Василий Сидоров  вручил
Зимину  хлеб-соль,  и  оба  не  стыдились своих  слез.  Мокрыми были лица  у
водителей, у встречающих, мокрыми от настоящих мужских слез -- слез гордости
и счастья.
     Заросшие, в разорванных и замасленных куртках, донельзя худые, безмерно
уставшие и  безмерно  счастливые походники!  Помните встречу  на Востоке  17
января 1970 года?  Полтора  месяца вы шли  по Антарктиде.  Вы знали, что вся
экспедиция следит за каждым вашим шагом.  "Поезд  Зимина находится..." --  с
этой  сводки  начальник  экспедиции  Владислав  Иосифович  Гербович  начинал
ежедневное  диспетчерское   совещание.  "Поезд   Зимина   в  пятистах...   в
двухстах... в сорока километрах  от Востока..." Вы были не  одиноки, рядом с
вами, связанные невидимой эфирной нитью, находились все полярники Антарктиды
-- от станции Беллинсгаузена до Мирного.
     И вот  вы пришли, чтобы дать Востоку  тепло и жизнь еще на один год. Вы
отдали походу все силы, но мгновения встречи искупили долгие  недели дороги,
труднее которой на сегоднялший день на нашей планете нет.
     Разорванный на куски и посыпанный солью хлеб был тут же съеден, дорогих
гостей повели в кают-компанию,  и, как  вы думаете,  что  происходило потом?
Долгие разговоры,  торжественный обед?  И мыслей таких  ни у кого  не  было.
Баня, только  баня! Уже  через считанные  минуты  после встречи  радист Петр
Иванович  Матюхов  и  механик-водитель Андрей  Селезнев, успевшие  раздеться
первыми, ворвались в нашу крохотную баньку.
     --  Сдирайте   кожу  в  темпе!  --  с  нетерпением  взывали  остальные,
предвкушая сказочное удовольствие.
     Дима Марцинюк открыл салон "Стрижка скоростным методом".
     -- Парле ву франсе? -- вежливо спрашивал сидящий и  одном белье клиент.
-- А-ля Жерар Филип!
     -- Парлеву, парлеву...  --  ворчал  Дима,  с пугающей  быстротой орудуя
машинкой. -- Будешь а-ля троглодит!
     По намеченному Сидоровым плану походники должны были отдохнуть, а потом
принять участие  в банкете, даваемом в  их честь коллективом станции. Однако
среди хозяев  и  гостей  оказалось много старых друзей,  пошли воспоминания,
обмен тысячью новостей -- какой там может быть отдых!
     В  центре внимания походников оказался  Тимофеич, к которому  походники
относились  с  особенной  любовью  -- сознавали, что  во многом обязаны  ему
жизнью. В  самых общих словах  я слышал об этой  истории и, когда в ожидании
обеда мы  уселись за стол, попросил Евгения Александровича Зимина рассказать
о ней подробнее.
     -- А что? История поучительная, -- согласился Зимин. -- Здесь находятся
несколько  участников  того  похода,  если  что-нибудь  забуду  --  добавят.
Расскажем, ребятки?
     --  Начинай,  папа,  --  кивнул  механик-водитель  Виктор  Сахаров.  --
Выручим!
     -- Как вы знаете, -- начал Зимин, -- уходить в поход на Восток нужно  в
первых числах  декабря, чтобы возвратиться  в Мирный  до мартовских морозов.
Хочешь  жить -- уважай Антарктиду, путешествуй по ней  полярным  летом.  Мои
ребятки любят жизнь не меньше всех других и законы  антарктические  уважают,
но  обстоятельства сложились так, что год назад мы вышли из  Мирного лишь 19
января. Понимали,  что  на  обратном  пути  хлебнем  горя по  уши,  но разве
кто-нибудь отказывался от похода, праздновал труса?
     -- Никто не отказывался, папа, -- подтвердил механик-водитель Александр
Ненахов. -- Никто не праздновал.
     -- До Востока дошли  нормально, к концу февраля, -- продолжил Зимин. --
Отдохнули  немножко,   оставили   на   станции  французских   гляциологов  и
отправились домой, в Мирный. И как  раз началась такая тропическая жара, что
хоть рубашку снимай  и загорай:  шестьдесят градусов ниже  нуля... Тимофеич,
приступим  к обеду -- первый тост за тебя!  Выручил  ты  нас, подарил десять
бочек отличного топлива, от своих дизелей оторвал, щедрая душа. Наше топливо
оказалось никудышным -- слишком быстро густело, не годилось оно для работы в
мартовские морозы. Да, поздновато двинулись мы в обратный путь...
     И вот что происходило на обратном пути.
     Через  несколько суток морозы  достигли  минус  семьдесят  два градуса.
Такая температура для Востока вообще нормальная, вроде 36,6 для человека. Но
в   эти  дни   инструкцией  запрещено  работать  на  свежем  воздухе   более
пятнадцати-двадцати минут подряд.
     Походники  же  работали, не считая  часов, почти круглые сутки!  И не в
теплых кабинах, а именно на  свежем воздухе: только на разогрев моторов иной
раз уходило по двенадцать часов.  Я так и не смог подобрать сравнение к этой
работе. Убежден, что  это не преувеличение: никогда и  нигде природа так  не
испытывала человека на прочность.
     Шли ночью, -- вспоминал Зимин, -- а днем, когда температура градусов на
пять-шесть  выше,  останавливались чтобы  немного  передохнуть  и "в  тепле"
запустить моторы. Если бы не твои бочки, Тимофеич, не сдвинулись бы с места:
наше топливо мотор не брал... На  сто восемьдесят пятом километре Антарктида
подкинула нам  еще  один  подарочек: засвистел ветер.  Выйдешь  из кабины --
режет, как бритвой,  а  выйти  пришлось всем:  стихийное бедствие! Выхлопная
труба одного тягача  перегрелась,  порывом ветра подхватило искры и сыпануло
на балок. Тот вспыхнул, а внутри  -- баллоны с газом. Ребята рвались спасать
имущество, но я не разрешил: в любое  мгновение балок мог взлететь в воздух.
Лишились  мы  радиостанции  и почти  всех запасных частей, сгорели  и личные
вещи.  К   счастью,   успели  сбросить   с  крыши  балка  ящики  и  мешки  с
продовольствием, да и тягач отвели в сторону.
     -- Зато каким фейерверком  полюбовались! -- улыбнулся  механик-водитель
Юрий Копылов.
     --  Взорвался ящик  с ракетами и  бак  с соляркой, -- разъяснил  Виктор
Сахаров. -- Зрелище  как в День Победы!  А горящий соляр разлетался,  словно
пущенный из огнемета.
     -- Жаль, кинокамера  в  балке сгорела, --  вздохнул Ненахов.  --  Какие
бесценные кадры  пропали для мирового киноискусства  -- салют в Антарктиде в
честь Восьмого марта!
     -- Ну, положим, тогда это  зрелище  вызывало другие  эмоции, -- заметил
Зимин. -- Однако через  восемнадцать дней добрались  до Комсомольской -- как
раз  твоего  горючего,  Тимофеич,  хватило.  Здесь у нас  было  запасено еще
двадцать  девять  бочек. Поползли дальше.  Люди, те держались, а вот техника
начала сдавать. Тягачи у нас отличные, все  иностранные полярники  завидуют,
но  морозто  лютый!  Не  вам,   восточникам,  рассказывать,  что  при  таком
космическом холоде металл становится хрупким, как стекло. Стальные водила не
выдерживали  груза  пустых  саней  --  лопались, с  гусениц  летели  пальцы,
разрывались маслопроводы, выходили  из строя  фрикционы. А каково при  минус
семидесяти  лежать  на  снегу под  мотором? Все поморозились  --  руки, лица
потрескались,   покрылись  корками.  В  рукавицах  с  металлом  не  очень-то
поработаешь,  а  голые  ладони  отрывали от  стали без кожи...  Ребятки,  не
забудете про наши ремонты в том походе?
     -- Не забудем, папа, -- заверил Виктор Сахаров. -- Особенно как главные
фрикционы перебирали. Попробуй просунь под тягач тяжеловеса Саньку Ненахова!
Лез всегда наш Илья Муромец в миниат