сяца, а еще точнее -- дней
сорок,  так как часть  января  уже пропала из-за акклиматизации,  а в начале
третьей  декады февраля улетят  последние  сезонники  (часть  которых еще  в
Мирном из-за нелетной погоды).
     На Востоке наверняка были начальники, не  уступающие Василию Семеновичу
по человеческим качествам. Были и  всеобщие  любимцы -- такие, как Александр
Никитич   Артемьев.  Но   по   своей   неиссякаемой   энергии   и   железной
организаторской хватке  равных себе Сидоров  не  имел -- таково общее мнение
бывалых  полярников.  Наверное,  поэтому  и  происходили  такие  совпадения:
строился Восток тогда, когда начальником был Сидоров.
     Я уже говорвл,  что Василий Семенович тяжело  переживал  свой временный
выход из  строя.  Но  даже  в самые  кризисные  дни, когда  только  баллон с
кислородом  и  каждые два  часа  заполняемый  шприц поддерживали  его  силы,
начальник станции не выпускал из рук бразды правления.  Осуществлять принцип
"От  каждого по способностям" Семеныч, сам беззаветный работяга, был великий
мастер!
     На  Востоке  солнышко, летняя жара -- хоть раздевайся и загорай:  минус
двадцать пять, а на трассе -- непогода. Сегодня самолетов не будет, и зря мы
с Тимофеичем снова гоняли с утра тягач в оба конца.
     --  Летчики разузнали, кто укатывал полосу, и теперь боятся  лететь! --
подшучивали ребята.
     -- Полосу хоть в музей под стекло! -- защищал своего ученика Тимофеич.
     Но у меня и без того  хорошее настроение -- вырвался все-таки на свежий
воздух.  И вообще  сегодня  удачный день. Во время  завтрака Ельсиновский  и
Арнаутов  затеяли  веселую перебранку,  совершенно забыв  о том,  что каждое
слово тщательно взвешивается и оценивается дежурным. Они наговорили столько,
что по справедливости должны  были бы мыть  посуду до конца  жизни, но  я по
доброте  душевной  ограничился   лишь  минимальным  взысканием  --  утренней
приборкой: акт милосердия, восхитивший всех свидетелей. Итак, после завтрака
за меня мыли посуду Валерий и Гена, а я укатывал полосу.
     За обедом удача продолжала стучаться в мою дверь. Гера Флоридов, черпая
из  кастрюли горячий  борщ,  опорожнил  половник  частично  в свою  тарелку,
частично на штаны Коли Валюшкина. Восклицание,  которое при этом издал Коля,
дорого ему обошлось. Таким образом, после обеда за меня мыл посуду Валюшкин,
а я работал на стройплощадке.
     Строчка в  блокноте: "9 января -- монтаж домика.  Внес решающий вклад".
Попробую расшифровать эту короткую, но емкую запись.
     Домик монтируется на санных  полозьях и потом перетаскивается тягачом в
намеченное место.  Благодаря такой маневренности можно из нескольких домиков
сооружать  разные  архитектурные  ансамбли: располагать строения полукругом,
ромбом -- как взбредет в голову. Возможности, которые и не снились столичным
архитекторам!  Внешне домик  -- компактная дача,  внутри -- одна  комнатушка
площадью  чуть  более  десяти  квадратных  метров,  без   прихожей,  ванной,
встроенной мебели и телевизора, с прочими  удобствами во дворе. Отапливается
комнатушка аккуратной печуркой, освещается  электричеством. Тепло,  светло и
мухи не кусают -- насчет мух это совершенно точно, на Востоке их нет.
     Монтаж домика -- дело на редкость нехитрое. Обитые  с торцов войлочными
прокладками  панели подгоняют  друг  к другу,  скрепляют  их  металлическими
стяжками -- и  стены готовы. Три панели сверху -- вот вам и крыша. Раз, два,
три  -- прибиты  оконные рамы;  четыре,  пять  -- дверные  ручки. Теперь  бы
разбить об  угол на счастье бутылку  шампанского,  но жалко --  лучше выпить
самим.
     Если, однако, обратиться к практике, к "вечнозеленому дереву жизни", то
вместо  "раз,  два, три"  получается  (девятьсот девяносто  восемь,  девять,
тысяча".  "Дубинушку"  во  время  работы  здесь  не  запоешь.  Перетащил  на
несколько  шагов  панель   --   отдохни,   крутанул  ключом  гайку  --  уйми
сердцебиение.  Если  на Луне предметы весят в шесть раз легче, то на Востоке
наоборот. Словно ты не гвоздь молотком забиваешь, а сваю -- кувалдой.
     Теперь,  когда  вы уже  представляете  себе, что  такое монтаж  домика,
перехожу к своему решающему вкладу.
     Начав с  ответственной,  но  не  требующей  высшей  квалификации работы
подносчика материалов,  я добился повышения: прораб Фищев перебросил меня на
оконные рамы. Глядя, как ловко я прокручиваю дрелью дырки  в панелях и сажаю
рамы, Коля не жалел похвал, от которых у кого угодно  закружилась бы голова.
Однако  я  принимал их  со смутным беспокойством.  Меня сильно смущало  одно
обстоятельство, вроде бы и несущественное, я  бы оказал -- пустяковое, но, с
другой стороны, и не совсем безразличное для будущих жильцов: между рамами и
панелями оставались здоровые щели, в которые влезал палец. Общеизвестно, что
среди новоселов обязательно находится хоть один скандалист,  который морочит
нашему  брату строителю голову  и  поднимает крик из-за любой  ерунды:  то у
него,  аристократа,  вода  из крана не  течет,  то паркет вздыбился морскими
волнами.  Но  обошлось  без  такого  правдоискателя и сейчас:  принимая  мою
работу,  Терехов обнаружил  щели  и  поднял шум.  Пришлось  отдирать  рамы и
вставлять забытые прокладки.
     Но и уронил бы себя в  собственном мнении, если бы из-за такого пустяка
оставил  строительство  на произвол судьбы.  Сознание  того, что  мои опыт и
смекалка нужны людям, вновь заставило меня предложить свои услуги.
     --  Чем помочь? -- великодушно спросил  я  у Терехова, под руководством
которого Арнаутов и Миклишанский занимались внутренней отделкой домика.
     -- Вообще-то мы сами... -- застеснялся Иван Васильевич.
     --  Не  церемоньтесь,  --  поощрил  я.  --   До  полдника  можете  меня
использовать.
     -- Ну если уж у вас есть время...
     -- Есть, есть!
     -- ...тогда попробуйте прибить дверную ручку.
     Дверь оказалась пустотелая,  и пришлось немало  повозиться:  провертеть
дрелью дырки,  вбить в них деревянные  пробки и лишь потом  закрепить  ручку
шурупами.
     -- Принимай работу, хозяин, -- не без гордости сказал я.
     -- Ах, какой мастер, какой виртуоз! -- проникновенно запел Арнаутов. --
Вам скрипки нужно делать! Чеканить по серебру!
     -- Выглядит красиво, --  подтвердил Терехов, берясь за ручку. -- Сейчас
проверим...
     Когда, проверив,  геохимики успокоились и вытерли  платочками  слезы, я
решил  прибить  ручку  другим,   более  прогрессивным  методом.  Раз  ее  не
удерживают короткие шурупы, попробуем длинные  гвозди. Придумано -- сделано.
Гвозди  пробили  дверь  насквозь, и я  загнул их с обратной стороны. Не  так
изящно, как было раньше, но зато надежно.
     -- Страхуйте меня! -- потребовал Терехов, вновь дергая за ручку.
     Предусмотрительно поступил, ничего не скажешь!
     В пятый раз я прибивал эту проклятую ручку уже без прежнего энтузиазма.
Разве этим  людям угодишь? К тому же стало ясно, что держаться она все равно
не будет, так как вся дверь была в дырах.  Новоселы смотрели на  нее с таким
безнадежным  отчаянием,  что  мне  искренне захотелось сделать им что-нибудь
приятное, дать им понять,  что, пока я жив, они смело могут  рассчитывать на
меня.  Выяснилось,  что  в  одном  деле  моя  помощь  может  стать  воистину
неоценимой. Доску, которую пилил Терехов,  нечем было зажать,  и я уселся на
нее в качестве противовеса.
     И когда государственная  комиссия в  лице Василия  Семеновича  Сидорова
приняла нашу работу, несколько лавровых листочков  досталось и мне: Арнаутов
за  вечерним столом в яркой речи отдал должное  всем  отличившимся.  К моему
удовольствию, основное внимание Гена уделил все-таки не моей скромной особе,
а Тимуру, ибо во время монтажа крыши на его голову свалилась  часть потолка,
довольно тяжелая панель.
     --  Вы  спрашиваете, товарищи, за что мы пьем это превосходное вино, --
декламировал  Гена. -- Я удовлетворю ваше законное любопытство.  Конечно, мы
пьем за  домик,  в котором,  как  вы знаете из  газет, Василий Семеныч решил
разместить всемирно  известный (в недалеком будущем) геохимический центр. Но
не только за  домик! Прошу всеобщего и  напряженного, ваимания!  Вы помните,
что  строительство  было  омрачено  одним  кошмарным случаем.  Мы  работали,
наслаждаясь  своим  творческим трудом, и  вдруг услышали ужасный грохот: наш
дорогой товарищ Тимур Григорашвили распластался  ниц под тяжестью  рухнувшей
на него панели. Трагедия, ЧП! Доктор, поторопись, где твой рентген? Спасибо,
доктор, ты вовремя пришел и  снял бремя с наших обеспокоенных душ! Вздохните
с облегчением  и вы,  друзья мои:  благодаря  тому, что вышеуказанная голова
Тимура  была  в  шапке,  все  кончилось  благополучно. Шапка  амортизировала
опасный удар, и  рентгеновское  обследование  показало, что панель  с честью
вышла из тяжелого испытания. Да, на  панели не оказалось  ни одной  трещины!
Так выпьем  же, товарищи, за  нашу промышленность,  обеспечившую  полярников
продукцией только отличного качества!
     Калейдоскоп одного дня
     На  станцию медленно, но верно  надвигался жилищный кризис. Шестнадцать
человек --  личный состав  старой смены  -- с  грехом пополам размещались  в
своих четырех комнатках; на сегодняшний день на той же площади нас живет уже
двадцать  два,  а через неделю,  когда придет санно-гусеничный поезд,  будет
около сорока.
     -- Может, повесим табличку: "Местов нет. Ближайшая гостиница в Мирном"?
--  шутил Борис  Сергеев,  --  Придется,  Семеныч,  расти вверх, приваривать
второй ярус.
     Утром,  проснувшись,  Валерий привычно  вздохнул: наш медпункт выглядел
безобразно. На нижних нарах спал я, диван доктор сдал новому коечнику, Алику
Миклишанскому. Повсюду разбросаны чемоданы, вещевые мешки, каэшки, унты...
     -- Санинспекцию бы сюда... -- с мечтательным ужасом проговорил Валерий.
-- Кощунство! А что, если мы сегодня...
     -- ...объявим аврал? -- хмыкнул Алик. -- Вымоем пол?
     -- Ну конечно!.. Нет, сегодня не выйдет. Давайте завтра, а?
     Мы  охотно  согласились.  Завтра  так  завтра. Мыть  полы  всегда лучше
завтра.
     --  Потому  что сегодня  до обеда, --  разъяснил  Валерий,  --  Семеныч
разрешил мне -- ей-богу, не вру! -- заняться медициной.
     Сказано  с  легкой иронией.  Когда  мы  прилетели  на  Восток,  Сидоров
категорически  запретил Валерию принимать участие в тяжелых работах:  доктор
всегда  должен  быть  наготове.  Но  жизнь  опровергла  эту  правильную,  но
нереальную теоретическую установку.
     -- Валера, ты свободен? -- слышалось по десять раз на день.
     И с  утра до ночи доктор был занят  именно на  тех работах, которые ему
категорически запрещались. Прилетали самолеты -- "Ельсиновский,  на выход!";
нужно притащить продукты, поставить на крышу антенну -- "Док, будь другом!";
идет  монтаж  домика  -- "Валера,  без  тебя  ничего не получается!".  А что
прикажете --  сидеть в  медпункте и  ждать, пока  кто-нибудь  не  чихнет?  И
Валерий,  стараясь не думать о своей обширной научной программе, превратился
на время в  разнорабочего  --  и  какого! Бригадиры  погрузочно-разгрузочных
бригад готовы были отдать свою бессмертную душу, лишь бы заполучить доктора,
мощного и безотказного, как хороший трактор.
     -- Потерпи,  Валера, -- утешал его Сидоров, -- вобьем последний гвоздь,
отправим  в  Мирный  сезонников, останемся одни -- и тогда  издам по станции
приказ: "С сего  дня каждый восточник отдается  в распоряжение доктора В. И.
Ельсиновского  в качестве  подопытного  кролика".  Можешь  простукивать нас,
резать, вскрывать, жарить на медленном огне  --  никто пе  пикнет.  Годится?
Считай, что первый  научный материал я  тебе уже  подкинул, из  моей истории
болезни можешь в два счета монографию соорудить!
     Сегодня,  однако, Семеныч  подарил  доктору несколько  часов свободного
времени и обязал указанных в графике товарищей явиться на обследование. Ради
такого  праздника Валерий велел нам рассовать по углам вещички и с гордостью
облачился  в белый халат.  Медпункт, до сих пор напоминавший ночлежку из "На
дне", сразу преобразился,  словно к  нам, погрязшим во  грехе  и беспорядке,
снизошел ангел  в белых  одеждах.  Брезгливо отбрасывая  ногой унты и прочие
случайно  попавшие  в  рай  предметы,  Валерий  расчистил  место,  установил
электрокардиограф  и нежно  погладил его,  как гладят обиженную  недостатком
внимания любимую собаку.
     -- Начнем с вас, Маркович. Раздевайтесь, ложитесь и замрите!
     Результаты  исследования  моего  организма вызвали у  доктора некоторую
озабоченность.  Если судить по перной кардиограмме, я был совершенно здоров,
по второй -- уже умер.
     Вопросительно  взглянув на  меня, Валерий решил отбросить вторую версию
--  видимо,  потому что  ни  разу не  видел  покойника, который ухмыляется и
подмигивает.  Пришлось  начать  все  сначала. Третья  кардиограмма,  однако,
констатировала у меня предсмертные судороги, и Валерий, вздохнув, отправился
на поклон к Тимуру -- мастеру на все руки.
     -- Это я мигом, --  через минуту приговаривал  Тимур, разбирая аппарат,
-- тебе повезло, док, что ты обратился ко мне!
     Рядом  с  кают-компанией,  в  крохотной  проходной  комнатушке,  сплошь
заставленной приборами, склонились над столами  Саша Дергунов и  Коля Фищев.
Как и все метеорологи  на полярных станциях,  Саша  задыхался  от недостатка
времени и на  мои вопросы отвечал  невпопад. Зато  Коля, который обрабатывал
полученные от  радиозонда  сведения, при моем  появлении оживился  и вытащил
шахматную доску.
     -- Прибыл ответ? -- спросил я.
     --  Пешка на а4, --  кивнул Коля. -- На наш следующий  ход конь ф6  они
готовы пойти слоном на е2.
     Мы  погрузились в  раздумье.  Московские художники  уже  на  пятом ходу
уклонились от теоретического  варианта. А это значит, что они либо такие  же
пижоны, как мы, либо, наоборот, хотят нас запутать.
     -- Говорили с Семенычем? -- спросил Коля.
     -- Не соглашается...
     Несколько дней подряд я пытался вырвать у начальника разрешение на одну
авантюру. Дело  в  том,  что  я  хорошо  знаком  с  Михаилом  Талем  (о  чем
гроссмейстер, возможно, и не  подозревает): лет десять назад  я  брал у него
интервью для радиопередачи  "С добрым  утром!".  Миша --  а  тогда  это юное
шахматное чудо  позволяло себя так называть  -- обладал отличным юмором, и я
не сомневался, что он охотно  примет участие в невинном розыгрыше. Идея была
такая.  Мы  посылаем  Талю радиограмму,  в  которой раскрываем  все  карты и
предлагаем ему  играть  за Восток,  против художников. Те, разумеется, будут
разгромлены, поднимется шум, наша вечнозеленая партия прогремит на весь мир,
а  мы,  вдоволь  посмеявшись, раскроем  мистификацию. К  сожалению,  Василий
Семеныч счел идею сомнительной и зарубил ее на корню.
     --   Какой  розыгрыш  пропадает!  --   огорчился   Коля   и  неожиданно
ухмыльнулся. -- В  почте таится масса неиспользованных возможностей. Когда я
учился  в ЛАУ *,  мы  славно разыграли  одного курсанта. У него, в  общем-то
неплохого парня, был  один недостаток:  он  очень  любил  хвастаться  своими
победами: "Я,  мол, такой и сякой, для  ихней  сестры  неотразимый!"  Ладно.
Написали мы ему  письмо  якобы от  девчонки, которую он еле знал: "Умираю от
любви, жду вечером в субботу  по такому-то адресу, буду одна. Навеки твоя" и
прочее.  Смотрим  -- клюнул. Весь  день  гладился,  отмывался, душился  и  с
упоением читал желающим письмо. Хорошо. К вечеру укатил по указанному адресу
-- черт знает куда, километров за сорок от Ленинграда в какую-то деревню. Мы
ждем, не спим -- кому охота  терять такое удовольствие? Вернулся  он  ночью,
промокший до нитки, грязный, в разорванных штанах --  противно  смотреть. До
утра спать ему не давали -- расскажи! Признался,
     * ЛАУ -- Ленинградское арктическое училище.
     что заблудился, стучал в несколько домов и какой-то псих на него собаку
натравил. И что вы думаете? Перевоспитали!
     Колю я всегда слушал с наслаждением. Рассказывая веселые истории, запас
которых был у него неисчерпаем, он сам  не смеялся, и  лишь в его голубых  и
мягких, огромных,  как у девушки,  глазах дрожал смех. Коля являлся одним из
членов-учредителей  нашего  филиала  "Клуба   12   стульев"   и  активнейшим
участником чаепитий, частенько превращавшихся в "вечера устного рассказа".
     -- Ребята,  а  уж не рекорд  ли сегодня?  -- Саша Дергунов оторвался от
стола. -- Минус 21,5 градуса! Кажется,  так тепло на Востоке  еще никогда не
было.
     -- Рекорд не засчитывается, -- возразил Коля. -- Семеныч говорил, что в
одну  экспедицию  было   20,9  градуса.  А  вот  нам   с  Борей  до  рекорда
действительно рукой  подать -- сегодня зонд махнул на сорок  километров. Еще
немного  --  и  Семенычу   придется  выставлять  бутылку   коньяку  согласно
неосторожно данному обещанию!
     --  Эй, служба погоды! -- из соседней комнаты высунулась голова Валерия
Фисенко.  --   В   порядке  расширения  кругозора  --   какой  самый  точный
метеорологический прибор?
     -- Большой палец!
     --  Каменный век! Берите полотенце и  вывесьте его  на  форточку.  Если
мокрое -- дождь, если колышется -- ветер, если нет -- украли...
     -- Эрудит! -- с восхищением сказал Коля. -- Кулибин!
     -- Люблю, когда меня уважают,  -- растрогался Фисенко. -- Как с Борисом
выставишь Семеныча на коньяк -- смело зови, приду.
     В соседней комнате летали  искры и пахло жареным железом. Юрий Зеленцов
наваривал  на  кровати  "второй  этаж". Ему помогали Игорь Сирота  и Валерий
Фисенко.  Вся эта  троица,  молодые  горные  инженеры,  прибыли  на  станцию
позавчера;  год они отзимовали в Мирном и теперь  на месяц с небольшим стали
восточниками.  Именно  им  предстояло  "потрогать  Антарктиду  за  вымя"  --
смонтировать  буровую установку  в  углубиться  в  недра ледового  материка.
Старший  группы -- Фисенко, известный всей экспедиции балагур и великолепный
работяга;  будучи  одним  из создателей буровой установки, он последние  три
года почти непрерывно разъезжал по разным  полярным областям, усовершенствуя
свое  техническое дитя и  очень скучая по другому, тоже трехлетнему ребенку,
которого в честь деда назвали Филипок и которого за всю его жизнь папа видел
лишь  несколько месяцев. В Мирном  установка  работала  безотказно, и теперь
Валерий горел желанием испытать ее на  Востоке.  С понятным  чувством  ждали
этого Нарцисс Иринархович Барков, руководитель темы, и его отряд -- инженеры
Никита Бобин, Геннадий Степанов и Георгий Соловьев; по плану они должны были
за год углубиться в лед на полкилометра и привезти в Ленинград добытый керн.
Времени для монтажа  установки оставалось в обрез, и Барков был вне  себя от
нетерпения: всячески  ухаживал за буровиками, оберегал их сон и намекал, что
пора приниматься за дело.
     -- Какое дело? -- удивлялся  Фисенко, облизывая  синие пересохшие губы.
-- Что я сюда, товарищи дорогие, работать приехал?
     Вот и сейчас Нарцисс Иринархович с немым упреком смотрел на  буровиков,
которые  по  просьбе  Семеныча  отказались  от  положенного  гипоксированным
элементам  трехдневного   инкубационного   периода   и  занялись  сварочными
операциями.
     -- Но ведь  это стрельба из пушек  по воробьям! -- негодовал Барков. --
Разве можно уникальным специалистам тратить время на такую чепуху?
     --  Это  все Сирота, с  его  аристократическими замашками,  --  пояснял
Фисенко. -- Спать на  полу, видите ли, ему  не  нравится. Кровать  требует с
пружинным матрасом и шишечками.
     Дав  буровикам  несколько  бесценных  советов  по   повышению  качества
сварочных работ,  я зашел в радиорубку покормить рыбок. Они мирно плавали  в
аквариуме, не имея представления о  том, что являются самыми южными гуппиями
в мире. В старой  смене за рыбками ухаживал,  кажется, Дима Марцинюк, теперь
заботиться о них будет Гера Флоридов. Зашел я, как оказалось, не зря -- Гера
с ухмылкой вручил мне  радиограмму, в которой сын сообщал о том, что пол